Ирина Сергиевская - Последний бебрик

• Название: Последний бебрик
• Автор: Ирина Сергиевская
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7516-0731-9

Действие трагикомического романа Ирины Сергиевской «Последний бебрик» происходит в Санкт-Петербурге в девяностых годах XX века. Душа талантливого, но, увы, пьющего писателя Семена Мая становится ареной борьбы между темными и светлыми силами. Как выжить честному человеку в России и сохранить при этом свой собственный мир — вот главный вопрос романа, в котором соединились высокая трагедия и буффонада, едкая ирония и тонкий юмор, отточенный стиль и хорошее знание человеческой натуры.

---

— Но что же мне делать?! — промычал Май, ударив себя в грудь кулаком.

Пафосное тремоло в оркестре заглушило сакраментальный вопрос. Танго прервалось. В тишине вновь прострекотал кузнечик-Веревкин: «Кре-е-ест! Кре-е-ест!»

— Пора, — бодро вякнул Чешуйников, моргнув пластмассовыми глазенками, и, как фокусник, вытянул из жилета сначала толстую серебряную цепь, а за ней знаменитый крест, окрапленный кораллами.

Мандрыгин — от избытка чувств — хлопнул Мая по спине, тот — в свою очередь — по бандуре. Чешуйников даже не взглянул на бывших сотрапезников. Он выкарабкался наружу, встал в полный рост, отряхнул брюки и завыл, потрясая над головой крестом:

— Да вот же он! Под кадку с монстерой закатился-я!

Официант подпрыгнул, как футболист, забивший пенальти, затем шустро, по-обезьяньи, взобрался на баррикаду из стульев и рухнул вниз. Его подхватили, стали подбрасывать с криками «Ура!». Чешуйников взлетал к потолку, трепеща фалдами. Это был триумф. «Пора и нам», — уловил сквозь гвалт Май голос Мандрыгина и выполз из-под стола вслед за артистом. Они двинулись вдоль ряда игровых автоматов, в сторону служебного коридора. На пути случилась заминка — толпа охватила друзей, подтащила к средоточию ликования. На белом рояле, за которым порхал вверх-вниз Чешуйников, топтался Веревкин. Он размахивал найденной реликвией и медленно крестился. Вдохновенной мрачностью он походил на Савонаролу и был так заразителен в своем молитвенном экстазе, что все начали креститься и сумбурно бормотать какие-то славословия Богу. Те из людей, кто находил удобство в ползанье на четвереньках, вновь приняли эту позу, что, впрочем, было весьма уместно для молящихся. Мандрыгин присоединился к ним и, осеняя себя крестным знамением, по-юродски заголосил:

— Я просто какой-то дивный катарсис испытываю-ю!

Май — как восковое чучело — тупо стоял в обнимку с бандурой.

— Отметим это дело! — возвестил Веревкин, вильнул непристойно бедром и спрыгнул с рояля.

Официант покатил мимо Мая сервировочный столик — шампанское, красная и черная икра. За столиком возник еще столик и еще… Толпа утробно заурчала. Мандрыгин вскочил с колен, потянул Мая вон отсюда. Они нырнули в тесный коридор и оказались на верхней площадке винтовой лестницы. Внизу пылал цветными бликами чертог, пугая и завораживая роскошью.

На красной полукруглой сцене сахарной горой возвышался оркестр в белых фраках. Пламенела медь труб, на скрипках нежились кровавые отсветы. Живчик-дирижер мельтешил перед музыкантами, то пугая их жестами, то словно прося милостыню. На крепкой капустной лысине дирижера плясал зайчик. Вкруг сцены, среди черных и белых смокингов, искрились драгоценные платья дам — червленые, золотые, серебряные и мелькал то тут, то там знакомый пунцовый пиджак мусье Шарля. Мусье исправно делал свое дело — праздно болтался по залу, часто приподнимая канотье и шутливо, но опасливо кланяясь.

Ложи для особо важных гостей обрамляли зал; они были похожи на полуоткрытые золотые шкатулки, обтянутые внутри вишневым шелком. По бокам каждой сияли золотые деревца-светильники. Официанты то и дело ловко вспархивали в ложи по мраморным трехступенным лесенкам. Метрдотель — как архистратиг — наблюдал за своим войском с высокого мостика недалеко от сцены. На фраке архистратига посверкивал подозрительно большой орден, в руке он сжимал рацию — она заменяла жезл. Лицо, выправка, скупые телодвижения выражали суровое достоинство и готовность отдать жизнь любого из подвластных официантов, а может, и свою, за что-то очень важное. Словом, за что потребуют высшие силы!

На весь зал проливался свет яхонтовых огней чудо-люстры и веселые звездочки бесконечно вспыхивали и гасли на изысканной посуде, драгоценностях дам. Но больше всего Мая поразил хрустальный пол: будто живая вода, в глубине которой плавно двигались большие пестрые рыбы между темных корней и колеблющейся травы. Ничего более совершенного не могли бы сотворить даже мастера царя Соломона, когда по его велению трудились над полом-обманкой для царицы Савской.

— Каков плезир, а? Версаль плачет! — воскликнул Мандрыгин, разводя руками над залом. — Что, Маюша, онемел? Понимаю: убит, раздавлен, изничтожен. А еще придется отсюда в свой спальный район переться, в клеть свою нищенскую. Приют певца, так сказать, угрюм и тесен…

— …и на устах его печать, — машинально продолжил Май и опомнился, вскрикнув: — Приют певца — это же гроб!

