Мигель Делибес - Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные

• Название: Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные
• Автор: Мигель Делибес
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1983

Творчество выдающегося испанского прозаика хорошо знакомо советскому читателю. В двух последних произведениях, включенных в настоящий сборник, писатель остается верен своей ведущей теме — жизни испанской деревни и испанского крестьянина, хотя берет ее различные аспекты.

---

а сеньорито оглядывал Асариаса, и, оглядев, взглянул на Пако, и тихо сказал через плечо, словно самому себе

слушай, если он такой молодец, не взять ли его в помощники?

но Пако замотал головой, и оперся всей тяжестью тела на левую ногу, и постучал по лбу правой рукой, и сказал

с голубем справится, а куропаточку не потянет

и с того дня сеньорито Иван каждое утро навещал его и подгонял

ну сколько можно, так тебя так, прямо паралитик какой-то, не забудь, что я просил

а Пако глядел на него печально, как хворый пес, и говорил

легко сказать, сеньорито

а сеньорито говорил

смотри, двадцать второе — не сегодня завтра

а Пако говорил

что поделаешь? очень мне жаль, сеньорито

а сеньорито говорил

очень жаль, очень жаль, ты бы лучше не крутил, человек — это воля, так-перетак, никак тебе не втолкуешь, где воли нет, нет и человека, да, надо перебороть болезнь, иначе не поправишься, до смерти будешь калекой, ясно?

и давил, и грозил, и улещал, и Пенёк Пакито сказал, всхлипнув

как ногу поставлю, пилой пилит, света не вижу, сеньорито Иван

а сеньорито сказал

ах, не преувеличивай! обопрешься на костыли

и Пако сказал

ну разве что если тихо и не в горку…

и наступило двадцать второе, и упорный сеньорито явился с утра к дому, в коричневом «лендровере», и сказал

поехали! ты не беспокойся, мы потихоньку, на малой скорости

и Пако нехотя пошел к машине, и услышал запах сапог, и тимьян, и лаванду, которыми у сеньорито пересыпали белье, и забыл про ногу, и сел в машину, а Регула рыдала

как бы совсем не расхворался, сеньорито Иван

а сеньорито говорил

успокойся, верну его в целости и сохранности

а в Главном доме их ждали гости из Мадрида, и граф, и министр, и сеньорита Мириам, она любила охоту, и все курили, и говорили, и пили кофе, а когда в столовую вошел Пако, они очень обрадовались, словно без него облава не в облаву, и закричали наперебой

ух ты, Пако явился! и как тебя угораздило? спасибо, нос уцелел!

и посол объяснил министру, как хорош он на охоте, а Пако здоровался со всеми, и показывал костыли, и говорил

вы уж извините, что шапку не снял

а господа отвечали

ничего, ничего

а сеньорита Мириам улыбалась светлой улыбкой и спрашивала его

скажи, хороший будет день?

и, ожидая пророчества, гости замолкли, и Пако изрек, обращаясь сразу ко всем

утро ясное, так что, если хуже не станет, дичи будет много

и сеньорито Иван вынул из флорентийской шкатулки кожаную коробочку, почерневшую от времени и прикосновений, в которой, как сигареты в портсигаре, лежали перламутровые фишки номером вниз, и кто-то сказал

ну, господа, время пришло

и, словно выполняя древний обет, каждый торжественно извлек фишку с номером, и сеньорито сказал

на каждом месте — по двое

и граф перевернул свою фишку, и радостно вскрикнул

девять!

и, ничего не объясняя, захлопал в ладоши, и хлопал так, что министр его спросил

чем же хороша девятка, дорогой граф?

и граф сказал

а тем, мой милый министр, что это лощинка в скалах, сиди и только поспевай, их там прорва, в прошлом году я на этом самом месте уложил сорок три штуки

а сеньорито записывал, кто где будет, а потом положил список в карман и сказал

пошли, время не ждет

и каждый сел в свой «лендровер», с помощником и с двустволками, а Креспо рассаживал в трактора, на прицепы, загонщиков и горнистов, и все двинулись в путь, и сеньорито Иван прямо трясся над Пако, и придерживал его, хотя выбоин не было, и, когда ехали через поле, осторожно переезжал обмелевшие ручьи, и говорил

подожди, Пако, не шевелись, я поставлю машину там, за дубами

и потом так же, и все шло хорошо, но, когда стали подбирать, толку не было, потому что Пако едва ковылял и останавливался, а другие, пользуясь этим, уносили у него из-под носа подстреленных птиц

сеньорито Иван

жалобно кричал Пако

Сеферино тащит две птицы, а они наши и сеньорито сердился и кричал

Сеферино, давай птицу, так-перетак, вот Пако поправится, вы у нас посмеетесь!

