Кристоф Оно-ди-Био - Бездна

• Название: Бездна
• Автор: Кристоф Оно-ди-Био
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-86471-699-1

За этот роман Кристоф Оно-ди-Био, французский писатель и журналист родом из Нормандии, получил две престижнейшие французские премии по литературе – Гран-при Французской академии и премию Ренодо. «Бездна» – это и детектив, и любовная история, и философская притча, настолько роман многослоен и глубок. Но прежде всего это классический французский экзистенциальный роман – о смысле бытия, о пограничности человеческого существования и человеческой сути.

В качестве журналиста Сезар объездил весь мир, видел страшные разрушения, смотрел в глаза смерти, наблюдал блеск и тщету светского общества. Он устал от мира и от его гибельной суетности. Но однажды он встретил Пас – загадочную, страстную и неукротимую испанку, задыхающуюся в старой Европе, обратившуюся в один большой музей. И жизнь его вновь наполнилась смыслом. До тех пор, пока ему не сообщили, что на пустынном аравийском берегу найдено тело женщины, похожей на его Пас. Почему она оказалась там? Что или кого искала там, где нет людей? Почему бежала от цивилизации? Пытаясь постичь загадку своей жены, Сезар распутывает историю их отношений, заглядывает в бездну, на краю которой стояла Пас, надеясь увидеть там ответы.

«Бездна» – роман о закате европейской цивилизации, о жажде свежего ветра, о стремлении человека слиться с вечностью.

---

– Где?

Антон сообщил мне адрес и выскочил за дверь. Но я, не будь дураком, его догнал:

– Антон, фото оставь, пожалуйста!

Вот так, мой мальчик… Тебе не суждено узнать, что я увидел ягодицы твоей матери прежде, чем все остальное. А ведь надо было мне уже тогда понять, что даже начало этой истории было отмечено хаосом.

Искусство Паз

Как описать тебе в нескольких строчках галерею начала XXI века? Обширное белое пространство – white cube, говоря по-английски. Запах шампанского; люди, претендующие на звание законодателей мод, а на самом деле просто лысые старперы; девицы, хохочущие на весь зал, чтобы скрыть бессмысленность своих сплетен о личностях, известных только им одним, и мечтающие о знаменитых художниках, чьими музами они никогда не были и не будут.

Но здесь все оказалось совсем иначе.

Я открыл дверь бывшей портомойни восемнадцатого округа. Кстати, о портомойне: вот тебе и символ – вода против нечистот.

Внутри я не обнаружил ни лысин, прикрытых кокетливыми зачесами, ни старушек, хихикающих по-девчоночьи, – здесь безраздельно царила молодость. Юные красавицы со сверкающими улыбками из-под львиных грив, в диадемах, в белоснежных платьях – и при этом босиком или в байкерских сапогах; парни в мятых майках или в цветных рубашках, застегнутых на все пуговицы, и узких брюках с закатанными штанинами над грубыми солдатскими берцами. Густые шевелюры на макушке, сбритые по бокам и на затылке, очки в черепаховой оправе. В общем, типичная школа изобразительных искусств. И в центре – твоя мать, королева этого бодро гудящего улья. Цветное платье; в волосах, уложенных в высокую затейливую прическу, всего один цветок – кроваво-красная орхидея.

В любой галерее шестого округа, одной из современных бонбоньерок на улице Сены или Мазарини, ко мне незамедлительно кинулись бы с расспросами: как поживает Фирма? Здесь – ничего подобного. Мне было за тридцать, и я был журналистом, а значит, стариком и незваным гостем.

Да и подавали здесь не шампанское, а сложные коктейли с названиями фотокамер. Эти люди искренне веселились – странное явление в наши дни. Может, оно означало, что новое поколение спасет нас от прежнего, того, что предшествовало моему и оставило нам в наследство Францию, половина граждан которой, согласно недавним опросам, живет в страхе нищеты?

Я смотрел на твою мать, такую красивую в окружении всех этих красивых людей. Юность… она согревала мне душу. Я взял коктейль Leika – он оказался с водкой.

Она выставила свои работы длинными сериями, позволявшими глазу долго обозревать кадр за кадром. Средиземноморские пляжи, адриатические бухточки, изобилующие деталями. Вот старушка в очках по моде movie star[23] 50-х годов вяжет носки. Ребенок плавает на надувном круге под бдительным присмотром пышнотелой африканской няньки. Его отец, притворяющийся, будто читает газету, а сам пялящийся на няньку. Спасатель, мирно спящий на своей вышке. Солнечные блики на скалах. Гербы футбольных клубов на махровых полотенцах. Пляжные Венеры, возлежащие спиной кверху на мягких матрасиках, с заботливо спущенными бретельками купальников, чтобы загар не обошел белые полоски кожи. И другие, щедро подставившие обнаженные груди солнцу и жадным взглядам подростков, замученных бурлящими гормонами, о чем свидетельствуют их оттопыренные плавки. В этих фотографиях была настоящая жизнь. Да, моя астурийка обладала острым взглядом. Я глубоко вздохнул, мне было хорошо. Глядя на эту красоту жизни, я и сам чувствовал себя живым.

