Александр Снегирёв - Вера

• Название: Вера
• Автор: Александр Снегирёв
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-82041-2

В центре повествования – судьба Веры, типичная для большинства российских женщин, пытающихся найти свое счастье среди измельчавшего мужского племени. Избранники ее – один другого хуже. А потребность стать матерью сильнее с каждым днем. Может ли не сломаться Вера под натиском жестоких обстоятельств? Может ли выжить Красота в агрессивной среде? Как сложится судьба Веры и есть ли вообще в России место женщине по имени Вера?.. Роман-метафора А. Снегирёва ставит перед нами актуальные вопросы.

---

Сулейман-Василий высокомерием и мнительностью рьяных верующих не отличался, право судить и миловать не присваивал, поучениями дочь не изводил, геенной не грозился. Из-за этого многие, понимающие религию как принуждение и кару, посчитали его за нюню и половинчатого.

Не одна дочь оставила Сулеймана-Василия. Брыкин, неутомимо ругающий новые порядки и разграбление страны, перестал помогать в церкви и начал собирать металлолом. Первым делом он обезжелезил недостроенные коровники, сдернул лебедкой фермы кровельных перекрытий, поотрывал петли с ворот, даже гвозди собрал. Вырученное быстро кончилось, и Брыкин сунулся в соседние поселения, но встретил отпор конкурентов. Тогда он срезал изрядный кусок кабеля с линии, снабжавшей Ягодку электричеством. Делу хода не дали, но Брыкина отколотили. Отлежавшись, он тщетно пытался похитить у соседки алюминиевый таз, зимой прикорнул в сугробе после баньки, а весной не проснулся.

Другие Сулейману-Василию не помогали. И вообще народ стал обособленным. Общаться стали меньше, даже у приезжающей раз в неделю автолавки. А чего зря языком трепать – у каждого свой телевизор. Реставрацию церкви расценивали как повод к наживе. Услышав, что работы ведутся на средства, вырученные от продажи ценных домашних предметов, а пожертвований хватает только на корм иждивенкам-кошкам, ягодкинцы понимающе улыбались. Так мы и поверили. На свои да без выгоды. Кому нынче надо свои в рухлядь вбухивать. Получил, небось, от московских попов кусок, а половину в карман, если не все две трети.

Про две трети предположила Валентина, успевшая поработать в колхозе счетчицей.

Иногда Сулейману-Василию вредили.

Не умышленно.

Просто церковный кирпич обладал неплохими эксплуатационными качествами – отлично укладывался в ремонтируемые фундаменты и садовые дорожки.

Стоило Сулейману-Василию ненадолго уехать, как в стенах церковного здания образовывались выгрызы – несостоявшаяся паства выламывала не стесняясь.

Сложенные на просушку доски в одну ночь растащили. Оконные рамы, вставленные на пару с Брыкиным, внук Сергевны аккуратно вынул и приспособил под теплицу.

Наш энтузиаст все чаще обнаруживал себя будто во сне, когда окружающая вязкая среда замедляет и тормозит движения, гасит порывы, сводит на нет инициативу. Лишь однажды он получил ощутимую и совершенно безвозмездную помощь.

Несколько дней подряд возле церкви появлялся пожилой дачник из местных уроженцев, смутно знакомый по малолетству. Он молча курил и задирал голову, когда же Сулейман-Василий приветствовал его, уходил не отвечая.

Вскоре этот застенчивый наблюдатель решился на контакт – неожиданно сунул в руки литровый бидон, оказавшийся настолько тяжелым, что Верин отец согнулся до земли.

Незнакомец пояснил, что всю жизнь складывал, а семьи не нажил.

Жена и та от водки весной померла.

Так что пускай на дело пойдет.

А работал он в морге и за годы трудового стажа бидончик насобирал.

Тара под самую крышку была полна переливающимся золотом зубных коронок.

С помощью цветных проводов и старой ванны Сулейман-Василий позолотил изготовленный у жестянщика новый купол, нанял армянских работяг из беженцев, и те взгромоздили купол на церковный барабан.

Потенциальные прихожане сбрелись поглазеть, лузгали и лениво роптали – нерусские крест поднимают.

А Сулейман-Василий радовался за того обрубка, из чьей мертвой челюсти выломал золотой моляр – германское, найденное им в детстве золото, смешавшись со славянскими, татарскими, еврейскими и кавказскими зубными протезами, сверкало теперь в лучах светила.

Впрочем, страсти продолжали кипеть и в крутых купольных боках – в коллекции патологоанатома по удивительному совпадению оказались и два резца ветерана-минометчика, чей выстрел в свое время лишил Суликового найденыша конечностей. Золото былых противников слилось и бурлило, придавая блеска православному наконечнику.

Заново закупленные и вставленные с помощью тех же армян оконные рамы вернули церкви уют. Сквозняки перестали беспокоить, и только ласточка, влетевшая в интерьер по старой памяти, билась о прозрачную преграду.

Как только Сулейман-Василий ни подзывал ее, показывая путь через дверь. Ласточка не слушала и металась.

