Анатолий Знаменский - Иван-чай. Год первого спутника

• Название: Иван-чай. Год первого спутника
• Автор: Анатолий Знаменский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

В предлагаемых романах краснодарского писателя Анатолия Знаменского развернута широкая картина жизни и труда наших нефтяников на Крайнем Севере в период Великой Отечественной войны и в послевоенный период.

---

А потом про Илью пошли какие-то слухи…

Но время шло, Катя остро чувствовала свое одиночество. Почти с завистью она смотрела на подруг, что получали письма со штампом «воинское», ждала человека, которого пока еще не успела повстречать наяву, в жизни. Он чем-то был похож на Илью Опарина, но был чуть-чуть повеселее, полегче, понаходчивее…

Раньше ей думалось о быстроногом, зорком охотнике в новой, расшитой красными нитками малице, с длинным ружьем в руках. Он в одиночку брал медведя, неслышно и легко скользил где-то в глубине пармы по следу юркой лисицы, приносил Кате в подарок шкурки куниц и соболей. Он был почти мальчик, и прикосновения его были подобны прикосновению теплого солнечного луча к щеке, когда Катя, проснувшись, еще лежала с закрытыми глазами под одеялом.

Потом, незадолго до войны, ее смущал образ полярного летчика из журнала «Огонек». Летчик спасал челюскинцев и был удостоен звания Героя, но у него было на удивление юное лицо. Подпись гласила, что командир авиационного звена Каманин первым нашел льдину с потерпевшими крушение и вывез столько-то женщин и детей на Большую землю… С таким пилотом Катя не раздумывая отправилась бы в полет и соглашалась даже вовсе не возвращаться на землю…

С началом войны облик полярного летчика как-то потускнел. Теперь Кате хотелось иметь другом отважного воина, разведчика или снайпера — все равно. Писать ему письма, беспокоиться и верить, что никакая смерть не страшна ему, пока здесь ее, Катино, сердце доверчиво и терпеливо ждет…

Здесь, в тайге, ей встретился человек, который, как ей показалось, соединил в себе черты летчика, охотника, разведчика и многих других вымышленных ею героев. Он приехал из Москвы, был пытлив и настойчив, как разведчик на фронте, и молод, как охотник в ее мечте. В нем была тысяча достоинств, но он был начальник, и это смущало Катю…

«Попробуй дай какой-нибудь повод… — думала Катя. — Посмотрит и скажет: «Девчонка! Какой из нее бригадир и секретарь комсомола! Вот и работай с такими в военное время!»…»

Кате только и оставалось, что усердно скрывать свои чувства, убеждать себя, что у нее к нему большое уважение — и только… Письмо, адресованное Горбачеву, рассеяло и этот наивный самообман. Ее душа вдруг захлебнулась ревностью — чувством, которое по всем комсомольским заповедям считалось отрицательным пережитком, недостойным советской девушки и тем более секретаря комсомола новостройки. Но было в ревности нечто человеческое, жаркое и честное, чего стыдиться вроде бы и не приходилось.

Как бы то ни было, но Катю тянуло к Горбачеву, и что это было — простое любопытство или зарождающееся чувство, теперь Кате было ясно. С ним, правда, было нелегко, он частенько ругал ее за всякие упущения, но Катя решила все вынести, вникать в дела, — одним словом, расти. С этой целью она и запаслась еще с вечера лыжами на выходной день.

…Утро выпало ясное: зима выжимала последние, предвесенние морозы. Слепило высокое серебристо-голубое небо. Солнце пылало над вершинами леса.

Николай двигался в ногу с Опариным, глядя в его спину, в черный нагольный полушубок. Плечи у Опарина были широкие, дубленая овчина плотно охватывала спину, морщилась в проймах. Он продвигался споро, подаваясь вперед всем телом при каждом шаге, и лыжи послушно подчинялись ему. С таким было легко ходить и, наверно, легко работать. Но Илья, как всегда, был странно молчалив, необщителен.

— Почему ты постоянно молчишь на разнарядке, Илья? — вдруг спросил Николай, стараясь идти в ногу и не отставать. — Поделился бы с десятниками, почему у тебя работа лучше других идет. Как получается двойная выработка плана на дорогах, почему все люди до единого вышли в актированные дни?

— Это не у меня, это люди такие — и все, — буркнул Опарин.

— А что ж они здесь, у Шумихина, другие?

— Меньше кричать надо, больше заботиться о людях, да не ради сводки или будущего доклада, а так, ради добра, по-человечески… А если уж нельзя ничего сделать сегодня, так надо прямо сказать им: ребята, привал не скоро, мол! Они поймут…

— Но ведь это не сразу, — возразил Николай. — Как-то надо прийти к такому взаимопониманию с людьми.

— Не сразу, конечно… Однако народ у нас понятливый. Заметит, что руководитель не бюрократ, не собирается в рай на чужом иждивении, — будет у него авторитет и успех.