Я выбрал фотографию с группой утесов, уступами сбегавших к морю, словно каменные трамплины для прыжков в воду, и окруженных пенными гейзерами волн. На плоских каменных верхушках лежали тела. А на переднем плане, спиной к зрителю, стоял маленький мальчик – тонкие ножки, светло-зеленые трусики, гладкая матовая кожа с детским пушком на позвонках (на снимке были видны даже такие подробности). Он держал руку козырьком, прикрывая глаза от солнца. Мне тогда вспомнилось детство. Но теперь, когда я смотрю на этот снимок, то думаю о тебе.

Я подошел к галеристам, их было двое. И сказал, что хочу купить эту фотографию.

Они наклеили красную этикетку на картуш, прямо под названием «Счастье жить в этом мире». Я улыбнулся: слава богу, что не «Эксперимент-I», «Эксперимент-II» и прочие концептуальные обозначения. Паз обернулась и посмотрела на галеристов. Мне показалось, что на ее лице отразились гордость и страх.

Страх лишиться своего взгляда – ибо любая фотография есть взгляд, а теперь им завладеет кто-то чужой. Похоже, она не узнала во мне человека, встреченного в бакалейной лавке. Я попытался привлечь к себе ее внимание, и мне это как будто удалось, но она тут же отвернулась.

Я спросил цену и, вынув деньги, протянул пачку банкнот одному из галеристов. Только не чек – из него можно было узнать мою фамилию. А это я счел слишком легким путем к знакомству. «Завтра пришлю за ней кого-нибудь», – сказал я. И вышел на темную улицу, мечтая о том, чтобы ночную тишину нарушил незнакомый голос: «Господин покупатель, кто же вы? Вам понравились мои пляжи? Тогда вам наверняка придется по душе моя вестготская татуировка…» Увы, ничего такого не произошло. Никто за мной следом не вышел.

Целую неделю меня одолевала грусть.

Эктор, я должен тебе объяснить: когда-нибудь ты тоже влюбишься. Я подумал об этом в день твоего рождения, увидев молодую пару, вошедшую в автобус, – он увозил меня от клиники, где ты только что открыл глаза. Автобус останавливался ровно напротив родильного отделения; колокола звонили в твою честь, мне не хотелось возвращаться домой. Было пять часов утра, заря только собиралась взойти над городом, и я притулился на заднем сиденье большого пустого салона с одним желанием: пусть меня везут и везут – в ритме улиц, огней, дверей, которые то открываются, то закрываются. И вот на следующей остановке в автобус вошли двое влюбленных. Парень и девушка. Она – хорошенькая, с короткой стрижкой, с веснушками вокруг дерзких глаз, – такие нравились мне, когда я приехал в Париж. Он, наоборот, длинноволосый, в потертых замшевых ботинках, с аристократично-небрежной осанкой. Он обнимал ее за плечи, она прильнула головой к его плечу, они смотрели в одну сторону[24]. Свет за окном менялся с каждой минутой, город просыпался. Им было тепло в этом тесном объятии. Я представил себе, как они вернутся в свое гнездышко, как их обнаженные тела будут лежать, прильнув друг к другу, на постели комнатки-мансарды; хорошо бы заснять эту сцену сверху, из чердачного окошка.

И я подумал о тебе. О том, что одно из счастливейших состояний этой жизни – такая влюбленность. Что судьба обязательно подарит ее тебе. По крайней мере, я тебе ее уже подарил.

У меня не выходил из головы ее взгляд, ее цветок в волосах, ее дурацкий крест. Тот самый крест на ягодице, крест Победы, ставший моим распятием. Сволочь он, этот Антон! Зачем было показывать его мне?! Испано-вестготский король навел на меня порчу, внушил желание переселиться в Астурию, в этот уголок Испании, где пьют сидр моей Нормандии. А может, там еще и куриную корриду устраивают?

Для ближайшего выпуска я написал статейку в пятнадцать строчек о ее работах. Заранее знаю, что ты скажешь, – это, мол, использование служебного положения в личных целях. Так вот, напоминаю тебе, что в области искусства любят всегда только в личных целях. Потому как произведения искусства, что в кино, что в графике, много чего переворачивают в душе. Свою статью я озаглавил так: «Женщина. Пляжи».

Мужчины, женщины, дети, которых застали в момент радости. Радости купания в море, самого факта бытия. Радости от ласкового касания ветра, от веселых криков окружающих. Радости быть вместе – в этом месте, где можно беззаботно валяться в песке. Фотограф Паз Агилера-и-Ластрес раскрывает нам суть пляжа, но она не пляжный фотограф, она – «нимфа побережья» Фредерика Лейтона[25], постмодернистская Актэ, перенесенная в эпоху повального отдыха; ее взгляд охватывает горизонт на 360 градусов, фиксируя все ритуальные действа, происходящие на береговом пространстве, вокруг шезлонгов, торговцев сладостями, полотенец, позолоченных солнцем. Вот ребенок, которого другой толкнул под руку, роняет шоколадное эскимо. Рука отца поднимается, чтобы дать тумака, рука матери – чтобы утешить. Вот пара подростков обменивается поцелуем, – им так давно хотелось узнать вкус чужих губ. Вот старик продает воздушные шарики в виде рыбок, блестят нарисованные чешуйки. По его усталой улыбке из-под выцветшей панамы видно, что он думает совсем о другом. Паз Агилера-и-Ластрес – Депардон пляжного отдыха, Уиджи прибрежного быта[26]. Ее пляжи – это одновременно пространства жизни и пространства времени. Времени, нацеленного на вечность, где это человечество в плавках с надеждой ищет на горизонте потерянный рай.