По шаткой лестнице он взобрался к обессилевшей птичке под свод. Попробовал набросить на нее рубаху, но не поймал, а в следующий миг ласточка, совершив несколько воздушных конвульсий, упала вниз.

В углу стояла необычно украшенная доска – Дева и приложившийся к ней Сын, вырезанные Сулейманом-Василием из распрямленного консервного металла.

Лики из белых джин-тониковых изнанок, нимбы тушеночного золота, оклад – кока-кольные кружева.

Стоя над мертвой ласточкой, Сулейман-Василий понял, что ему никогда не позволят разместить подобное в церкви.

И он вдруг ясно увидел, что своей реставрацией задушил церковь, законопатил. Превратил в толстозадую утеплившуюся бабу.

Когда он завершит работы, епархия назначит настоятеля.

Стены увешают блестящими вещицами и лакированными картинками.

Повсюду станет ладан, шепот и причитания.

Обильное летом, скудное зимой, поползет обретшее богобоязнь население, которое недавно в одиночку и сообща крушило кладку на собственные нужды.

Подъедут хозяйственники, благодетели из администрации, которые для Спасителя строят, как для себя.

Выровняют, зашпаклюют, облицуют, разрисуют.

И сделается его церковь офисом самой уважаемой добывающей конторы, ресурс которой, в отличие от нефтяных и газовых, неисчерпаем.

И пойдет молельная гульба.

И начнут прихожане осенять свои тела щепотками крестных знамений.

И потекут доходы, налогами не облагаемые.

Вспомнился виденный когда-то в музее египетский гроб. Нарядный и обделанный, разукрашенный изнутри узорами и заклинаниями.

И ощутил Сулейман-Василий себя мумией.

Сам себя в гроб упрятал, бинтами обмотал и поверх бинтов, поверх своего живого лица кукольное, застывшее намалевал.

С ним случилось нечто вроде обонятельной галлюцинации, мерзость ударила в ноздри, кислород иссяк.

Стало тесно.

Закупоренность и пристойность душили.

Вхолостую хватая ртом, он вывалился во двор и, оказавшись вне стен божьего ПМЖ, долго не мог надышаться. А когда надышался, вера тотчас ушла из его жизни.

Это он тогда разорвал журналы политинформации и настольные игры.

Он вошел в церковь и подручными предметами принялся колотить окошки.

Вера нужна сомневающимся, а он больше не сомневался.

Он впускал в церковь простор, и вера уходила из его жизни.

Явились дети, проснулись работяги-армяне, приплелся отставной сотрудник морга.

Они смотрели на него, не догадываясь, что после годов исканий и служения, ревности и борьбы Сулейман-Василий наконец осознал, что никакого Бога ни на земле, ни на небе нет, и в тот самый миг узрел Его.

* * *

Даты сменялись быстро, Сулейман Федорович так в гости к дочери и не собрался. Старые знакомые, не желая знаться с идейным расстригой, отдалились.

Хорош, на старости лет церковь погромил, от истинного Бога отказался. Всегда, небось, сомнения в душе таил. И когда алтарником прислуживал, и когда исповедовался, и на Святом Причастии. Дело бы следовало завести, чтоб неповадно было.

Превратившись в обычного одинокого пенсионера, оставшись один на один с повседневностью, Сулейман Федорович полюбил захаживать на рынок.

В рыбных рядах лежали оковалки разрубленных семг, громадные блямбы камбал, стальные кладки форелей.

Мясной ряд был точно кремлевская стена, красно-белым – гранит говядины и мрамор сала. Младенческие тела поросят, арфы ребер на крючьях, рогатые освежеванные головы с бильярдными шарами глаз, исполинские слизняки языков, кукиши мозгов, рогатки куриных лапок и куриные эпилированные тела сообщали, что милосердие если и существует, то не на пустой желудок.

Пресыщенные пни с вонзенными топорами набухли кровью.

Молочный отдел был настоящим островом мира в океане смерти. Повсюду марля и бумага. Все белым-бело, и опрятная старушка, на переднике ни пятнышка, моет сито под струйкой.

Вегетарианские прилавки накатывали с обеих сторон разноцветными валами. Раскроенные и целые арбузы, мешки с сокровищами сухофруктов, плетеные шкатулки ягод. Эллипсоиды дынь, сгустки астраханских помидоров, россыпи винограда.

Рынок в те бедноватые времена был очагом настоящего продовольственного разгула, и неудивительно, что именно там Сулейман Федорович нашел ответ на все свои вопросы. В цветастом мире фруктов и овощей оставленный дочерью отступник обрел новое вдохновение.

События развивались так, как они обычно развиваются в подобной ситуации долгие века и будут, видимо, развиваться и дальше, даже когда многие человеческие органы заменят на искусственные. Завсегдатай рынка сблизился с торговкой фруктами, которая дальновидно одаривала его то пушистым персиком, то пористым мандарином, в зависимости от сезона, и была ничуть не менее свежа, чем спелый, округлый, упругий товар, в избытке разложенный на мраморной доске. Все открытые взору фрагменты ее тела вздымались и светились подобно косточковым, созревшим на тропической ветке, достигшим товарного апогея во тьме трюма и теперь расположенным в умопомрачительной доступности.