Альфред Жарри - Убю король и другие произведения

• Название: Убю король и другие произведения
• Автор: Альфред Жарри
• Издательство: Б.С.Г.-ПРЕСС
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 3-93381-055-X

Альфред Жарри (1873–1907) — один из немногих классиков французской литературы, чье творчество оставалось до сих пор неизвестным российскому читателю. Хулиганские, эпатирующие благовоспитанных господ тексты Жарри стали ярким образцом контркультуры рубежа XIX–XX веков, предвосхитив дадаизм, сюрреализм и театр абсурда.

Эта книга — первое издание Жарри на русском языке. Она включает все основные произведения писателя, а также биографический очерк и подробные комментарии.

---

— О, это о многом говорит, этот тифильян ваш! — воскликнула миссис Гауф. — «Какая-то трава» и того яснее.

— Утешимся существующим мнением, — сказал Маркей, — что эта «трава» была в свое время добавлена в рукопись неким переписчиком весьма скромной комплекции, дабы защитить читателей от потрясения, вызванного невиданными подвигами этого индейца.

— Да какая разница, с травою, без травы… Он это за день проделал или как? Столько раз — и за один-единственный день из жизни рядового мужчины? — не успокаивалась баронесса фон Треклят.

— То, что успеваешь сделать за день, можно с тем большей вероятностью повторить и завтра, и хоть каждый божий день, — заметил Маркей, — привычка, знаете ли… Возможно, конечно, ему было под силу как-то концентрировать такие исключительные способности на кратком промежутке времени… Или, наоборот, он проводил так каждый день и лишь единожды позволил наблюдателям присутствовать при этом.

— Индеец, — мечтательно протянула Генриетта Цинн, — такой весь красный, с томагавком… вражеские скальпы у пояса… Как у Фенимора Купера?

— Увы, дитя мое, — поправил ее Маркей, — на самом деле имеется в виду не индеец, а индиец, и сегодня их чаще называют индусами; но география здесь ни при чем. Согласен, фраза у Рабле звучит весьма величественно: «что воспет и Плинием, и Теофрастом», — и к ней, в осуществление вашей воображаемой сцены, гораздо больше подошел бы именно индеец, какой-нибудь делавар или гурон.

— Ах, индус? — протянул доктор. — Тогда его свершения не так уж и невероятны… Индия широко известна своими возбуждающими средствами.

— Глава XX книги IX у Теофраста действительно посвящена афродизиакам, — согласился Маркей, — но повторяю, — он уже немного горячился и глаза за дымчатым пенсне начинали возбужденно поблескивать, — что, по моему глубочайшему убеждению, ни какие-либо снадобья, ни место рождения не играют никакой роли, более того, это вполне мог быть и европеец… Просто, — добавил он почти что в сторону, — у экзотического дикаря подобные достижения кажутся не такими выдающимися, необычными, что ли… поскольку это почитают достижением!.. Так или иначе, то, что сделал один человек, по силам и другому.

— А вы знаете, кто первый произнес все то, что вы бубните там себе под нос? — сказала миссис Гауф, женщина редкой образованности.

— То есть?..

— Ну, эту вашу фразу: «То, что сделал один человек…»

— Ах, да, конечно… я как-то сразу не подумал. Разумеется, черт побери, это «Приключения барона Мюнхгаузена».

— Это еще что за немчура? — спросил генерал.

— Да так, один полковник, — подсказала ему миссис Гауф, — командовал отрядом красных гусар… у нас его именуют месье Пиф-Паф.

— А, это по мне: охотничьи рассказы, — оживился генерал.

— Кстати говоря, — обратилась к Маркею г-жа фон Треклят, — это же просто верх остроумия, побить рекорд того индейца… и с помощью кого! — другого краснокожего… красного гусара, отличавшегося недюжинным воображением!

— Так вот к чему вы всё это вели! — воскликнула Генриетта Цинн. — И нас тащили за собою! Ловко же вы закрыли нашу карточную торговлю, поставив…

— Высшей ставкой, что уж там, — смиренно произнес Треклят,

— … человека… для которого слова не стоят ни гроша.

— Как следует подвешенный язык, и дело в шляпе, — сказал генерал.

— Ага, как в Африке… — язвительно подметила Генриетта. — Ох, простите, я, кажется, сказала глупость.

— Господа, — громко и, пожалуй, чересчур официально начал Андре Маркей, — мне думается, барон Мюнхгаузен не солгал в своих рассказах ни на йоту.

— А, вот как, — заинтересовалась миссис Гауф, — ставки увеличиваются?

— Ну сколько можно, — протянула Генриетта Цинн.

— Послушайте, Маркей, — сказал Батубиус, — по-вашему, не безумие верить, что человек, пришпорив коня и перепрыгивая пруд, разворачивается на полпути, заметив, что взял недостаточный разбег, а потом вытягивает и себя, и лошадь из болота — и как! — за косицу собственного парика?!