— Гроб, комнатенка — какая разница! И какая скука! — пренебрежительно заметил Мандрыгин, присаживаясь на лестнице.

— Ах, вот ты как заговорил! — сказал Май, взмахнув бандурой. — Ты… предатель!

— Тебе просто обидно, что я отказался быть губернатором острова, — невозмутимо ответил Мандрыгин и вдруг вскрикнул, подскочив и вытянув руку в зал: — Здесь!!

Май растерянно опустил бандуру и взглянул, куда указывали, но ничего не смог выделить среди сверкающего однообразия зала. Там, под утомленные вздохи саксофонов официанты разносили на подносах натюрморты из фруктов. Мандрыгин обвел пальцем ложу в центре зала. Май вгляделся. С верхней площадки лестницы видны были только чьи-то ноги в серых брюках: некто сидел перед столом, боком к залу. Май ничего не понял, но Мандрыгин поманил его вниз, за собой. Они сделали один оборот вокруг винта лестницы, остановились. Мандрыгин опустился на ступеньку, загадочно ухмыляясь. Май присел рядом. Гостей в глубине ложи-шкатулки было по-прежнему не видно. Зато некто в брюках наждачного цвета выдвинулся вместе с креслом вперед. Золотые ветви деревца-светильника скрывали лицо незнакомца. Он восседал нога на ногу; та, что на колене, безостановочно — как рычаг — покачивалась, задевая край скатерти.

— Смотри, смотри. Упивайся, — зло промяукал Мандрыгин. — Ты ведь хотел знать, кто придумал сувениры из костей покойников и льготу ввел на бессмертие. Вот он, наш милый фантазер!

Май привстал, но, кроме качавшейся ноги, вновь ничего не увидел. Впрочем, зрелище это уверило его в том, что Мандрыгин не врет. И чем дольше Май смотрел на ногу, тем больше убеждался; нога не просто нога, а… НОГА! Без сомнения, весь мозг фантазера, равно как и чувства, помещались в этой части тела. Движения ее были не просто механическим, бесчувственным качанием, но — мыслительным процессом. Май угадал под штаниной дряблую лядвею и нехорошую, кривую кость Быть может, подумал он, «сувенирная» идея родилась У НОГИ из зависти к каким-то, более совершенным, скелетам?

— Мне бы домой, — хмуро пробухтел Май, опустив веки. — Вдруг дочка с женой из Канева вернулись, а меня нет… И вообще, не нравится мне здесь.

— Скажите еще, что вас дизайн помещения не впечатлил, — издевательски вклинил Мандрыгин.

— Не впечатлил! — жалко возвысил голос Май. — Здесь все красное и золотое, а синих красок нет!

— Синих — как у фра Анджелико? Ах, извиняйте: не пригласили монаха вашего для оформления ресторана! — Мандрыгин покаянно вздохнул и тихо пропел: — Цвет небесный, синий цвет полюбил я с малых лет…

— Мне ваша рептильная роскошь мерзка, — перебил Май окрепшим голосом и вдруг плюнул на ступеньку.

Мандрыгин равнодушно глянул на плевок, сказал с сожалением:

— Слюну-то зачем зря тратить? Чисто ведь здесь.

— Что? — не понял Май.

— Если бы пыль была или песок, можно было бы брение сделать и слепых им исцелять. Как Христос.

«Браво», — подумал Май, восхитившись убийственной иронии артиста.

— Между прочим, наш фантазер больничку построил и у него исцеленных больше, чем у писателя Мая — читателей.

«Чистая правда», — с болью подумал Май. Мандрыгин внезапно сполз на ступеньку ниже, жадно потер руки и восторженно вскрикнул: «Э-эх!» Зал изменился; в нем постепенно гасли звуки. Между столиками сновал мусье Шарль. Он сеял тишину; его сладко-зловещая улыбка обещала публике некий чудесный сюрприз. Дамы и господа, отвлекшись от яств, поворачивались к сцене. Оркестр молчал, замерев. Дирижер застыл перед ним, мужественно подавляя свою природную подвижность. Наконец, малютка Шарль взмахнул белым платком — подал кому-то знак. За пределами зала грянули фанфары. Багряный с золотом занавес позади оркестра красиво подобрался с одной стороны, открыв бесконечный зеркальный коридор. Несомненно, помпезная интродукция должна была предшествовать грандиозному действу. Май глянул на бесстрастно качавшуюся НОГУ, на лучеметную люстру, брильянтовые россыпи под ней и в страхе подумал, что сейчас вынесут голову Иоанна Крестителя на золотом блюде. Что еще, спрашивается, могло поразить этот зал?!

Фанфары грянули вновь. Дирижер ожил и напустился на оркестр — начал грозить кулаками. В ответ оркестр с адской энергией и блеском заиграл гопак. Маю полегчало: все-таки голову Крестителя под такую музыку выносить постеснялись бы — даже в ресторане! Барабан мощно бабахнул и зашелся в веселой истерике. Из зеркального коридора, один за другим, борзо поперли запорожцы: кто с саблей, кто с пикой, кто с чубуком, а один даже с бутафорским окороком под мышкой. Компания молодцев — как кордебалет перед выходом прима-балерины — выстроилась по диагонали, размахивая саблями, чубуками, пиками и окороком, видимо, в знак приветствия. Гопак прервался триумфальным грохотом всех барабанов. Многие в зале, не сдерживая чувств, повскакивали с мест.