Богдан Сушинский - Граница безмолвия

• Название: Граница безмолвия
• Автор: Богдан Сушинский
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-5053-2

В основу нового военно-приключенческого романа известного писателя Богдана Сушинского положены малоизученные факты, связанные с созданием в начале Второй мировой войны секретных баз абвера и люфтваффе в глубоком тылу советских войск — на Крайнем Севере России и на островах в Северном Ледовитом океане. Причем базы эти, по замыслу фюрера, предназначались не только для диверсионных действий. На них должны были проходить «арктическую закалку» представители новой, нордической расы, которых затем предполагалось использовать для основания Четвертого рейха в Антарктиде.

На одной из северных советских застав, личный состав которой был снят судном обеспечения для отправки на фронт, командование оставило на все время зимовки только одного бойца, старшину Ордаша. Неподалеку от этой заставы, по версии автора, и была создана база «Норд-рейх», во главе которой оказались опытный разведчик и диверсант оберштурмбаннфюрер СС фон Готтенберг и бывший белый офицер штабс-капитан Кротов.

---

Все еще стоя на склоне возвышенности, Готтенберг в течение нескольких минут внимательно осматривал пространство вокруг базы. Под серым небом все оно казалось таким же серым и безжизненным. С трудом верилось, что где-то за его пределами могло существовать нормальное человеческое жилье, а на хлебных нивах и окраинах городов сходятся в битвах войска двух самых мощных в мире империй.

— Уж не вы ли, Фюрт, первым предложили заложить базу именно здесь, в этом тундровом аду?

— Не я, а наш полярный агент. Я же признал, что местность идеальная. Вы с этим не согласны?

— Просто я подумал, что человека, подыскавшего для люфтваффе это озерце, следовало бы представить к Железному кресту.

— Или, по крайней мере, не спешить с его ликвидацией, — процедил унтерштурмфюрер, задумчиво всматриваясь куда-то туда, где унылая болотная тундра сливалась со столь же унылым и болотным поднебесьем.

20

Как только старшина уловил, что начальник заставы пытается уснуть прямо за столом, он переглянулся с Оленевым.

— Комната готова, — передернул тот плечами. — Там буржуйка. Тепло, как в чуме.

— Ну, если как в чуме… — удовлетворенно произнес Ордаш. — Тогда командир останется доволен. — Не спрашивая разрешения у Загревского, старшина подошел к нему, положил его руку на свое плечо и поднял с кресла. — Пошли спать, товарищ старший лейтенант.

Начальник заставы промычал что-то нечленораздельное, но, поддерживаемый сзади Оленевым, покорно пошел со старшиной.

Быстро уложив командира, который уснул, едва коснувшись головой ватной солдатской подушки, старшина разрядил его пистолет и обойму вместе с двумя запасными, положил себе в планшет.

Исполнив святой завет, согласно которому заряженное оружие никогда не должно быть под руками у пьяного, Ордаш взялся за карабин. Ефрейтор со своим карабином уже ждал его у двери.

— Все, ефрейтор, поднимай паруса. Командир устал, пусть отдыхает.

— Часто камандыра устает, однако, — сочувственно признал ефрейтор.

Сам Тунгуса обычно пил очень мало, старшина еще ни разу не видач его навеселе. Но не потому, что опасался командиров, просто уверен был, что «огненная вода делает слабыми руку и глаз охотника». Судя по всему, он собирался стать лучшим охотником во всей Западной Сибири. Впрочем, стрелял ефрейтор действительно отменно. Ордаш убедился в этом, поскольку трижды ходил с ним на диких оленей. Причем в последний раз они дошли на лыжах почти до предгорий таежного хребта. Не потому, что нигде не могли обнаружить оленей, нет, двух из них они завалили еще в пяти километрах от заставы, ракетой предупредив об этом «группу доставки», шедшую по их следам, упреждая стаи волков. Просто Ордаш вдруг почувствовал: нужна какая-то психологическая разрядка, нужно как-то сменить обстановку, почувствовать себя вне всякого тяготения казармы.

А лекарство от тоски, которая охватывала в здешних краях всякого белого человека, определено было Оленевым со всей возможной конкретностью: «Берешь ружье, берешь собака и долго бредешь тундра, до самого тайга».

Поднявшись на мансарду, они выпили еще совсем понемножку, и всего лишь за удачную охоту, и через черный ход покинули здание Нордического Замка.

Они специально решили спускаться к восточному побережью, по хребту, окаймлявшему каньон, чтобы сэкономить время, которое ушло бы на обход мыса.

В глубине каньона все еще лежал снег, а цепь миниатюрных озерец прослеживалась за ледниками, которые вряд ли способны были растаять даже до середины августа.

— Солнце уже пребывало на крайнем западе, и где-то в глубинах Европы оно уходило бы в предвечерний мрак. Однако здесь через три-четыре часа закат сольется с рассветом, порождая величественное видение, называемое «белыми ночами», которые в здешних местах начинались со второй половины мая и завершались в начале августа.

Спуск оказался значительно круче, чем старшина мог предположить, причем на одном из уступов тропы он чуть было не свалился в обрыв, но не из-за крутизны склона, а от грохота, который вдруг донесся со стороны айсберга. Словно очарованный, Ордаш наблюдал, как, расколовшись в северной своей части, огромная ледяная гора поначалу как бы ушла под воду, а затем часть её вынырнула уже за просветом темно-синей полыньи, превратившись в самостоятельный айсберг.

