Борис Миллер - Под радугой (сборник)

• Название: Под радугой (сборник)
• Автор: Борис Миллер
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1959

Новое в произведениях Бориса Миллера всегда побеждает. В повести «Братья» борьба сначала развертывается на узком казалось бы плацдарме «семейной драмы». Но как умело и с какой целеустремленностью писатель переносит действие в мир больших проблем, описывает жизнь и труд новоселов-дальневосточников!

Для еврейской литературы творчество биробиджанских писателей, в том числе автора книги «Под радугой», имеет принципиальное значение. Художественное слово, рожденное на дальневосточной земле, несет с собой поток свежего воздуха и свидетельствует о новых путях, открытых советской властью для еврейского трудового народа.

---

Перевес, видимо, был на стороне краснофлотца. Во всяком случае он весело проговорил, оторвавшись от шахматной доски:

— Ну, как? Скоро Биробиджан?

Тогда и командир поднял глаза на Кеслера.

— Вот увидите, — сказал он тоже весело, очевидно, забыв, что его «белые» оказались в трудном положении. — Прямо-таки город вырос…

— Да! — отозвалась жена командира. — Я помню, всего несколько лет назад, когда мы здесь проезжали, было скучновато… Лишь кое-где освещенное окно да одинокий деревянный вокзальчик…

Теперь в окне вагона мелькали огоньки, приближались, их становилось все больше.

3

На дверях квартиры Гринберга висел большой замок. От этой закрытой двери на него повеяло отчуждением, холодным равнодушием, как если бы кто-то спросил у него: «Чего ищешь? Что ты здесь оставил?»

Моросил дождь.

Чтобы избавиться от этого ощущения, Кеслер постоял еще немного, потом нарочно медленно пошел прочь. Он шел по улице. Вокруг высились стройки. Люди взбирались на верхние этажи по лесам, копошились в глиняных ямах, укладывали фундаменты, возводили стены, крыли крышу, выравнивали, чинили мостовую, прокладывали деревянные тротуары. В одном месте уже заканчивали каменный дом, в другом только еще начинали класть стены. В центре города возвышался новый красивый вокзал. Экскаваторов Кеслер не увидел, башенные краны не простирали своих стрел над стенами домов. Небоскребов тоже не было, а весь разбросанный город выглядел как сплошной строительный лагерь.

Кеслер зашел в школу. Он застал здесь только учителей — учебный год должен был начаться через несколько дней. Узнав, что он американский писатель, несколько учителей предложили ему пожить у них до приезда Эли Гринберга. Он согласился.

Первое время дожди не прекращались. Блекли краски. Гринберг с женой все не возвращались. Целые дни Кеслер гулял по городу. По ту сторону реки он видел окутанные туманом сопки и горы.

Потом дожди прекратились. Ясными вечерами огромный оранжевый диск солнца бросал какие-то необыкновенные розово-лиловые лучи на реку, задерживаясь на голубых вершинах.

Сопки с их ярко-фиолетовыми краями постепенно погружались в вечерний сумрак.

Проходя мимо дома, где жил Гринберг, Кеслер поглядывал на двери его квартиры.

В один из таких дней Кеслер увидел на ступеньках крыльца девочку лет двенадцати-тринадцати. Ему показалось, что эту девочку он несколько раз встречал на закате на мосту через Биру. Насколько ему помнится, она сидела на приступочке и рисовала акварелью сопки и лепившиеся на их склонах домишки.

Неужели это дочь Гринберга? Вечером Кеслер нарочно еще раз пришел на мост, широко раскинувшийся над рекой. На городском берегу высокие деревья парка заслоняли ярко-красные лучи заката. Берега отражались в спокойной глади воды. Бира словно поглотила весь небосвод, пламенеющий на западе, перистые облака, отливающие то розовым, то голубым и неподвижно висевшие в небе.

Девочка была, как всегда, на мосту, она сидела и рисовала.

Кеслер тихо подошел к ней сзади, посмотрел на ее голову с подстриженными черными волосами, на согнутую спину. За ее плечами он увидел полотно с изображенным на нем солнечным закатом, отраженным в воде, и, похожими на верблюдов на коленях, освещенными сопками. Словно почувствовав на себе чей-то взгляд, она отняла кисть от картины и обернулась к Кеслеру. Из-под ног скатился камешек и упал в воду. Взгляд Кеслера смутил девочку. С минуту они молча смотрели друг на друга.

— Экскьюз ми, — произнес он по привычке, но тут же спохватился. — Это не ты сидела сегодня у дверей, где живут Гринберги? Ты им кем-нибудь приходишься?

— Да, — довольно холодно ответила девочка. — Я Фира Гринберг. А что такое?

Она сказала это совсем как взрослая. Зато Кеслер почувствовал себя очень неловко, когда ответил:

— Я друг твоего отца. Меня зовут Кеслер. Я и приехал к твоему отцу.

