Виктор Андреев - Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий

• Название: Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий
• Автор: Виктор Андреев
• Издательство: «Симпозиум»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-89091-443-9

Виктор Андреев — выдающийся российский испанист, переводчик, чьим голосом говорят по-русски Габриэль Гарсиа Маркес, Хулио Кортасар, Хорхе Луис Борхес, Адольфо Биой Касарес, Мигель Анхель Астуриас, Антонио Мачадо, Хуан Рамон Хименес, Пабло Неруда, Сесар Вальехо, Рубен Дарио, Мигель де Унамуно, Валье-Инклан, Лопе де Вега, Кальдерон, Гонгора, Сервантес и многие другие испаноязычные писатели и поэты.

Эта книга впервые представляет широкой читательской аудитории собственную прозу Виктора Андреева — замечательного «неизвестного» петербургского писателя.

---

Андреев Виктор Николаевич Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий

Обезьяна, Зингер и другие

Аргентина, Чили, Перу и, разумеется, Испания, — такие слова всплывают в памяти, стоит произнести имя Виктора Андреева. Некоторые считают, что он окончательно поселился под сенью легендарного дерева омбу, чтобы достичь окончательного просветления. Может быть, это и правда — но не вся. «Страдания юного Зингера» показывают Виктора Андреева с совершенно новой стороны. Надо сказать, что-то из его прозы, печаталось и раньше, но те маленькие, практически не попадавшие в магазины книжки давно уже перешли в разряд раритетов. И можно утверждать, что рассказы известного испаниста — написавшего, как переводчик, не одну, наверное, сотню книг — преподносятся широкой публике впервые.

Это довольно печальные истории. «Герои погибли, не дождавшись автора; автор не смог им помочь, ибо сам заблудился во времени, которое придумал не он…» Впрочем, первое слово в названии книги — “Страдания”. Не случайно один из разделов назван “Фантазии” — с персонажами рассказов порой случаются вполне фантастические события, но автор всего лишь честно описывает то, что с ними происходит. Они — жертвы города, который распоряжается людьми по собственной прихоти: иногда это — «нельзя казнить», но чаще — «нельзя помиловать». Понятно, что от Достоевского здесь никуда не уйти, и Виктор Андреев отдает ему долг: открыто — в рассказе «Чернуха белых ночей», скрыто — во множестве других. И даже страстное испанское «Bésame mucho», дойдя до нашего севера, превращается в мрачное достоевское «Бесами мучим» — это лишь одна из множества языковых находок — читайте внимательно тексты; такие вещи пригождаются Андрееву и в поэзии, и, конечно, в переводах.

«Петербург Андреева» — вообще особая тема. Герои рассказов блуждают по непарадным местам города — Владимирская площадь, «Канава», уединенные уголки на Васильевском, — часто оседают в безымянных разливочных и рюмочных. Невского проспекта, например, мы почти что и не находим — так, упоминается вскользь один раз. Но все же родина автора — Петроградская сторона, а потому в рассказах не раз встречаются узнаваемые символы города — шпиль Петропавловки и, само собой, Нева. Есть и главная питерская достопримечательность — «знаменитый памятник Петру Первому, конь которого попирает копытом змею — символ мудрости». А каких-то мест мы никогда уже не отыщем, потому что их больше нет, остались только воспоминания о выпитом и пережитом.

Кстати, действие в «Страданиях» чаще всего разворачивается в питерских коммуналках. И нельзя сказать, что автор — большой их любитель, просто это такое место действия, откуда открывается выход во множество измерений. В коммуналке легко изобразить почти любую жизненную сцену — что-то дадут собственные воспоминания, что-то дорисует воображение. Когда последние две-три коммунальные квартиры в городе превратят в музеи, в них должны будут негромко звучать тексты Виктора Андреева.

Но начинается книга вовсе не с Петербурга, к которому все относятся по-разному, а с Африки. Автор попадает туда по воле случая, но это имеет свой смысл: белому человеку нужно многому научиться, прежде всего — благоразумию и спокойствию, чтобы потом переносить на бумагу северные фантазии. Выбираясь на заснеженные улицы Петербурга, всегда лучше брать с собой африканскую фигурку обезьяны — на всякий случай.

Когда читаешь прозу Виктора Андреева, часто возникает ощущение, что вот этот рассказ — последний: именно в нем с автором случится что-то непоправимое, и дальше в книге будут одни чистые листы. Но автор жив, и ему даже удается спасать своих героев. Как? Тут, наверное, лучше всего сказать словами любимого поэта Виктора Николаевича — Антонио Мачадо:

Человеку помнить надо
в море заповедь одну:
не нужны ни руль, ни вёсла,
ни боязнь пойти ко дну.

