Анатолий Знаменский - Иван-чай. Год первого спутника

• Название: Иван-чай. Год первого спутника
• Автор: Анатолий Знаменский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

В предлагаемых романах краснодарского писателя Анатолия Знаменского развернута широкая картина жизни и труда наших нефтяников на Крайнем Севере в период Великой Отечественной войны и в послевоенный период.

---

Золотов молча отвернулся, стал развязывать брезентовый мешок. Шумихин побежал посмотреть разгрузку. Через четверть часа он появился в сопровождении буровиков. Люди сгружали узлы, чемоданы, инвентарь в дальний угол, на стол, на приземистую скамью у стены. Закашляли, загомонили, зашаркали промерзшими валенками.

— Слава богу, доползли! Думал, окостенею на морозе.

— А ты бы поближе к трактористке — согрела бы…

— Заводной ручкой?

— Гляди, елка прямо в окно лапой лезет!

С грохотом вносили, устанавливали двухъярусные кровати вагонки. Дверь хлопала, по полу клубился морозный пар. Николаю снова показалось, что он попал в транзитный вагон дальнего следования, в гущу незнакомых и очень разных людей. С ними придется жить. И не только жить, но и делить труды и заботы, руководить. Как все это получится — он не знал, да и вряд ли кто мог бы наперед сказать ему об этом…

* * *

Да, люди на участке были разные.

Николай поднялся чуть свет, но, пока разобрался с буровиками, которых временно пришлось наряжать на строительные работы, Шумихин уже успел разослать остальные бригады и зашел за ним: с вечера условились побывать на месте будущей буровой.

Едва рассвело, на лесах недостроенных домов уже звонко перекликались топоры, визжали пилы. У ближнего сруба плотники выбрасывали на верхний венец балки чердачного перекрытия. «Раз, два — взяли!» — басил кто-то первый. «Раз, два — дружно!» — подхватывали все. И бревна ладно и весело ложились на леса. От штабеля за дорогой к срубу двигался кряжистый бородач с толстым, шестиметровым бревном на плече. Со стороны ноша его казалась огромной.

— Хорош мужик! За двоих управляется, — кивнул на него Николай.

— Этот — по настроению, — почему-то скептически хмыкнул десятник.

— Как по настроению?

— Ну, работает, пока настроение есть… А такого случая нужно год ждать. Вчера с утра сел к костру и сидит как пень. Руки над огнем греет, растопырился, как торговка на базаре, и даже придремал. «Я, — говорит, — сегодня дал торжественное обязательство: тяжелее шапки не подымать…» Потом уж припугнул я его. Схватился тогда за штабель, перетаскал поболе десяти кубиков! Работает раз в неделю, да и то где шуму можно наделать, сподручно орать: «Эй, ухнем!» Одна фамилия чего стоит.

Николай вопросительно обернулся к Шумихину.

— Глыбин, — пояснил Шумихин хмуро. — Из эвакуированных. А я все же подозреваю, что не миновал он отсидки или чего другого в том же роде…

«Припугивать» и «подозревать», как понял Николай далее, Шумихин был великий мастер — это был не только его главный метод руководства, но какая-то болезненная страсть. На лесоповале он придрался к бригадиру Каневу за высокие пни.

— Ты же потомственный лесоруб, дьявол! — кричал Шумихин, повертываясь вокруг своего костыля как циркуль. — Весна придет — лесхоз шкуру спустит за такую порубку! Два рубля с пенька!

Пни были не столь уж высоки, но Канев возражать не стал, постарался убраться с глаз. Тогда Шумихин навалился на тощего лесоруба с жиденькой иисусовой бородкой и утомленными глазами. Ему показалось, что лесоруб работает с ленцой, чего Николай по неопытности не заметил. Тут, правда, Шумихин не кричал.

— Останин! Опять волынку тянешь? — ядовито и прилипчиво спрашивал он и ковырял зачем-то палкой кучу порубочного хлама. — Опять на свои сто двадцать процентов, и ни метра больше?

— Отстань, Захарыч! От работы лошади дохнут, — мрачно тянул лесоруб.

— Ты мне эти кулацкие шутки брось!

Пальцы лесоруба дрогнули, он просыпал с завертки табак, вздохнул и стал заворачивать новую папироску. Долго возился с кресалом, высекая огонь, но к топору не спешил.

Николай в течение всего дня не вмешивался — нужно было сначала разобраться во всем самому.

Они прошли к берегу Пожмы. По глубокому снегу кто-то успел проложить лыжню, наторить ее в два-три следа. Шли, изредка проваливаясь, и Шумихин бурчал, поругивая кого-то за плохую тропу. За кустиком обледенелого можжевельника нашли топографический репер — торчащий из-под снега колышек.

