Илья Ильф - Записки провинциала. Фельетоны, рассказы, очерки

• Название: Записки провинциала. Фельетоны, рассказы, очерки
• Автор: Илья Ильф
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-91678-047-5

В эту книгу вошло практически все, что написал Илья Ильф один, без участия своего соавтора и друга Евгения Петрова. Рассказы, очерки, фельетоны датируются 1923–1930 годами – периодом между приездом Ильфа из Одессы в Москву и тем временем, когда творческий тандем окончательно сформировался и две его равноправные половины перестали писать по отдельности. Сочинения расположены в книге в хронологическом порядке, и внимательный читатель увидит, как совершенствуется язык Ильфа, как оттачивается сатирическое перо, как в конце концов выкристаллизовывается выразительный, остроумный, лаконичный стиль. При этом даже в самых ранних фельетонах встречаются выражения, образы, фразы, которые позже, ограненные иным контекстом, пойдут в народ со страниц знаменитых романов Ильфа и Петрова.

---

Ослепленная и задушенная кучка развалилась. Стенька, погребенный под пятипудовыми животами, трепетал.

Сверкнуло еще раз, стало непереносимо тихо, и все, что могло еще ходить, ринулось в дворцовый подъезд, увлекая с собой ошеломленного Стеньку и агонизирующего петуха. С крыши по налетевшему аэроплану задребезжали пулеметы.

В подъезде Стеньку прижали к огромной красивой двери. Стенька никогда еще не видел такой. Но, нахлыстываемый страхом, он не стал разбирать и поскакал по лестнице вверх, захватывая ногами по три ступеньки сразу.

На втором пролете он опомнился и остановился. Сверху катились бледные лица и стучали сабли. Все это сбегало вниз, не замечая Стеньки и не обращая на него внимания.

Петух недовольно забормотал, и это вывело Стеньку из оцепенения. Решив, что жандармы внизу опаснее бомб сверху, он сделал чудовищный прыжок, влетел в огромную залу и, завопив от неожиданности, с размаху остановился.

Зала не имела конца. Стен залы не было видно. Огромные паркетные площади уходили вдаль, вперед, вправо, влево и терялись в стальном дыму. И все это колоссальное пространство было битком набито голодранцами и петухами. Сто тысяч голодранцев и сто тысяч петухов.

Стенька ахнул и опустился на пол. Петух вырвался, побежал по паркету, поскользнулся и смешно упал на бок. Сто тысяч голодранцев тоже присели, и сто тысяч петухов сразу упали. Стенька радостно захохотал, поднял руки и сказал:

– Дураки!

Голодранцы разом раскрыли рты и подняли руки.

– Как на митинге! – сказал Стенька. – Опустите руки, сволочи!

И сам опустил. Все руки разом упали. Это была зеркальная зала, и все Стеньки были один Стенька. Зала была пустая.

Стенька подобрал петуха и подошел к окну.

Я не могу и никто не сможет точно описать того, что случилось со Стенькой. Он прыгал под потолок, и петух летел туда вместе с ним, проклиная тот позорный час, в который Стенька его украл.

Причину Стенькиной радости можно было увидеть из окна.

Внизу, в порту, по Приморской улице, поминутно останавливаясь и прячась за выступы домов, перебегали три солдата. Земля задрожала, и впереди солдат выскочил пышущий, полный треска броневик. Красный флаг метнулся и пропал за высоким зданием. С моря, с большого рейда, палили окаменевшие громады броненосцев. Испуганное небо хоронилось под черным дымом. Это была знаменитая атака красных с суши и с моря 11 апреля.

В пустой зале грохотали восторженные крики Стеньки:

– В будку! Долой кайзерликов! Амба австриякам и…

Стенька поспешно обернулся на треск паркета. Прямо на него, к выходной двери, ломая паркет тяжестью своего тела, шел венгерский офицер.

Он шел в несчастную минуту, в то время, когда через края Стенькиного сердца переливалась отвага, когда этот «маленький негодяй» воображал, что именно он из своего высокого окна руководит атакой города.

Но венгерец видел только малыша и торопливо шел к двери. Сверкая всем лицом и любезно, по‐детски улыбаясь, Стенька ждал.

Офицер приближался, хрустальная люстра нервно шевелила своими цацками и звенела. Сенька ждал и не сходил с дороги.

Офицер недоуменно и высокомерно покосился, но не свернул.

Давид ждал своего Голиафа. Голиаф самоуверенно стремился к гибели. Как только расшитый рукав венгерской куртки поравнялся со Стенькиным носом, разразилась катастрофа. В ту же минуту Стенька покрылся неувядаемой славой.

Через час куча красноармейцев, появившаяся в широких и высоких дверях зеркальной залы, изумленно созерцала весьма странный пейзаж.

В самом конце залы на полу сидел венгерский офицер. Вместо лица у него было одно негодование и обида.

В пятнадцати шагах от него, держа в руке крошечный, сиявший, как серебряное солнце, браунинг, стоял Стенька.

– Сиди, сиди, – шептал Стенька. – А то стрелять буду!

Между Стенькой и венгерцем расхаживал петух, лишенный главного своего атрибута – разноцветного хвоста. Сердце же петуха было разбито. Он уныло рассматривал себя в зеркалах и горько причитал о своей тяжкой потере.