— В те времена военным строго-настрого предписывалось «собирать волосы на затылке в подобие конского хвоста», — перебил его Артур Гауф, компенсируя эрудицией неуместность своей реплики.

— … Это же противоречит всем законам физики, — закончил Батубиус.

— М-да, и соблазнительным это как-то не выглядит, — рассеянно процедил сенатор.

— Но и невозможным также, — отчеканил Маркей.

— Месье над вами просто насмехается, — одернула супруга Гноевия-Препуция.

— Барон ошибся лишь в одном, — продолжал Андре Маркей, — решив впоследствии поведать всему миру о своих приключениях. Если все эти происшествия и могут, не стану спорить, показаться удивительными…

— Вот-вот! — закричала Генриетта Цинн.

— Предположив, само собой, что они вообще имели место, — добавил, не поддаваясь возбуждению, доктор.

— Так вот, если и удивителен тот факт, что барон все это пережил, — объявил непоколебимый Маркей, — тем более поразительно, что ему никто не поверил. И тем лучше для барона! Легко представить себе, в какой сущий ад превратилась бы жизнь человека, на чью долю выпали такие чудеса — опять же, если полагать, что это чудеса, — в нашем мире завистников и недоброжелателей! Его поволокли бы в магистрат по поводу любых диковинных событий, обвинили бы во всех убийствах, что остались без приговора — вспомните, как жгли во время оно колдунов…

— Его, наверное, почитали бы, как Бога, — сказала Элен Эльсон, которую отец пригласил вернуться в гостиную, как только разговор, благодаря отважному барону, вернулся в рамки, допустимые для невинных созданий.

— Или наоборот, — не унимался Маркей, — стал бы совершенно неуязвим, ведь, соверши он в действительности хоть одно преступление, людское неверие само придумало бы ему тысячи оправданий.

— Так значит, — прошептала ему на ухо миссис Гауф, — вы пытались только что последовать примеру достославного барона?

— О нет, мадам, ведь он рассказывал после того, что с ним произошло, — ответил Маркей, — я же, по несчастью, не принадлежу к числу тех, кому в действительности есть о чем порассказать…

— Так что же, стало быть… вы рассказываете до того? — спросила Генриетта Цинн.

— О чем рассказываю? И до чего? — отвечал Маркей. — В самом деле, деточка, оставим эти «охотничьи рассказы», как метко выразился наш генерал.

— Браво, мой дорогой! Что до меня, то я не верю в небылицы, — поддержал его Сидр.

Тем временем Элен Эльсон незаметно подошла к Андре Маркею, казалось, еще больше сгорбившемуся, чем обычно; клочковатая борода и погасшие глаза в пенсне старили его, как никогда. В своих безликих одеяниях он был смешон и жалок, точно маска пошлого карнавала: лица было не видно, одно лишь золото, стекло, нелепые волосы, и даже зубы стыдливо прятались за редутами нависших над губой усов. Девушка взглянула Маркею прямо в глаза: сама невинность смотрелась в подслеповатые линзы его темных очков:

— Я верю в вашего Индуса, — прошептала она.

II Сердце ни справа, ни слева

В самом начале своей жизни Андре Маркей не ведал иных прелестей соприкосновенья с женской плотью, кроме собственно рождения, поскольку кормили его, точно земного Юпитера, козьим молоком.

Воспитываемый после смерти отца матерью и старшей сестрой, все свое детство вплоть до двенадцати лет он провел в скрупулезно поддерживаемой чистоте помыслов — если под чистотой вслед за католиками понимать полное забвение отдельных частей тела под угрозой адских мук.

Затем пришла пора расстаться с мешковатой пелериной, коротенькими штанишками и голыми икрами — Андре исполнился торжественности первого причастия, и портной снял с него мерки для первого мужского костюма.

Маленький Андре никак не мог понять, почему мужчины — к которым, в его представлении, относились мальчики, которым уже стукнуло двенадцать лет — не могут шить костюмов у портнихи… и до сих пор не видел своего члена.

Обычно он смотрелся в зеркало уже полностью одетым, выходя из дома. Ему тогда совсем не понравились черные брюки из нового костюма… а все его товарищи так гордились, надевая их в первый раз!

Впрочем, портной также находил, что скроенный им туалет сидел как-то неважно. Что-то самым нелицеприятным образом морщило ткань — чуть ниже пояса. Портной с озадаченным видом шепнул несколько слов на ухо матери, которая при этом густо покраснела, и Маркей неясно почувствовал, что поражен каким-то редким увечьем — а иначе стоило ли говорить при нем вполголоса, — … что он не такой, как все.

«Хочу, как подрасту, ничем не отличаться от остальных» — это стало для него наваждением на многие годы.