Сэмюель Батлер - Путём всея плоти

• Название: Путём всея плоти
• Автор: Сэмюель Батлер
• Издательство: Критерион
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-901337-14-Х

В серию «Мансарда» войдут книги, на которых рос великий ученый и писатель Мирча Элиаде (1907–1986), авторы, бывшие его открытиями, — его невольные учителя, о каждом из которых он оставил письменные свидетельства.

Сэмюэль Батлер (1835–1902) известен в России исключительно как сочинитель эпатажных афоризмов. Между тем сегодня в списке 20 лучших романов XX века его роман «Путём всея плоти» стоит на восьмом месте. Этот литературный памятник — биография автора, который волновал и волнует умы всех, кто живет интеллектуальными страстями. «Модернист викторианской эпохи», Батлер живописует нам свою судьбу иконоборца, чудака и затворника, позволяющего себе попирать любые авторитеты и выступать с самыми дерзкими гипотезами.

В книгу включены два очерка — два взаимодополняющих мнения о Батлере — Мирчи Элиаде и Бернарда Шоу.

---

Надеюсь, я этого не показал, но я был очень зол. Эрнест начинал мне нравиться. Не знаю почему, но не было в моей жизни такого случая, чтобы молодой человек, к которому я питал привязанность, сообщал мне, что собирается жениться, и я тут же не начинал инстинктивно ненавидеть его суженую, в глаза её не видя; я заметил, что большинство старых холостяков чувствуют так же, хотя все мы это болезненно скрываем. Наверное, это из-за того, что мы знаем, что нам и самим следовало жениться. Обычно мы говорим, что очень рады, но в данном случае я не чувствовал за собой и такой обязанности, хотя досаду свою скрыть всё-таки постарался. Чтобы такой многообещающий молодой человек, к тому же наследник очень прилично выросшего к настоящему времени состояния, вот так бросал себя под ноги такой личности, как Эллен, — это было невыносимо досадно, и тем досаднее, чем неожиданнее была вся эта афера.

Я упрашивал его не жениться на Эллен сразу, а сначала узнать её хоть немного. Он и слушать не хотел; он дал слово, а даже если бы не дал, то теперь немедленно пошёл бы и дал. До тех пор он был со мной вполне сговорчив и лёгок в обращении, но теперь я ничего не мог с ним поделать. Недавняя победа над отцом и матерью придала ему сил, и мне уже ничего не оставалось. Я мог бы открыть ему его истинное положение, но прекрасно понимал, что тогда он ещё сильнее захочет поступить по-своему — со всеми этими деньгами, почему не ублажить себя? Поэтому я ничего ему об этом предмете не сообщил, а всё прочее, что я мог ему выложить, у него, считавшего себя ничем иным, как простым работягой, прошло за бесценок.

Собственно говоря, если смотреть с его собственных позиций, ничего такого немыслимого он не делал. Несколько лет тому назад он знал и очень любил Эллен. Он знал, что она из приличной семьи, что ничем себя не запятнала, что в Бэттерсби она всем нравилась. Тогда она была шустрая, смышлёная, работящая девушка — и очень, очень хорошенькая. Когда они снова встретились, она держалась в лучшем виде — поистине, сама скромность и сдержанность. Надо ли удивляться, что его воображение не проникло в перемены, которые эти восемь лет неизбежно должны были произвести? Он знал слишком много нехорошего о самом себе и был слишком неопытен в любви, чтобы привередничать; и если бы Эллен была тем, чем он её считал, и если бы его перспективы были на самом деле не лучше тех, каковыми он их считал, — тогда что ж, я не вижу в решении Эрнеста ничего более неразумного, чем в половине заключающихся каждый день браков.

Итак, мне ничего не оставалось, как только смириться с неизбежным, так что я пожелал своему юному другу удачи и предложил денег, сколько понадобится для открытия мастерской, если его сбережений окажется недостаточно. Он поблагодарил, попросил, чтобы я всегда чинил свою одежду только у него и по возможности доставал подобные заказы от других, и оставил меня наедине с моими размышлениями.

Когда он ушёл, я разозлился ещё больше, чем пока он был у меня. Его честное, мальчишеское лицо сияло счастьем, какое редко его посещало. Если не считать Кембриджа, он вообще едва ли знал, что значит счастье, да даже и там жизнь его была омрачена, как у человека, для которого самые великие врата мудрости наглухо закрыты. Я достаточно познал мир и достаточно узнал Эрнеста, чтобы это разглядеть, но для меня было невозможно, или я считал невозможным, ему помочь.

Надо ли мне было постараться ему помочь или нет — я не знаю; я знаю, однако, что у всех животных молодняк часто требует помощи в таких делах, в которых, как априори скажет всякий, никаких трудностей быть не должно. Всякий скажет, что детёныша тюленя не надо учить плавать, а птенца — летать, хотя на практике детёныш тюленя тонет, если его бросить на глубину до того, как родители научат его плавать, и также птенец хоть даже и орла не сумеет летать без выучки.

Я признаю, что преумножать добро, в принципе приносимое образованием, есть веяние времени, но усердствуя в большинстве дисциплин, мы пренебрегаем другими предметами, преподать которые с умом никому бы не повредило.

