Павел Халов - Иду над океаном

• Название: Иду над океаном
• Автор: Павел Халов
• Издательство: Хабаровское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

Роман посвящен проблемам современности. Многочисленные герои П. Халова — военные летчики, врачи, партийные работники, художники — объединены одним стремлением: раскрыть, наиболее полно проявить все свои творческие возможности, все свои силы, чтобы отдать их служению Родине.

---

Ничего этого не знали ни замполит, ни ребята. Они все были уверены, что иначе не произойдет. И приняли известие спокойно, даже с некоторым, хотя и внешним, равнодушием.

И все же тревога, что в последний момент могут отменить вылет, не оставляла их до самого старта — ни во время проработки маршрута, ни во время оформления и инструктажа. Даже в автобусе, который вез их к самолетам, уже одетых и собравшихся, они еще не были окончательно уверены — сколько раз бывало такое в их армейской жизни.

О том, что четыре новых истребителя пройдут по трассе, знало уже большое количество людей, отвечало за них.

В последний раз промелькнула внизу и косо ушла в сторону асфальтированная дорога, простреливавшая лес от аэродрома до города. Потом на развороте уже привычно возник и закатился город, который теперь не казался им непостижимым. Он уже не имел власти над ними.

И вдруг Барышеву показалось, что между ним и Светланой расстояние не возрастает, а сокращается. Что в конце пути, у края бетонного поля, стоит она в своем светящемся на солнце платьице, рукой заслонив от солнца глаза.

* * *

Странно спрессовывается время в полете. Мысль об этом часто приходила к Барышеву за время перегона машины. Отрезок пути — от аэродрома взлета до аэродрома посадки — ложился позади, словно отрезок жизни. И в усталости, которую испытывал Барышев всякий раз, когда после очередного приземления шел в гостиницу, ощущался этот кусок жизни.

Холодный сырой ветер тянул от океана. В нем гасли звуки и звезды, и аэродром казался погруженным на дно огромного водоема. Их было четверо, близких теперь друг другу людей. И они готовились к ночевке.

Ли-2, привезший сюда инженера, техников, замполита, уже прогревал двигатели. Было хорошо от сознания, что эти люди уйдут вперед и снова встретят их в пути.

Маленький «газик» местной медслужбы вез их по пустынному городку в гостиницу. Становилось уже темно. Незнакомый врач-капитан молчаливо сидел напротив, держа на острых коленях худые кисти рук, и время от времени поглядывал на летчиков. Нортов склонился к нему:

— А что, капитан, нет ли здесь осколков цивилизации? Хотя бы элементарной гражданской чайной?

— Вам утром рано лететь… — негромко отозвался врач.

— Ну, во-первых, перегрузок не будет, — сказал Нортов. — Во-вторых, мы — взрослые ребята, а в-третьих, — с нами майор Чаркесс.

Нортов чуть повел головой в сторону Чаркесса. Все они забыли, что на них одни летные комбинезоны. Нортов вспомнил об этом, перехватил взгляд капитана, устремленный на Барышева.

— Простите, — краснея, сказал Нортов, — просьба отменяется.

Когда они входили в единственный подъезд маленькой гостиницы, Чаркесс пробурчал:

— А вы, капитан, умеете краснеть…

— А вы, майор, — повторив его интонацию, отрезал Нортов, — острить…

Чаркесс хмыкнул.

Им отвели комнату — одну на четверых, в конце коридора. Напротив был туалет. Когда в комнате зажгли свет, Барышев увидел надпись на двери напротив и засмеялся. Нортов глянул на него, проследил за его взглядом, лицо его, и без того длинное, вытянулось. И вдруг все они засмеялись. Чаркесс охнул и сел на кровать, хохотал металлическим смехом. Они ржали так, что дрожали стекла в единственном окне.

У стола, выкладывая из черного портфеля свертки на стол, стоял голенастый капитан-врач. Последней он вынул бутылку коньяку. И уже в полной тишине невозмутимо произнес:

— Это нервное.

И снова грохнул смех.

Всю ночь над гостиницей летали самолеты, и серый сумрак за окном так и не сделался теменью. Садились тяжелые машины, взлетали, сотрясая землю и бетон, укрывавший ее, позвякивала ложечка, оставленная на стеклянном подносе. Барышев только усилием воли заставил себя заснуть.

В здешних подразделениях новых машин еще не видели так близко. И когда первая пара — Чаркесс и Барышев, уже одетые для полета, двинулись к самолетам, техники и пилоты, оказавшиеся тут, провожали их молча взглядами. А у Барышева мальчишеская зависть незнакомых пилотов вызвала непонятную грусть.