— Завтра начнем тут вышку ладить, — азартно заговорил Шумихин. — Матерьял заготовлен. Лиственница своя, режь только. Нам бы шпалорезку сюда, товарищ начальник. А то на козлах, вручную, это что ж? Нос вытащил — хвост увяз, и так весь день, а продукции шесть досок…

Николай не знал, можно ли получить шпалорезку.

— А верховики есть?

— Вот и насчет верхолазов — дело табак, — огорчился Шумихин. — Четыре человека, а нужно бы двенадцать на первый случай. Не идут люди, на слабый харч ссылаются! Дрянь народ!

Николая покоробило. Харч на Пожме был не то что слабоват — дальше на нем ни жить, ни работать было невозможно. Вечером по приезде Николай хлебал жидкую овсяную размазуху из одного котелка с Золотовым, после еды они оба остались голодными. Николай постарался не заметить этого, памятуя шутливое студенческое правило: «Не делай из еды культа!» Затянул только поясной ремень на одну дырку. А Золотов обругал Николая за «терпимость веры», сказал, что они не беженцы, а производственный коллектив и что кормежка в жизни не последняя вещь. Когда Николай попробовал было намекнуть ему что-то насчет времени и военного положения, Золотов вовсе рассердился:

— О людях думать нужно! Завхоз тут либо дурак, либо жулик! На карточках едет! А где грибы, рыба из речки, брусника, в конце концов?! У государства нехватка — самим нужно думать башкой!

Вернувшись в поселок, Николай нашел завхоза. Выселившись из прорабской избушки, где он жил с Шумихиным, завхоз устроился в крохотном складе особо дефицитных товаров с железной печью-«буржуйкой».

Когда Николай боком протиснулся в его кабину, он лежал на кровати под полушубком, в тужурке и валенках. Страшно удивившись появлению начальника, он вскочил и, лихо козырнув, вытянул руки по швам.

— Здравия желаю, товарищ начальник! С приездом!

Это был молодой развязный мужчина в потертой красной кожанке, синих суконных галифе и новых валенках с отворотами на голенищах. В лице его, раньше времени изрезанном редкими, но глубокими морщинами, и во всей крепкой фигуре было много самоуверенности, довольства собой и какой-то вызывающей беспечности.

Когда-то Николаю нравились такие ребята — ловкие и развязные, не унывающие в любой обстановке. Но сейчас…

Расстегнутая кожанка, дошедшая до завхоза, наверное, через сотню рук, но все-таки кожанка, новенькие валенки, выходные комсоставские брюки и самоуверенность никак не вязались с той трудной жизнью, которой жили простые люди участка. Убогие бараки и обледенелые палатки, отсутствие самого насущного инвентаря, бедный набор продовольствия — овсянка, черный хлеб и треска, и все по норме, внатруску, — все это должно было бы сделать завхоза самым угрюмым и занятым человеком. Во всяком случае, радоваться ему было нечему.

— Как ваша фамилия? — строго спросил Горбачев. Лицо завхоза мгновенно отвердело: он был находчив.

— Ухов, Константин… — И четко, по складам, ровным чиновничьим тоном добавил: — Кон-стан-тин Пан-телей-мо-нович.

— Вы завхоз? Давно здесь?

— С начала организации, — опять подчеркнуто внятно ответил Ухов.

— Комсомолец? Партийный?

— Нет, без…

— Какие ваши обязанности на участке?

— Быт и снабжение, согласно должностной инструкции номер семнадцать.

— Ну и… как работаете?

— Как то есть? Работаю, не жалуются… Ларек торгует справно, спецодеждой и мылом все обеспечены… в пределах лимитов. Баня черная, но здесь я ни при чем: Шумихин никак не может людей для постройки хорошей бани выкроить. — Он иронически усмехнулся. — Тайгу беспрестанно корчует… А я, кроме всего прочего, еще и техснабжением занимаюсь. Инструмента нигде не было, а мне поручили — достал.

— Как это «достал»?

Жесткое лицо Ухова от досады размякло.

— Достал — и все. Как обычно это делается — по блату. Не воровал, конечно.

Николая техснабжение пока не интересовало, на блат он не возлагал никаких надежд.

— Та-ак… А почему в ларьке ничего нет, кроме овсянки и постного масла в счет карточек? Почему хотя бы оленины через районные организации не «достали»? Нельзя? А мне говорили, что изредка можно. И почему в бараках такая грязь?

Ухов не стал далее распространяться о торговых делах, а о быте высказался:

— Народ, товарищ начальник, не требовательный к себе. Плюют на пол, мойки не убирают… Главное зло — женщин нет. Одна старуха из местных сначала согласилась в уборщицы, а теперь не выдержала, ушла в портнихи, спецовки чинить. Я вывешивал плакаты: «На пол не плевать, уважай труд уборщицы». Бесполезно. Покурили эту бумагу, а плевать плюют.

— Плюют, значит?

— Так точно. — В ответе Ухова снова прозвучала ирония.