Из всех трех доволен был только Стенька. Сзади раздалось хихиканье. Стенька посмотрел вперед в зеркала и увидел стоявших в дверях красноармейцев. Он угрожающе махнул браунингом в сторону офицера и кинулся к дверям.

Там, хохоча и плача, он бешено врал о своих подвигах. Его перебили:

– Как же ты такого слона взял?

Стенька горделиво завертелся вокруг себя, как смерч, и ляпнул:

– Ой! Он идет на меня, а я подножку раз, он встал, я вторую, а потом петухом, петухом по морде, по морде. Так он с перепугу даже браунинг потерял. А петух без хвоста. Сильно бил.

В зеркалах четыреста тысяч красноармейцев приседали от смеху и тормошили «маленького негодяя» и маленького героя Стеньку.

1924

Октябрь платит

Семь лет – приличнейший срок. Можно и образумиться. Октябрь опомнился. Нет, он больше не будет испытывать терпение уважаемой Франции, уважаемой Англии и совершенно уважаемой Америки.

Пора. Полированные джентльмены (фраки заляпаны орденскими звездами, цилиндры блестят, как мокрые крыши) ждали и так слишком долго.

Время, время! За всё будет уплачено до копейки. Октябрю даже стыдно. Джентльмены просчитались. Мало просят.

В сияющих канцеляриях огромнейшими перьями пишется счет. Но Октябрю стыдно за джентльменов.

– Умнейшие головы, а главное забыли!

Разве в походе на советский Архангельск в цепенеющих от жара топках британских боевых судов не были сожжены горы дорогого кардиффского угля? Разве выпущенные по этому городу шестидюймовые снаряды не стоили денег?

Другие бы записали:

– За снаряды, истраченные во время бомбардировки, имевшей целью уничтожение вашего уважаемого города Архангельска, причитается с вас рублей столько‐то, копеек столько‐то.

Но они, как видно, забыли, и Октябрь напоминает:

– Всё пишите. За всё будет уплачено.

За доставку Деникину миллиона зеленых штанов и курток пехотного образца. За танки, за длинноносую артиллерию, за бомбы, патроны и пулеметы.

Не забудьте деньги, потраченные на Колчака. Юденич у вас кое‐что призанял, не забудьте вставить. Врангель опять‐таки. Пишите так:

– Рублей – такое‐то число, копеек – такое‐то число. Не стесняйтесь. Октябрь за всё это заплатит.

Еще – джентльмены держали и кормили в своих тюрьмах порядочно советских граждан.

За то, что потратились, Октябрь уплатит. Октябрю стыдно.

Мало просят. Им следует больше. Им следует стоимость пуль, которыми расстреливали, и стоимость веревки, на которой они вешали. Припишите к счету. Заплачено будет сразу за всё

1924

Гудковская работа

День в день пищат электрические моторы, день в день ротационные машины досыта обжираются руловой бумагой, и каждое утро сотни тысяч свежих до сырости «Гудков» крапчатыми птицами разлетаются по всем железным дорогам.

И день в день, как старый хозяин голубятни, редакция провожает глазами улетающий «Гудок».

Как сделает свою работу? Расшевелит ли профработу? Ударит ли беспощадным громом над заспанной головой администратора-растеряхи?

Вагоны катятся по рельсам, на стрелках тормозят до свиста, и белый тюк валится на станционную платформу.

И скребет спину пойманный в халатности начальник, швыряет в сторону прочитанный «Гудок», но спать уже больше не будет. Уже гонит начальник вагоны в Бельский тупик Белорусско-Балтийской, уже перевозит лежащие там с 14‐го года 1300 кубов дров. Уже звонко бьет молот и скрежещет пила – работается на Сычевском тупике мост, сделано уже полотно на 8 верст, и новый рельсовый путь сверкает на целую версту. Чешись, начальник, рви на своей голове волосы, оттого что смеется над твоим пробуждением рабочий, оттого что на четвертой странице «Гудка» изображен ты в смешном и противном виде. И не будет больше начальник храпеть во все носовые приспособления, а, подталкиваемый «Гудком», будет работать.

И день в день в редакцию, в замену улетающих «Гудков», приходят письма.

Письмо первое

…С десяти фунтов олеонафту на нашей Мценск Курской водокачке много не накачаешь, и спасибо за «Черную смазку» в № 1059, по два пуда стали привозить, а раньше говорили, что больше нету, и наше учтепео с вашей за‐ метки в № 115 тоже поправилось, стали в лавку посту‐ пать товары, и даже из Москвы их целый вагон идет…

Письмо второе

…В паровозном депо Тула Курской отделение исправлено, а в столярной, где его не было, поставлена в добавление печь.

Повести из писем – четвертого, пятого, сотого

Вагоны катятся, газета валится, и раз за разом «Гудок» идет на помощь дороге и железнодорожникам.

ГИБЕЛЬ ГРАФА

Никаких картин с графьями в кинематографе Вознесенска Юза больше не показывают, а кстати, не видно и заведующего кино, который исчез вместе с этим нэповским шарлатанством, разоблаченным в № 1009.