а потом куропатку унес Факундо, а потом свинарь Эсекиэль, и сеньорито не мог со всеми управиться, всюду не поспеешь, и мрачнел, и орал

Пако, ты не мог бы поживее? прямо трактор какой-то, ей-богу! поворачивайся, а то и штаны сопрут

и Пако старался, но жнивье мешало ходить, ногу прямо не поставишь, и он ступил, и — раз! — шлепнулся, словно жаба, и крикнул

ох, сеньорито, опять хрустнуло!

и сеньорито, впервые в жизни подстреливший в третьем заходе на пять куропаток меньше, чем граф, совершенно вышел из себя и разорался

это еще что, так-растак? а, кретин!

но Пако повторял, не поднимаясь

нога, сеньорито, опять косточка хрустнула и сеньорито бранился так, что его слышали в Кордовилье

ты что, шевельнуться не можешь?

спрашивал он

попробуй хоть встать

но Пако держал больную ногу обеими руками и не слушал, сеньорито, и тот сдался

ладно, сейчас Креспо оттащит тебя домой, ты полежи, а позже, когда мы кончим, съездим с тобой к дону Мануэлю

и через несколько часов дон Мануэль, доктор, на них рассердился

неужели нельзя было поберечься?

и Пако виновато начал

я…

но сеньорито Иван его перебил

побыстрей, Манолито, я министра там оставил, сидит один

и дон Мануэль рассердился еще больше

опять перелом, а чего же вы хотели? ну, положим свежий гипсик, и — полный покой

а сеньорито сказал

что мне делать, Маноло? я не дурю, это очень важно

а доктор сказал, снимая халат

делай что хочешь, Вансито, решил губить его — губи

и в коричневом «лендровере» сеньорито курил, молчал, то и дело чиркал спичкой, и не глядел на Пако, словно тот нарочно упал, и говорил сквозь зубы

а, мерзопакость! а, кретинство!

и Пако не говорил и ощущал холодок свежего гипса, и, когда проезжали Тапас, за машиной побежали собаки, и лаяли, и выли, и сеньорито очнулся, и помотал головой, словно отгоняя наваждение, и вдруг спросил

скажи-ка мне, Пако, какой из твоих сыновей посмышленей?

и Пако сказал

да оба хороши

и сеньорито сказал

который со мной ходил, его как зовут?

и Пако ответил

Кирсе, он вроде бы порасторопней

и сеньорито помолчал и сказал

тоже не очень разговорчив

и Пако сказал

нет, это он так, молодой еще

и сеньорито Иван сказал, закуривая сигарету

ты можешь мне объяснить, чего они теперь хотят, почему им все не по вкусу?

и назавтра, наутро, в засаде, сеньорито Иван просто смущался, такой нелюдимый был Кирсе, такой безразличный

тебе что, скучно?

спрашивал сеньорито, а Кирсе говорил ему

с чего мне скучать?

и молчал, словно и нет охоты, но двустволки заряжал споро и без единой ошибки угадывал, где упала птица, а вот собирал их плохо, другие успевали раньше, с ними глаз да глаз, и сеньорито разорался

Сеферино, кретин, отдай птицу! обрадовался, видите ли, что он еще непривычный

и за прикрытием, прямо как дома, говори — не хочу, сеньорито старался его и приручить, и подзажечь, но Кирсе ни в какую, все особился, и сеньорито набирался злости, как туча электричества, и после охоты, за обедом, отвел душу

нет, что за молодежь, сами не знают, чего им надо!

говорил он министру

а все этот хваленый мир! разбаловались, им бы наше время, поплясали бы, а что теперь? деньги есть, спеси много, вот угадайте, какую штуку отмочил этот тип сегодня, после охоты

а министр косился на него, пережевывая мясо, и тщательно вытер губы белой салфеткой, и сказал

ну что?

и сеньорито сказал

а вот что, кончили мы охоту, даю я ему бумажку, сто двадцать дуро, так? а он говорит, не надо, не беспокойтесь, а я говорю, ну что там, выпей стаканчик, а он говорит, спасибо, не надо, я же вам сказал, и все, как тебе нравится? помню, четыре дня назад собственный его отец, Пако, и то, и се, и благодарим, сеньорито Иван, он всегда так, а молодым иерархия мешает, да, не хотят ее принимать, я тебе говорю, если ошибаюсь — поправь, но, на мой взгляд, все — и мы, и они — должны почитать порядок, одни — наверху, другие — внизу, таков закон жизни! и все помолчали, а министр кивал, и жевал, и, проглотив кусок, отер губы салфеткой, и сказал

кризис авторитета коснулся всех уровней и гости с ним согласились, угодливо кивая, а Ньевес меняла тарелки, уберет грязную левой рукой, поставит чистую правой, глядит вниз, не улыбнется, и сеньорито Иван зорко следил за ней, а когда она подошла к нему, посмотрел прямо, и она зарделась, и он сказал

скажи-ка, милая моя, почему твой брат такой угрюмый?

и Ньевес, едва дыша, пожала плечами, и слабо улыбнулась, и поставила ему тарелку дрожащей правой рукой, и сама не понимала, как дотянула вечер, а позже, когда ложились спать, сеньорито ее позвал