Владимир Петров

Перешагни, перескочи,
Перелети, пере- что хочешь —
Но вырвись: камнем из пращи,
Звездой, сорвавшейся в ночи…
Сам затерял — теперь ищи…

Бог знает, что себе бормочешь,
Ища пенсне или ключи.

Владислав Ходасевич

Сны белой обезьяны

Но где мое жилище,
приют среди кочевья?
О чем заговорили
великие деревья:
кокосовая пальма,
и баобаб, и сейба,
огромными руками
качающие небо, —
о чем заговорили?
В блужданье бестолковом
я выучить пытался
лишь человечье слово.
Сумею ли постигнуть,
что знал когда-то прежде?
Оставьте мне надежду.
Позвольте жить в надежде.

Déjà vu

А должно быть, в этой самой Африке теперь жарища — страшное дело!

А.П. Чехов «Дядя Ваня»

Я купил ее в первые же дни, как оказался в Гвинее. Она сидела почти в позе роденовского «Мыслителя». Морщины изрезали ее лоб, подглазья, щеки и руки. Вокруг шумел еще непривычный мне рынок, сновали люди, мулы, собаки; воздух, плотный, словно брезент, был заполнен пылью, обжигающей лицо. Я задыхался и хотел поскорее уйти. Она ко всему относилась философически равнодушно. И ей было все равно, кто станет ее хозяином: черный, желтый, красный, белый…

Оказалось, что ужиться с ней до чрезвычайности легко: не капризна, тиха, бесхитростна. Она стала свидетелем всей моей африканской жизни и постаралась научить меня благоразумию и спокойствию. Рядом с ее вечностью я ощущал себя едва ли не младенцем.

Она безмолвствовала. Пытался говорить я.

В гулкой комнате, где пол был цементным, а на окнах — вместо стекол — жалюзи, посреди гвинейской столицы странно звучала русская речь. Я вслушивался в произнесенные слова, словно первобытный человек.

Мои мысли и ощущения еще не могли быть выражены. И мука молчания терзала меня.

Знойный свет, безо всякого сострадания, давил на воспаленные глаза; солнечные сгустки взрывались в мозгу.

Я открывал рот, будто рыба, выброшенная на берег, и тяжело шевелил языком.

А… Б… В… я… ты… она… Даже «мы» — простое, как мычание, — давалось не сразу: надо было разлепить губы. Что это, в самом деле, за звук такой «Щ»? Как его произнести? А «и краткое»?.. Что это за буквы: мягкий и твердый знак? Для чего в языке — и предлоги, и падежи? А средний род? Откуда он взялся?

Я учился ценить слова. Как, оказывается, мало их — самых необходимых нам слов! Жизненно необходимых. Вода… холод… тень… дом… Затем вспоминались и другие, более сложные: э-лек-три-чест-во, кон-ди-ци-о-нер… Слова можно было потрогать языком, перевернуть с боку на бок, взвесить, подкинуть на ладони, можно было измерить их длину, ширину, высоту. Они были объемными, разноцветными, полнозвучными. Они жили сами по себе, независимо от твоей пересохшей глотки.

Я был их добровольным рабом. Идолопоклонником. Я поклонялся им, как чуду.

Еще большим чудом казалось соединение слов во фразу. В самую обычную фразу. Ну, например: «Я умею говорить».

Она не умела говорить, а тем более писать: фигурка обезьяны из твердого, словно камень, дерева.

Но привычка писать была у меня, случайного гостя на этой земле. Правда, я совсем не уверен, что она с одобрением либо с пониманием отнеслась бы к моим рассказам: человеческие слабости и страсти были ей совершенно чужды. Может быть, просто пожала бы плечами: графоман, он и в Африке графоман…

Я прожил в Гвинее почти два года — 1973–1975. Первый год в столице Гвинеи — в Конакри, на берегу океана, второй — в маленьком городке Канкан, почти в центре страны.

Рассказам этим — уже ох как много лет. Они из прошлой жизни. Но как бы там ни было — я не стал переписывать их сейчас, побоялся, что исчезнет непосредственное ощущение от встречи с необычным миром.

Правда, вот что странно. Когда у нас в России началась перестройка, я не раз ловил себя на мысли: я это уже видел. Россия второй половины 80-х напомнила мне Гвинею первой половины 70-х. В общем, могу сказать: я побывал тогда в стране, где наше завтра было вчерашним днем…

Впрочем, никакого déjà vu могло и не быть. Мои африканские сны едва не прервались в самом начале советской явью.

Дело было так.

На второй день, как я прилетел в Конакри, я узнал, что во Дворце народа (построенном, кстати, по проекту советских архитекторов) будет, вероятно, петь великая Мириам Макеба. Действительно ли состоится концерт африканской дивы? — ответить на такой вопрос мне не мог никто: в Гвинее нет театральных афиш. Но, как говорится, нет дыма без огня. Я решил рискнуть — и пошел. Не спросив ничьего разрешения.