Уильям Тревор - Пасынки судьбы

• Название: Пасынки судьбы
• Автор: Уильям Тревор
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-05-002550-8

В издание вошел один из лучших романов известного англо-ирландского писателя Уильяма Тревора; в нем история одной семьи связана с трагическими судьбами всего ирландского народа. В рассказах Тревора, мастера новеллистического жанра, отражаются нравственные, национальные и социальные коллизии современных Англии и Ирландии.

---

— Все высохло от жары, — сказал мистер Дерензи, словно не слышал, что крикнул ему отец. — Поглядите по сторонам.

Они с тетей Пэнси пошли вперед, а мать сказала тете Фицюстас, что очень волнуется за Джозефину, ведь она исключительная девушка.

— А она с ним не намучается? — спросила Джеральдина. — Как Китти — с этим пьяницей?

Но ей никто не ответил. Тетя Фицюстас, которая умела напустить на себя суровый вид, молча вертела в руках пачку сигарет.

— Да, — сказала она после паузы, — исключительная девушка.

— А ведь он такой легкомысленный.

— Не успеют пожениться, как на развод подадут, вот увидите, — Отец громко расхохотался. Он шел между Джеральдиной и Дейрдре и держал их за руки. За ним следовали мать с тетей Фицюстас, я замыкал шествие.

— Тебе бы все шутить! — резко одернула его мать.

— Пусть сначала поженятся, а там видно будет.

— А там видно будет, — повторила за отцом тетя Фицюстас.

Отец Килгаррифф рассказывал что-то неинтересное про Гольфстрим, как вдруг из окна гостиной я увидел отца, который непривычно быстро шел между рододендронами по дорожке к дому.

— Эви! — послышался внизу его громкий голос. — Эви! Эви! — И это тоже показалось мне странным.

«Что-то случилось», — проговорил я, и мы оба прислушались. Кто-то торопливо сбежал по лестнице, а спустя минут десять Тим Пэдди запряг экипаж, и родители куда-то уехали. Отец Килгаррифф попытался было продолжить урок географии, но ни он, ни я сосредоточиться уже не могли. О том, что убили Дойла, мы узнали от Джозефины, когда та принесла нам чаю.

Отец Килгаррифф перекрестился. У Джозефины были заплаканные глаза.

— Его повесили на дереве, — рассказала она, — И отрезали язык.

Когда она вышла, в гостиной воцарилось долгое молчание. Поднос с чаем и печеньем так и остался стоять на овальном столе. Я вспомнил, как отец сказал, что ему не следовало, брать Дойла обратно на мельницу. Я уже хотел было рассказать об этом отцу Килгарриффу, но он опередил меня:

— Не понимаю, как может человек, совершив такое, жить в мире с самим собой?

— Кто мог это сделать?

— Не знаю, Вилли.

Все остальное время он читал мне вслух «Лавку древностей», но мне было не до приключений малютки Нелл и ее дедушки; перед глазами стоял Дойл, лицо перекошено, изо рта льется кровь. Когда отец Килгаррифф ушел в садовое крыло, ко мне бросились сестры.

— Что они сделали с языком Дойла? — все время спрашивала Джеральдина. — Вырвали?

Все втроем мы пошли на кухню, но миссис Флинн знала не больше, чем Джозефина, и мы отправились на поиски Тима Пэдди.

— Не повезло мерзавцу, — только и сказал он.

Набравшись смелости, мы обратились к О’Ниллу, который в это время сажал лук. На этот раз он даже заговорил с нами — велел идти домой.

К обеду родители не вернулись. Сидеть без них за столом было как-то непривычно. Оказалось, Джеральдина была у матери в комнате, когда отец снизу позвал ее. «Дойла повесили», — сообщил он матери на лестнице. Я объяснил сестрам, отчего человек умирает, когда его вешают. Под тяжестью собственного веса у него в шее что-то ломается — так, во всяком случае, объяснил мне отец Килгаррифф. Дейрдре заплакала. Слезы капали прямо в остывший рисовый пудинг, и Джеральдина пристыдила ее.

— Дойл связался с черно-пегими, — сообщил мне вечером отец и добавил, что убитый доносил обо всем, что происходит в округе, некоему сержанту Радкину. Сам Дойл политикой не интересовался, ему было совершенно безразлично, республика Ирландия или колония. — По всей вероятности, для мстителей его язык был символом предательства, — пояснил отец.

Дейрдре приснилось, что мертвец висит на дереве, а сорока держит в клюве вывалившийся изо рта окровавленный язык. Джеральдина нарисовала повешенного и сороку, причем самого Дойла изобразила сущим дьяволом с выпученными черными глазами. Когда этот рисунок попался на глаза матери, она ужасно рассердилась и тут же сожгла его, сказав, что над мертвецами, какими бы отвратительными при жизни они ни были, издеваться нельзя.

— Лучше не вспоминать, — сказал мистер Дерензи, когда я спросил его про убийство. Мотнув головой, отчего копна его рыжих волос взметнулась вверх, он заговорил о чем-то другом, и только в самом конце нашего разговора я вдруг сообразил, что он струсил. А Джонни Лейси в ответ на мой вопрос сказал, что черно-пегие обязательно отомстят за смерть своего шпиона, причем мстить будут кому придется.

