Сюсаку Эндо - Женщина, которую я бросил

• Название: Женщина, которую я бросил
• Автор: Сюсаку Эндо
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Проза
• Год: 1968

Современный японский писатель Сюсаку Эндо уже знаком советскому читателю своими повестями «Море и яд», «Брак», а также великолепным рассказом «В больнице Журден», который был опубликован в сборнике «Японская новелла».

Родился Сюсаку Эндо в 1923 году, печататься стал вскоре после второй мировой войны и сразу обратил на себя внимание. В 1958 году его рассказ «Белый человек», в котором разоблачались расовые предрассудки, был удостоен одной из высших литературных премий Японии — премии Акутагава.

За два десятилетия Сюсаку Эндо написал много рассказов, повестей, романов, и все они направлены против насилия и зла, против войны, против уродливых проявлений буржуазной действительности. Писатель искренне озабочен судьбой своей родины, он ярый сторонник мира, национальной независимости, общественного прогресса, и его талантливое перо всегда отстаивает эти жизненно важные проблемы.

Писатель не принадлежит ни к одной демократической партии, он католик, но его религиозные убеждения не мешают ему находиться на переднем крае борьбы с силами реакции.

---

— Я к этому привык. Подумаешь, дырки. Спустил носок пониже — и ничего не видно.

Если на следующем свидании подарить ему три пары носков, как он обрадуется! Мицу счастливо рассмеялась.

«На этот раз поеду к нему домой, постираю кое-что, заштопаю носки».

Она представила, как стирает в светлой, залитой солнцем комнатке студента. Совсем как в фильме, который Мицу смотрела месяца три назад. Там девушка тоже стирала студенту рубашки.

«Я буду стирать целыми днями, лишь бы он мог заниматься, ни о чем не заботясь».

Перед ней снова промелькнули сцены из фильма, и Мицу глубоко вздохнула.

— О чем ты там размечталась? Эй, очнись! В окошко стучали.

Это был Тагути, рабочий цеха. Он с семьей жил при фабрике и поэтому по совместительству был сторожем.

— Разве не знаешь, что оставаться на фабрике после восьми запрещено?

Тагути всегда был строг с Мицу и Ёко.

— Но, Тагути-сан…

— Ничего не хочу слышать. Вчера ты ушла, не закрыв цеха, сегодня опять осталась на ночь. Если что-нибудь пропадет, кто будет отвечать? Ты, что ли?

Тагути любил читать длинные нотации. Он мог говорить без конца, словно резину жевал.

«Какой этот Тагути противный».

Ёко, услыхав шаги Мицу в коридоре, отворила дверь. Комната, которую они снимали в доме господина Синто, обучавшего играть на флейте местных школьников, находилась на втором этаже. Раньше в этой комнате была кладовка, поэтому выходила она на север, и даже в ясные дни солнце туда не заглядывало.

Лежа в постели, Ёко жевала засахаренную сою и листала журнал «Звезды экрана». Она была поклонницей Исихамы. Над ее кроватью висело множество фотографий этого актера. Однажды Ёко даже письмо ему написала.

«Исихама-сан, — писала она, слюнявя химический карандаш, — как вы живете? Я живу хорошо и работаю хорошо. Я смотрю все картины, в которых вы играете. Работаю на фармацевтической фабрике… Я…» — и т. д.

Ёко написала правду. Она действительно видела все кинофильмы с участием Исихамы. Иногда для этого ей приходилось ездить в другие районы города. Причем каждый фильм с Исихамой она смотрела два-три раза. Бросив письмо в почтовый ящик напротив фабрики, Ёко долго ждала ответа. Но артист так и не написал ей.

— Ты не забыла запереть дверь? — спросила Ёко, опустив журнал на одеяло.

— Пришел Тагути-сан и опять выругал меня.

— Вот противный. Говорят, он бабник.

Девушки не любили Тагути. Во-первых, он не скрывал своего к ним плохого отношения; во-вторых, был ужасный сплетник и даже про них распускал сплетни среди мужчин. Обычно, оставаясь вдвоем, девушки подолгу обсуждали Тагути, ругали его, возмущались, но сейчас Мицу не слушала подругу, начавшую обычный разговор. Она вспоминала тот день, когда с серого, как грязная вата, неба падал дождь… Мокрую улицу… мокрые окна гостиницы… тусклый, едва сочившийся сквозь пелену дождя свет Сибуя… женщину, с трудом поднимавшуюся по скользкому склону…

День был тоскливый и вообще такой ужасный.

Она не хотела, чтобы это повторилось… Ей было так больно. Если бы Ёсиока-сан любил ее без этого. Но он расстроился, когда Мицу отказала ему, и сказал, что без этого любви не бывает. А Мицу не знала, куда деваться, когда он говорил это. С детства у нее разрывалось сердце при виде несчастного или даже огорченного человека, особенно если причиной огорчения была она. Так было и в ту ночь в гостинице, на мокром от дождя склоне. Ей было больно. Но ради Ёсиоки она это вытерпела.

Никогда между ней и Ёко не было никаких секретов, но сейчас Мицу не решалась открыть подруге свою тайну: ей было стыдно.

— Я хочу спать, Ёко.

— Ну спи.

Мицу хотелось думать о чем-нибудь радостном, светлом, и она стала думать о желтом жакете. Еще пять дней — и она в этом красивом жакете пойдет на свидание. И куда ее ни поведет Ёсиока, теперь она не будет стесняться.