— И все?

— Нет, — не согласился Илья. — Условия жизни, само собой. У Шумихина, к примеру, оседлый народ. Вот они и ждут от него хорошего жилья, бани с ванной, может, асфальтовый тротуар и каменные вазы с цветами кто ждет. А у меня — легкая кавалерия. Три дня проходит, снимаем палатку и — дальше! Мои ничего не ждут, пока дорогу не построят. Кончим, заявимся в поселок, тогда попробуй не воздай по заслугам! Вдвое работать хуже будут, к бутылке потянутся… У Шумихина людям надоело уж в этих бараках бедовать, а он думает, что криком поможет.

«У Шумихина — это значит, что и у меня, — подумал с горечью Николай. — Как-то нужно выходить из положения…»

Не успели отъехать километра — догнала Катя.

— Николай Алексеич! Я — с вами… Можно? — задыхаясь от быстрого бега, крикнула она.

— Мы до темноты, — предупредил ее Николай.

— Я выносливая! — простодушно похвасталась девушка и наддала шагу.

Когда она поравнялась с Николаем, он сошел с лыжни и пропустил вслед Илье, а сам двинулся целиной. Набитый, зализанный ветром наст держал хорошо.

Разговор как-то сам собой прекратился. Илья больше не оборачивался, сосредоточенно работал палками, ускорял шаг. Николаю было трудно поспевать за ним, а Катя скользила по проторенному следу легко, будто играючи.

Он видел, что Катя искренне, до восторга, довольна и легким морозцем, и обступившей их посеребренной чащобой, и мертвой тишиной, и даже теми голыми стояками берез, которые лишь наводили уныние на Николая. Что ж, ее душа была переполнена глубочайшей любовью к суровой и неуютной парме, точно так же, как душа всякого русского человека к родному краю, запомнившимся с детства развесистой вербочкой над тихой водой, покосившимся плетнем у глухого оврага.

Горько, свежо пахла сосна. Она вдруг напомнила Николаю степь, густой и томящий залах июньского сена в валках, огуречное лето на огородах…

— Красота какая! — воскликнула Катя, подняв лыжную палку и указывая на другую сторону пади, убранную зеленым бархатом кедров, серебряным чеканом заиндевелых берез.

Илья растерянно обернулся и, обломав на ходу вымерзшую, покрытую бисерными слезинками сосновую ветку, вопросительно и строго заглянул Кате в лицо. Взгляд его был слишком выразителен: он говорил о давней дружбе, может быть о чем-то большем, но Катя никак не ответила на него, прошла мимо.

— Сильно любишь тайгу, Катя? — спросил ее Николай, чтобы как-то рассеять молчание.

— Очень! — с горячей радостью воскликнула она. — Мне кажется, нет ничего лучше нашей северной тайги! Многие говорят, что здесь дико, холодно… Как это — дико? А какие у нас зори! И тишина… А северное сияние? Вы видали?!

Николай как раз обходил сторонкой огромную, вывороченную бурей ель. Из снежного сугроба торчал поставленный на ребро пласт дернины, сорванный с земли во всю ширь разлапистого корневища, метров на пять в высоту. Из мерзлой земли выступали обломанные клыкастые корни, свисали длинные волосатые щупальца. Под ними, в темной парной яме, могло без труда устроиться на зиму многочисленное медвежье семейство. Летом из-за бурелома здесь, конечно, не было хода ни пешему, ни конному. Да и сейчас лыжи то и дело задевали за сучья, путались в хвойном подлеске.

— Нет, северного сияния еще не удостоился! — засмеялся Николай. — Сколько у нас на пути болот, бурелома, пней, всяческой непролази! И все это тайга…

Катя нахмурилась. А Илья размашисто шагнул вперед, оттолкнулся и нырнул под береговой откос. За ним съехала Катя. Николай спустился последним и пошел по лыжне, вдоль речного русла, внимательно осматривая берега слева и справа.

Шагах в тридцати от места спуска он заметил на высоком откосе грубо стесанный, почерневший столб. Сверху на нем криво торчала дощечка.

— Примечай лес, Илья, а я сейчас! — крикнул Николай, с трудом взбираясь на откос, к столбу.

Без палок подниматься было довольно трудно. Николай напряженно переставлял лыжи, нарезая елкой плотный наст.

Катя отстала от Ильи. Легко и быстро управившись на крутом подъеме, она поспешила вслед Горбачеву. Пока он доставал из нагрудного кармана записную книжку, она уже стояла рядом с ним, с любопытством поглядывая то на столб, то на руки Николая с записной книжкой.

— Что это, Николай Алексеич? — махнула Катя пестрой варежкой в сторону столба с табличкой.

— Заявочный столб, знак частной собственности, — отвечал Николай. Дощечка с надписью приходилась в уровень с его глазами, но прочитать что-либо на ней было невозможно. Время смыло и выветрило старую надпись.