Раскол произошел настолько неожиданно и так громко, словно кто-то заложил в середину айсберга солидную взрывчатку. Крушение, произошедшее на айсберге, коснулось и всей той массы льдин, которые соединяли его с островом; льдины вдруг начали находить друг на друга, образуя громадные торосы; они разламывались пополам и крошились, образуя огромные полыньи.

— Смотри, камандыра, медведица! — тронул старшину за рукав Оленев.

— Где? — рванул ружье Ордаш, бросая взгляд на белое поле прибрежья.

— Вон, на вершина айсберга, который откололся, да…

Вспугнутая крушением ледника, белая медведица поспешно уходила по склону, к его конусоподобной вершине, и вслед за ней торопливо поспешал медвежонок. Там она, очевидно, решила переждать, пока ледяная стихия уляжется, чтобы потом отправиться к полынье, на охоту.

Поднеся к глазам бинокль, старшина увидел, что, остановившись, медведица подняла морду и, глядя на остров, в сторону уже замеченных ею людей, угрожающе заревела.

— Да, с такой мамашей на узкой тропе лучше не встречаться. А ведь хороша была бы шуба, как мыслишь, ефрейтор?

— Медведицу убьем — медвежонок тоже погибнет. Зимой охотиться надо: медведица сама, медвежонок взрослый, и тоже сам, да…

— Но медведь-самец тоже должен прогуливаться где-то неподалеку.

— Нет, медведица уводит медвежонка. Боится, что медведь разорвет его и съест. Поэтому медведица уходит, да…

— Каннибальствует, значит, самец бездушный? Самое погибельное увлеченье. Ладно, уговорил ты меня, Оркан: стреляем только взрослого самца, — благодушно улыбнулся Вадим, наблюдая за тем, как медведица мордой подталкивает заигравшегося медвежонка, пытаясь поскорее убрать его подальше от людских глаз.

«Появиться бы однажды в Салехарде, — мечтательно проследил за медведями старшина, — да швырнуть к ногам Риты Атаевой шкуру убитой медведицы… — Но тут же одернул себя: — Возможно, в Одессе ты, пижон, кого-то и поразил бы шкурой белой медведицы, но только не в заполярном Салехарде. Впрочем, пардон, мадам, в районе 202-й заставы леопарды и тигры не водятся. И все же, как это было бы прекрасно: однажды появиться в Салехарде и разыскать Риту Атаеву. Пусть даже не швыряя при этом к её ногам никаких шкур…».

— Медведицу мы зимой стрелять будем, старшина, — попытался успокоить его ефрейтор, считая, что Вадим загрустил из-за того, что от них ушла добыча. — Не смотри на эту медведицу, другую добудем.

— О той, о другой «медведице» я как раз и думаю, ефрейтор, — иронично охладил его Ордаш, немного недовольный тем, что Оленев ворвался в его сладостные воспоминания.

Ордаш не раз ловил себя на осознании того, насколько беднее и унылее было бы его существование в этой ледяной пустыне, если бы судьба не подарила ему те четыре дня в Архангельске, а вместе с ними — неописуемо красивую и столь же неописуемо… непостижимую женщину — Риту Атаеву. Её чувственные губы, её блудливо призывная улыбка, шоколадные, с восточной раскосинкой глаза; и эти широкие, с аристократическим овалом, плечи…

Господи, ну, почему встретились они только в «пересадочном» Архангельске, и почему отведено им было всего лишь неполных четыре дня?!

«Неблагодарная ты свинья, — сказал себе Вадим, уже ступив на прибрежную, охваченную серой пеной гальку. — Моли Бога, что в жизни твоей Архангельск этот заштатный все же случился».

Конечно, лучше бы он «случился» в Одессе, на пляже Аркадия, или, на худой конец, в Париже, на Елисейских Полях. Так ведь не суждено было, черт возьми, не суждено. Впрочем, тысячи мужчин-парижан согласны были бы поменять множество дней, проведенных ими в Париже, на один-единственный вечер, пережитый им, ссыльным старшиной, в Архангельске и проведенный с женщиной посреди какого-то чахлого кустарника.

Понятно, что такая женщина — прекрасная собой, с дипломом врача и с папой-мамой в больших начальниках, — долго ждать его, старшину безродного, не станет. Вадим это понимал. Но странное дело: по поводу подобных предчувствий он не очень-то нервничал. Настолько любил эту женщину, что счастлив был уже от того, что имел возможность хотя бы раз в месяц, хотя бы мельком, видеть её. «Мельком видеть?! — коварно ухмыльнулся Ордаш своим размышлениям. — Если тебе еще раз посчастливится увидеть эту женщину, ты или окончательно завладеешь ею или покончишь жизнь самоубийством. Прямо у её ног».

Ордаш действительно понимал, что на самом деле все выглядело бы иначе. Будь эта женщина рядом, он, конечно же, смертельно ревновал бы её, конечно же, домогался бы её руки и нервничал по поводу появления рядом с ней любого врача или пациента, вообще всякого более или менее молодого мужчины, вплоть до тех, что доставлены прямо в морг. Сейчас же он великодушно прощал ей все грехи и прегрешения.