Теннесси Уильямс - Лето и дым

• Название: Лето и дым
• Автор: Теннесси Уильямс
• Издательство: Гудьял-Пресс
• Жанр: Драма
• Год: 1999
• ISBN: 5-8026-0020-9

Лето и дым (англ. Summer and Smoke) — пьеса Теннесси Уильямса 1948 года. Произведение рассказывает об одинокой дочери священника (Альма Уайнмиллер), за которой ухаживает грубый доктор (Доктор Джон Бьюкенен младший), в которого она была влюблена в детстве.

---

Джон. Какое это все имеет отношение?..

Роза. …к тому, что ты нужен мне. Ты высокий и стройный! От тебя хорошо пахнет! И я так рада, так рада, что ты не пыхтишь и не хрюкаешь, чтобы выказать страсть! (Судорожно обняв его.) Ах, quien sabe![7] Вдруг что случится сегодня, и достанется мне вместо тебя какой-нибудь смуглый мозгляк из папиных дружков!

Гонзалес (повелительно). Роза! Роза!

Роза. Dejalo, dejalo, papa![8]

Гонзалес (входит, нетвердо ступая). Золотые бусинки… (Подойдя к Розе, перебирает пальцами ее золотые бусы.) Джонни… (Пошатываясь, идет к Джону, лезет с пьяными объятиями.) Я тебе что хотел сказать!.. Дочурка моя Роза, когда маленькая была, увидела раз нитку золотых бус… И вот пристала: купи да купи… всю ночь проревела. А денег у меня на них не было… Собрался я утречком и на поезд. Приезжаю в город, захожу в лавку, дайте, говорю, нитку золотых бус. А приказчик мне: «Денежки покажи!» Гляди, творю, лезу за пояс и достаю… — нет, не деньги, а вот что! (Вынимает револьвер.) Есть, говорю, и денежки, есть и, кое-что еще! (Смеется.) Получила она золотые бусы! Все, что хотела, раздобывал ей либо этим (вытаскивает пачку денег)… либо этим! (Помахивает револьвером.)

Джон (отталкивая его). А ну, подальше, Гонзалес! Несет как из помойки!

Роза. Dejalo, dejalo, Papa![9]

Гонзалес (поддерживаемый Розой, пошатываясь, идет к кушетке). Le doy la tierra у si la tierra no basta — le doy el cielo! [10]. (Рухнул на кушетку.) Плевал я на все!.

Роза (Джону). Пойдем где все. А он пусть полежит, ладно? (Выходит.)

Подойдя к окну, Джон смотрит на дом Уайнмиллеров. В осветившуюся гостиную входит Альма, одетая в ночной капотик. Идет к окну, смотрит на дом напротив. Взгляды их устремлены сквозь мрак друг к другу. Начинает звучать музыка, и, словно ведомый ею, Джон медленно выходит из дому, направляется к дверям Альмы, а она всё стоит, не шелохнувшись, у окна. И только когда он уже в ее комнате, и замерла музыка, и слышен лишь шелест ветра, она медленно оборачивается.

Джон. Дверь была отперта я счел это приглашением… С залива дует ветер… несет прохладу. А голова в огне…

Альма молчит.

(Чуть приблизившись.) Молчание?..

Опустившись в большое кресло, Альма закрыла глаза.

Да… гнетущее молчание. (Подойдя к ней.) Уйду, уйду сейчас! Приложите мне только руки к лицу, a?.. (Присев на корточки.) У вечности и у шее Альмы такие холодные руки!.. (Прижался лицом к ее коленям; глаза ее по-прежнему закрыты; так они и застыли в позе, заставляющей вспомнить изваяния Богородицы, скорбящей над телом Иисуса.)

На неярко осветившейся противоположной части сцены входит в свой дом доктор Бьюкенен. Остановившись в дверях кабинета, окидывает его взглядом. В музыке Сникла тема любви — взметнулся зловеще грохочущий мексиканский мотив.

Роза (входит). Джонни! (Заметив доктора Бьюкенена, застыла в удивлении.) Простите, приняла вас за Джонни. Я Роза Гонзалес!

Доктор Бьюкенен. Это мне известно. Что тут делается в моем доме?

Роза (нервничая). Джон устроил прощальную вечеринку — мы с ним уезжаем завтра. (Вызывающе.) Да, вместе! Надеюсь, вы рады за нас; а нет — все равно: мы с Джонни рады, и папа мой тоже.

Доктор Бьюкенен. Вон из моего дома, гадина!

Гонзалес (сев, спьяна). Плевал я на все!

Доктор Бьюкенен (обернувшись к нему и угрожающе подняв свою трость с серебряным набалдашником). Забирай свою… мерзавку и убирайся прочь! (Наносит ему удар тростью.) Вон отсюда, слышишь!.. И все вы там убирайтесь с вашими пьяными девками!..

За сценой женский визг.

Весь дом загадили!.. Вон отсюда! Вон!

С трудом поднявшийся с кушетки и не очухавшийся еще от боли и изумления, Гонзалес издает яростный рев.

Роза (прижавшись спиною к анатомической схеме на стене, через силу). Не надо! Не надо, папа!

Доктор Бьюкенен (бьет тростью в грудь стоящего перед ним быка в человеческом облике). Забирай свою мерзавку, сказал я, и убирайся! Пусть все убираются вон! (Повторяет удар.)