Я знаю, сейчас модно говорить, что молодёжь должна сама до всего докапываться, и так оно, вероятно, и было бы, если бы с ними играли честно — хотя бы не расставляли препон. Но с ними редко играют честно; как правило, с ними жульничают; разнообразные шулера продают им камни в таком многообразии форм и размеров, что они уже вполне сходят за хлеб.

Тут уж кому что выпадает; кому судьба — препон у них мало, кому борьба — препона за препоной; по большей же части, если кто и спасается, то так, как бы из огня[244].

Пока Эрнест был со мною, Эллен ходила в поисках мастерской по южному берегу Темзы, неподалёку от «Слона и крепости»; тогда это был почти новый и очень перспективный район. К часу дня она высмотрела несколько вариантов, и можно было уже выбирать, и еще засветло наша пара этот выбор сделала.

Эрнест привёл Эллен ко мне. Мне видеть её не хотелось, но отказаться было неудобно. Он выложил несколько шиллингов из своего скудного запаса на её гардероб, так что одета она теперь была аккуратно и выглядела, право, настолько хорошенькой и добропорядочной, что удивляться эрнестовой страсти не приходилось, особенно если принять во внимание все прочие обстоятельства дела. Мы, конечно же, инстинктивно невзлюбили друг друга с первого же взгляда, но Эрнесту каждый из нас сказал, что впечатление получил самое благоприятное.

Затем меня повели смотреть мастерскую. Пустой дом похож на бродячую собаку или на безжизненное тело. Тление охватывает разом все его части, а что пощадит плесень и ветер, и погода, порушат уличные мальчишки. Эрнестова мастерская в её необитаемом виде была довольно грязным, неприглядным помещением. Дом был нестар, но построен дёшево и кое-как, и жизнеспособности в его конструкции не было. В нём можно было поддерживать здоровье даже месяцами кряду, но только если содержать его в тепле и покое. А теперь он уже несколько недель стоял пустой, и ночами в него забирались коты, а днём мальчишки били его стёкла. Пол в приёмной был завален землёй и камнями, а в проходе к подвалу валялась дохлая собака, которую убили на улице и забросили в первое попавшееся неохраняемое помещение. По всему дому разносился тяжёлый запах, но шёл ли он от жуков, от крыс, от котов, от водостока или от всего вместе, я определить не мог. Оконные рамы не закрывались, хилые двери висели косо; в нескольких местах недоставало плинтусов, а в полу во множестве зияли дыры; замки защелкивались неплотно, обои были оборванны и засалены; лестницы едва держались, ступени поддавались под ногой.

Ко всем этим изъянам, у дома была ещё и дурная слава — по той причине, что за сколько-то недель перед этим в нём повесилась жена его последнего обитателя. Она положила у камина копчёную селёдку на завтрак мужу и поджарила гренки. Затем она вышла из комнаты, как бы намереваясь тут же вернуться, но вместо этого пошла на заднюю кухню и не говоря ни слова удавилась. Именно поэтому дом так долго и простоял пустым, несмотря на прекрасное угловое расположение. Последний жилец выехал немедленно после дознания, и если бы хозяин тут же отремонтировал дом, люди переступили бы через тень разыгравшейся в нём трагедии, но сочетание дурной славы с упадочным состоянием оттолкнуло многих потенциальных съёмщиков, пусть даже и видевших в нём, как и Эллен, прекрасные возможности для бизнеса. Торговать в нём можно было бы чем угодно, а тут ещё и магазина подержанной одежды в ближайшей округе не оказалось, так что всё сошлось как нельзя удачнее, если не считать запущенного состояния дома и его репутации.

Когда я его увидел, я подумал, что скорее согласился бы умереть, чем жить в такой дыре — но я, с другой стороны, последние двадцать пять лет прожил в Темпле. Эрнест же обитал на Лейстол-Стрит и только что вышел из тюрьмы, а до этого жил на Эшпит-Плейс, так что этот дом не внушал ему особого отвращения, особенно если его отремонтировать. Проблема состояла в том, что подвигнуть на это домовладельца не получалось. Сошлись на том, что я найду деньги на все необходимые работы и возьму дом в аренду на пять лет за те же деньги, что платил предыдущий съёмщик. Затем, устроив так, чтобы всё было отремонтировано лучше, чем того можно было бы ожидать от хозяина, я передал дом в субаренду Эрнесту.

Неделю спустя я туда наведался; всё изменилось совершенно; я просто не узнавал дома. Все потолки побелили, все комнаты обклеили, все окна застеклили заново, все рамы и двери укрепили и покрасили. Всю канализацию заменили на новую — в общем, всё, что можно было сделать, сделали, и теперь комнаты выглядели настолько же приветливо, насколько мрачными были они при первом моём посещении. Рабочим, делавшим ремонт, полагалось перед уходом всё отмыть, но Эллен и сама после них ещё раз отскребла дом сверху донизу, и теперь он выглядел прямо с иголочки. В таком доме я и сам, может быть, согласился бы жить, а уж Эрнест и вовсе был на седьмом небе. Всё это, твердил он, заслуга моя и Эллен.