Взлет прошел уже почти буднично, будто на старом привычном «двадцать пятом». Пришла радость полета — спокойная, уверенная. Опять можно было видеть себя какой-то частью мозга, которая не занята и тем свободней, чем лучше водишь машину.

Потом Барышев поймал себя на том, что думает об отце. Он понял, что никогда не прекращалась в нем эта работа — осмысление прошлого.

Выводя машину свою на заданный эшелон, где небо уже становилось почти черным, неподвижным, представало той самой засасывающей и томительной бездной, рядом с которой тревожно жить, Барышев понял, что его отец на самом деле был не сильным, а скорее слабым и неуверенным в себе человеком. Да, он был слабым и честным. Барышев впервые думал об отце, как старший о младшем. И что-то давнее-давнее, горькое и родное тронуло его душу.

Именно в это мгновение служба наведения предложила первой паре истребителей изменить курс и эшелон. Они уходили с набором высоты, подъемная сила ударила в крыло, на мгновение перегрузка вдавила в кресло пилотов, потом машины выровнялись, и снова все стало на место. Бесконечная облачная планета внизу, черное небо с редкими интенсивно светящимися звездами там, куда устремлены острые носы истребителей. Это был последний поворот перед выходом к своему аэродрому…

* * *

…Она шла на хорошей скорости, черная транспортная машина, нарушившая государственную границу и шедшая теперь над внутренними водами СССР. Четыре ее турбины выбрасывали позади целое море раскаленных газов и взорванного воздуха. Барышев прошел так близко от нее, что мог сказать точно: за стеклами тупого носа пилотов не было. Самолет строго держался на курсе, словно бы не видел истребителя: по-прежнему он шел над грядой наших островов.

Небо было чистым. Только далеко на севере, откуда летела чужая машина, громоздились облака. Но внизу океан и первый по курсу цели островок в белой кайме прибоя, и рыбацкие сейнеры, возвращавшиеся с ночного промысла, просматривались едва-едва из-за синевато-белесой дымки. Такое бывает: снизу кажется небо чистым, а сверху не видно земли и моря — мгла.

Барышев развернулся вправо с набором высоты, несколько секунд истребитель летел на спине, потом он выпрямил его. И снова разворот: с земли его наводили точно. Закончив второй разворот, он опять увидел самолет впереди — чуть ниже и правее себя. Для того чтобы заставить нарушителя садиться на ближнем аэродроме, как теперь Барышев понял замысел наведения, он сейчас должен заставить его довернуть на десять градусов вправо — посадка будет прямо по курсу. Только снижение должно быть интенсивнее.

Пилоты на чужой машине и Барышев в перехватчике оказывались в равном положении — не знали аэродрома. Барышев никогда там не был и только краем уха слышал о его существовании. А садиться ему предстояло первым, показывая полосу летчикам в транспортнике наглядно. Ни перелета, ни недолета он не имел права допустить.

Второй истребитель — Нортова — держался позади и немного выше: его задача — не выпустить транспортник, когда Барышев пойдет на посадку. Косо нарастал тяжелый силуэт чужой машины. Барышев открыл крышку над гашеткой управления огнем и осторожно положил на нее палец.

Когда он нажал ее, прерывистые огненные трассы очередей прошли в стороне над правой плоскостью. Сигнал был понят. Барышеву показалось, что транспортник даже пошатнулся. Барышев снова прошел рядом с ним. Остекление кабины и фонарей солнечными зайчиками ударило его по глазам.

Барышев покачал крыльями, чуть убрал обороты, чтобы подровнять свою скорость к скорости чужой машины. Он вел истребитель, доворачивая курс на те самые нужные десять градусов.

Когда-то, стоя внизу у КП, он гадал, что испытывал Курашев, идя на опасное задание, что он думал, погибая в ледяном океане на тоненькой оранжевой лодочке. Теперь он знал: не было у Курашева никаких особенных мыслей — он верил в себя и работал. Вот так же верил в себя Барышев, садясь почти вслепую в молоко туманного выноса, закрывшего аэродром. Он не видел полосы до последнего мгновения, на ней зажгли по-ночному посадочные огни.

Кто-то вел его к полосе уверенно и спокойно. Кто-то из опытных военных — он догадался об этом по стилю. Скованность, которая все еще была в нем, исчезла, словно что-то отпустило под горлом. За несколько мгновений до этого он не видел приборов, а видел один туман, только туман. Теперь он опять увидел приборы и верил им.

«А черт с ней, с землей! — подумал Барышев об операторе внизу. — Он за нее отвечает, пусть он и ведет». И в ту же секунду открылась полоса, высоты больше не было. Его вели точно, и по полосе истребитель катился сквозь туман, и капли, не сдуваемые более встречным воздушным потоком, стекали по фонарю.