Прошла неделя, а Ёсиока не давал о себе знать. Каждый день она с трепетом ждала письма или открытки, но ничего не было. Возвращаясь с работы, Мицу не могла идти спокойно, она все прибавляла шаг и наконец пускалась бегом. Тяжело дыша, она открывала входную дверь и сразу же смотрела в угол коридора, где на столике хозяин обычно оставлял почту для девушек.

Прошло еще две недели. Но тусклый свет, проникающий через немытое окошко, освещал лишь пыльные ступеньки лестницы.

«Сегодня нет, но завтра будет, обязательно будет… — Мицу прижимала крестик к груди. — Завтра… завтра…»

А назавтра она снова прижимала к груди крестик и надеялась на следующее завтра.

Талисман, который она носила до этого крестика и потеряла, был куплен еще дома, в Кавакоси.

Кавакоси… Родина… С давних пор там была гостиница для проезжих самураев… Шла оживленная торговля… Хорошо там жилось… Там и бомбежек не было в войну…Но Мицу не хотела ехать домой. Без нее и отцу и мачехе лучше.

Мицу была единственным ребенком у отца, когда в дом пришла мачеха с тремя своими детьми. Она была неплохой женщиной, но Мицу сразу поняла, что присутствие падчерицы ей мешает. А Мицу всегда было тяжело, если она кому-нибудь мешала. Поэтому она ушла из дому и теперь жила одна среди чужих людей.

Настало воскресенье. Обычно в этот день Мицу и Ёко после обеда отправлялись в кинотеатр «Минами-кадзэ», который находился за торговыми рядами. В этом единственном на их улице кинотеатре за сорок иен показывали два японских фильма и перед входом давали программки, напечатанные на желтой бумаге синей пачкающей краской. В зале плакали дети, мужчины как ни в чем не бывало курили, а из уборной тянуло вонью. Но девушки ничего этого не замечали. Жуя сушеные щупальца осьминогов, они отыскивали себе место и, усевшись, жадно впивались взглядом в экран, заключенный в позолоченную раму. Содержание фильма они обычно уже знали из журнала «Звезды экрана». Но какое удовольствие, затаив дыхание, увидеть все это воочию!

Однако в то воскресенье девушки не пошли в «Минамикадзэ», они решили съездить в Сэйдзё, где жили знаменитые киноактеры Тадзаки Дюн, Цукиока Тиаки и знаменитые из знаменитых Мифунэ Тосио и Фудзида Сусуму. Там же находилась и крупнейшая киностудия.

От станции Мусасино до Сэйдзё тянулась прямая асфальтированная дорога, с обеих сторон обсаженная вишнями. Проехав десять минут на электричке, они сошли на станции Сэйдзё. Девушкам показалось, что они попали в какую-то неведомую страну. Белоснежные коттеджи, утопающие в изумрудной зелени, чисто выметенные пешеходные дорожки. Как все это не походило на их грязную улочку с облезлыми бараками, крохотной лавочкой, торгующей жареными побегами бамбука, вонючими уборными! Из ворот одного дома, насвистывая, выехал на дорогом велосипеде юноша-европеец.

Да, здесь живут Мифунэ Тосио и Цукиока Тиаки. Девушки переглянулись и глубоко вздохнули.

— Вот это да!

— Здорово!

Гордые тем, что они дышат одним воздухом со знаменитыми артистами, девушки прохаживались по улице.

Они читали таблички на воротах, и очень часто им попадались иностранные имена: Джеймс Дан, Луис Льюис… Из комнат доносился лай овчарок, звуки рояля…

Девушки хотели спросить у прохожих, где дома их любимцев, но прохожие в этом районе были такие важные, что подружки даже подойти к ним не решились.

Солнце уже клонилось к закату, облака на горизонте порозовели, а они все ходили и ходили по чистенькой улице, преисполненные священного трепета.

Вдруг Ёко вскрикнула.

— Что с тобой? Сердце? — бросилась к ней Мицу.

— Нет. Посмотри! Посмотри…

…Да ведь это квартира Такаминэ Хидэко.

Ёко с побледневшим лицом остановилась возле дома. На воротах было написано: «Такаминэ Хидэко», а рядом в скобках стояло: «Хираяма». Такова была настоящая фамилия актрисы. Как постоянные читательницы «Звезд экрана», девушки, впрочем, знали и не такие подробности.

— Неужели это ее дом?

— Конечно. Читай.

Дом не представлял собой ничего особенного; обыкновенный японский дом, правда, перед окнами по золоченой ограде вились вьюнки, а за оградой цвели розы.

В доме было тихо — наверное, там никого не было. Остолбеневшая Ёко осматривала все вокруг и вдруг нерешительно подошла к ящику для продуктов, который висел у ворот, и открыла его.

— Что ты делаешь? — удивилась Мицу.

Но Ёко уже вытащила пустую бутылку из-под молока.

— Ты с ума сошла! Тебя увидят!

— Ничего. Кому нужна пустая бутылка? А ведь, может быть, сегодня утром сама Такаминэ Хидэко пила из нее. Я возьму эту бутылку на память. А ты не хочешь тоже что-нибудь взять? — И Ёко стала собирать камушки в саду — вдруг артистка ступала на них?

Со смешанным чувством неловкости и стыда Мицу смотрела на подругу. Может быть, неделю назад она и сама с радостью бросилась бы собирать камешки у дома Такаминэ Хидэко, но теперь восторженность Ёко показалась Мицу глупой, а влюбленность подруги в Исихаму и Сатоу — детской.