— Теперь с наступлением темноты и во двор-то не выйдешь, — пожаловалась миссис Флинн.

Жизнь, однако, вошла в свою колею, и теперь, когда я вспоминаю то жаркое лето в Килни, мне все еще слышится пение Джозефины за работой. Тетя Фицюстас косит траву, старая Ханна приходит из деревни стирать и мыть полы, Тим Пэдди оставляет у кухонной двери шпинат для миссис Флинн, а О’Нилл присел на корточки среди высоких цветов. Мельничный двор залит полуденным солнцем, отец идет по дороге, а за ним трусят его собаки. «Стар я стал, но выпить дай», — вспоминает, сидя в красной гостиной, мать, а потом, после паузы, продолжает: «Дай мне специй, дай вина»[23]. Но и тогда тень Дойла все равно незримо присутствует в гостиной, как, впрочем, и везде. Сорока, которая приснилась Дейрдре, увидев окровавленный язык, хищно устремляется вниз, а мухи слетаются на запах крови — я сам однажды видел, как они облепили сдохшую овцу. Скоро все опять будет хорошо, твердит мать, а отец уверяет меня, что со временем черно-пегие вернутся обратно в Англию.

В начале сентября тетя Фицюстас и тетя Пэнси поехали, как обычно, на две недели к морю. В пятницу утром в двуколку были сложены их многочисленные чемоданы, и они отправились вместе с Тимом Пэдди на вокзал в Фермой. В Йоле они обыкновенно останавливались в пансионе мисс Мид, и отец всякий раз уговаривал мистера Дерензи взять отпуск и ехать с ними. Он уверял мистера Дерензи, что тетя Пэнси рано или поздно обязательно найдет себе на курорте жениха, но переспорить счетовода было невозможно — он наверняка считал это предложение неприличным.

— До свидания! До свидания! — кричали мы вслед двуколке, а тетя Фицюстас и тетя Пэнси махали нам на прощанье. В садовом крыле заливались собаки, и отец Килгаррифф побежал их утихомирить — в отсутствие тетушек он должен был ко всему прочему присматривать и за собаками.

Во второй половине дня мы с отцом тоже поехали в Фермой, и нам встретился военный, в котором отец узнал друга Дойла, сержанта Радкина. Он стоял на углу и, прикрыв ладонью спичку, закуривал сигарету. Увидев отца, он поднял в знак приветствия руку, ту самую, в которой держал спичку.

— Недавно он получил в наследство овощную лавку, — шепнул мне отец. — В Ливерпуле.

Дождавшись, пока Радкин завернет за угол, отец сообщил мне, что видит его не впервые:

— Как-то вечером я повстречал этого Радкина здесь же, в Фермое, — сказал он. — Славный парень. В тот день он выпил лишнего, вот и сболтнул про свою лавку.

Поездки с отцом в Фермой за покупками доставляли мне огромное удовольствие. По пятницам мы покупали продукты, которые заказывали неделей раньше, а также всевозможные предметы домашнего обихода для матери, миссис Флинн, а иногда и для тетушек. Мы всегда заходили в «Гранд отель», где пили чай с бутербродами и где отец разговаривал с неизвестными мне людьми. «Такие вот дела», — говорил какой-нибудь его знакомый, после чего замолкал и, смеясь, ерошил мне волосы. Другие говорили, что я очень вырос или что у меня квинтоновские глаза. В отель я любил пойти пораньше, чтобы сначала перекусить, а уж потом заниматься оставшимися покупками, а не ждать в холле, пока отец наговорится с друзьями. В магазинах всегда интересовались здоровьем матери и тетушек, а иногда и миссис Флинн.

В ту пятницу, когда мы встретили сержанта Радкина, нам поручили купить зеленой шерсти для вязанья, клеенку, набор шпингалетов в скобяной лавке Дуайера и таблетки от кашля в аптеке. Пока отец сидел в баре, я всем этим запасся, и в шесть часов мы отправились обратно в Килни. Черно-пегий сержант никак не шел у меня из головы: странно все-таки, что человек, служивший в войсках, о которых отец говорил с таким отвращением, приветствует его на улице.

— В тот вечер, когда я встретил Радкина в Фермое, — объяснил мне отец, — он был вместе с беднягой Дойлом. Не мог же я пройти мимо, не поздоровавшись со своим работником?

Я с ним согласился.

— Понимаешь, Дойл оказался в сложном положении, — продолжал отец. — Ведь он вместе с Радкином воевал в Бельгии.

Я спросил, был ли Дойл женат. Отец отрицательно покачал головой. А потом, помолчав с минуту, добавил:

— То, что произошло, — ужасно, Вилли.

Говорил он медленно, непривычно твердым голосом, и я вспомнил, как он сказал матери, что люди Коллинза обучаться в Килни не будут. По дороге домой мы ненадолго остановились в Лохе, отец зашел в пивную Суини промочить горло и поболтать, а я остался ждать его во дворе. Миссис Суини угостила меня печеньем, а потом мы медленно поехали по деревенской улице, между выкрашенными клеевой краской домиками, мимо лавки Дрисколла и храма Богоматери Царицы Небесной. Дорогой, как всегда по пятницам на обратном пути, отец что-то мурлыкал себе под нос.