Так как она молчала, он добавил:

— От отца ты никогда не слыхала моего имени? Кеслер, еврейский писатель из Америки…

— Нет, — ответила девочка, — никогда не слыхала..

Она минуту подумала, и только тогда на ее продолговатом личике появилось действительно детское выражение. Она пожала плечами и сказала:

— Наверно, папа забыл…

Солнце зашло. От поблекшей воды, от побледневшего неба потянуло прохладой. Из-за сопок выглянул молодой месяц. По реке протянулись серебристые дорожки.

— Ну что ж, пойдемте, — как старому знакомому, сказала девочка. — Могу вам дать ключ.

Шагая с ним рядом, Фира рассказала, что отец и мать на курорте, что они уже едут обратно — прислали телеграмму с дороги. А она, Фира, пока нет родителей, живет у подруги.

— А вы живете у одного учителя из нашей школы, — неожиданно добавила Фира. — Я несколько раз видела, как вы шли туда.

4

Через два дня Фира зашла к учителю, у которого жил Кеслер, и сообщила ему, что родители ее приехали. Они попросили прийти к ним вечером, когда вернутся с работы.

Часов в восемь вечера Кеслер пришел к Гринбергам. У них была большая чистая комната с занавесками на окнах и портьерами на дверях. На столе — свежая голубая скатерть, на которой еще видны сгибы от утюга. За столом, освещенным электрической лампой, сидела со своим альбомом Фира. Рядом с ней стояла мать, Фаня Гринберг, и просматривала рисунки, сделанные дочерью за время их отсутствия.

Когда Кеслер вошел, обе повернулись к нему. Они старались делать все, что полагается в таких случаях: пригласили снять пальто, присесть, но после он подумал, что они делали это исключительно из вежливости.

— Эля сейчас придет, — сказала Фаня, и продолжала рассматривать альбом.

Сидя на диване, Кеслер присматривался к каждой из них. Может быть, оттого, что к Фире он уже успел привыкнуть, лицо матери, на которую Фира была похожа, показалось ему знакомым. В чертах обеих была строгость, сдержанность и привлекательность.

Кеслер наклонился к боковым дверям, желая посмотреть, сколько комнат в этой маленькой квартире. Потом, обернувшись к Фане и Фире, он заметил, что они все время быстро переводят взгляд от альбома к нему. Он пригляделся и увидел, что Фира скупыми штрихами успела нарисовать его профиль.

— Олл райт! — произнес он. — Но почему с трубкой во рту, ведь я курю сигары?

— Все равно, — ответила Фира. — Вы — американец, вы должны держать трубку во рту…

Фаня и Кеслер от души рассмеялись, и этот смех, который их обоих немного сблизил, очень обидел Фиру.

— И вовсе нечего смеяться, — сказала она, — я видела здесь многих американцев. Без трубки у них рот какой-то кривой.

— Но с трубкой, — улыбаясь, ответил Кеслер, — рот ведь тоже кривой?

— Да, — сказала Фира, — но тогда это из-за трубки…

— Ну, ты болтаешь глупости! — сказала мать. — Везде могут быть люди с такими ртами… А у товарища Кеслера как раз рот не кривой.

По тому, как Фаня сказала «товарищ Кеслер», он понял, что она и Эля уже говорили о нем.

Пришел с работы Эля Гринберг. Это был высокий смуглый человек с чуть вьющимися волосами, с полными губами, улыбающимися глазами и щеками, которые кажутся давно не бритыми даже сразу после бритья. Он был немного похож на араба.

Он долго смотрел на Кеслера, окинул взглядом его фигуру, лицо и седеющие волосы.

— Кеслер? — спросил он тихо.

В грудном его голосе было что-то приятное и в то же время сдержанное, как у человека, который не любит много говорить.

— Садись! — сказал он, поздоровавшись, а сам остался стоять, положив обе руки на высокую спинку стула. Он все еще не отрывал глаз от Кеслера, очевидно находя в его лице знакомые черты молодого человека, с которым когда-то был в близких, товарищеских отношениях.

— Ну, что ты успел повидать у нас? — спросил он дружески.

Кеслер сразу оживился. За чаем говорили о Биробиджане, о том, что успел уже посмотреть Кеслер. К Фане Гринберг пришла молодая женщина. Из их разговора Кеслер понял, что Фаня — врач.

Потом Кеслер заговорил о природе края, о том, что борьба с природой, овладение ею всегда были одной из интереснейших тем в литературе.

На лице у Гринберга застыла улыбка. Он снова внимательно посмотрел на Кеслера, наморщил лоб и спросил:

— Ну, а как у вас в Америке?.. То есть насчет литературы? Я оторвался, — объяснил он смущенно. — Было у вас несколько писателей, наиболее близких к нам. Помню, что носились с Лейвиком, с другими… Где я был тогда? В Донбассе. А что он там сейчас делает, Лейвик? Все еще считается агентом Мессии в Нью-Йорке? Я кое-что читал из его сочинений… Он, кажется, здорово влюблен в свою персону.

Кеслер почувствовал себя неловко.

5