Гонзалес снова пьяно взревел от боли и изумления. Попятившись, шарит под пиджакам.

Роза (исступленный крик). Не надо, не надо, не надо!.. (Прижимается лицом к схеме на стене.)

Выстрел. Слепящий свет. Надает трость. Музыка обращается, Полная темнота, луч света только на Розе она стоит у стены, прижавшись спиной к анатомической схеме; ее перекошенное лицо с закрытыми глазами напоминает трагическую маску.

(Протяжный бессмысленный крик.) Аааааааа… Аааааааа…

Едва слышно возникает основная музыкальная тема, и все, кроме каменных крыльев ангела, погружается в темноту.

Картина восьмая

Врачебный кабинет.

В глубине на возвышении смутно виднеется каменный ангел. Сгорбившись, сидит у стола Джон. Входит Альма с чашкой кофе на подносе. Из соседней комнаты доносятся звуки молитвы.

Голос мистера Уайнмиллера.

Боже всемилостивый и всемогущий,
Смилуйся над рабом Твоим в час его нужды,
И если будет на то воля Твоя, о Господи,
Прими его в лоно Своё и упокой его душу.

Джон. Что это он там бормочет, ваш отец?

Альма. Молитву.

Джон. Скажите, чтоб заткнулся. Нам это кликушество ни к чему.

Альма. К чему или ни к чему — вопрос уже не в этом. Я вам сварила кофе.

Джон. Не хочу.

Альма. Поднимите голову, Джон, я оботру вам лицо. (Осторожно прижимает полотенце к кровоподтекам на его лице.) Такое прекрасное, такое одухотворенное лицо! Оно обличает силу, которую грех растрачивать.

Джон. Не ваше дело. (Отталкивает ее руку.)

Альма. Вы бы подошли к нему.

Джон. Не могу. Он не захочет меня видеть.

Альма. Всему причиной его безграничная любовь к вам.

Джон. Всему причиной фискал-доброхот, позвонивший ему ночью. Кто бы это мог быть?

Альма. Это я.

Джон. Догадывался, но верить не хотелось.

Альма. Я позвонила ему в клинику, как только узнала, что вы задумали. Просила приехать и воспрепятствовать вашему намерению.

Джон. Вот и подставили его под пулю.

Альма. Возлагайте вину только на собственную слабость.

Джон. Не вам рассуждать о моей слабости.

Альма. Порой только несчастье — вроде этого — способно сделать слабого сильным.

Джон. Ах вы старая дева — рыбья кровь! Знаю я вас всех, праведников, святоши несчастные: что поп, что поповская дочка! Вся ваша напыщенная болтовня, все ваше кликушество и шаманство давно уж молью трачены — отжили свой век, а вы все цепляетесь за них! А я, видите ли, должен обслуживать ваши неврозы, снабжать вас снотворным, тонизирующим, чтоб вы с новыми силами могли пороть свою чепуху!

Альма. Обзывайте меня как хотите, но разве обязательно, чтоб эти пьяные крики слышал ваш отец? (Пытается вырваться.)

Джон. Стойте! Я покажу вам кое-что. (Заставив ее повернуться лицом к стене.) Вот схема строения человека, глядите!

Альма. Я уже видела. (Отворачивается.)

Джон. Да вы ни разу не осмелились взглянуть на нее.

Альма. С чего бы это я не осмелилась?

Джон. Со страха.

Альма. Вы… не в своем уме, должно быть.

Джон. Разглагольствуете о слабости, а сами не в силах даже взглянуть на изображение людских внутренностей.

Альма. В них нет ничего особенного;

Джон. В этом-то и ошибка ваша. Вы полагаете, что набиты лепесточками роз. Повернитесь и взгляните, полезно будет!

Альма. Как вы только можете так вести себя, когда рядом умирает отец, и винить вам…

Джон. Тихо! Выслушайте лекцию по анатомии. Видите схему? На ней изображены… На ней изображено дерево, а на дереве… три птенца. Тот, что повыше, мозг. Птенца мучит голод, а кормится он — Истиной. Досыта этот птенчик не наедается никогда, и все машет слабенькими окоченевшими крылышками да попискивает: «Еще! Еще!..» Дальше — желудок. Тоже прожорливый птенец! Но и практичный: лопает, что дают. И вот, наконец, последний птенчик… а может, первый, кто знает?.. Взгляните, взгляните на него! Точно так же, как тем двум, ему голодно и еще больше, чем тем, одиноко! А изголодался он по любви!.. Вот они все на схеме — три птенчика, три голодных крохотных птенчика на высоком иссохшем дереве!.. Поняли? — иссохшее дерево, а взлететь не могут!.. Вот я и кормлю их, всех трех кормлю — до отвала!.. А вы на своих пост наложили!.. Разве что среднего, практичного птенчика, подкармливаете понемногу — бурдой какой-нибудь… Но чтоб тех двоих напитать — ни-ни! Какая уж там любовь?! Или Истина!.. Ни того ни другого — одни только заплесневелые предрассудки! Да они у вас подохнут с голодухи, эти два птенца, — еще до того, как дерево ваше рухнет… или сгниет!.. Вот все, что я вам хотел сказать. Можете идти. Лекция по анатомии окончена.