Оливер Сакс - Нога как точка опоры

• Название: Нога как точка опоры
• Автор: Оливер Сакс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-084750-1

«Нога как точка опоры» – самое своеобразное из «клинических» произведений Сакса. Его необычность заключается в том, что известный ученый в результате несчастного случая сам оказывается в роли пациента.

Однако автобиографическое произведение Оливера Сакса – не рутинная история заболевания и выздоровления, а живое, увлекательное и умное повествование о человеческих отношениях, физических, психологических и экзистенциальных аспектах болезни и борьбы с ней, и прежде всего – о физиологической составляющей человеческой личности.

---

Меня неожиданно, грубо и пугающе разбудила маленькая сестра-яванка, обычно такая спокойная: она ворвалась ко мне в палату и потрясла меня за плечо. Принеся мне ленч, она заглянула через стеклянную дверь, и увиденное заставило ее уронить поднос и вбежать в палату.

– Доктор Сакс, доктор Сакс, – пронзительно закричала она в панике, – вы только посмотрите, где ваша нога! Еще немного – и она окажется на полу!

– Ерунда, – лениво ответил я, все еще полусонный. – Моя нога здесь, передо мной, где ей и положено быть.

– Нет! – сказала сестра. – Она наполовину свесилась с кровати. Вы, должно быть, двигали ею во сне. Вы только посмотрите!

– Бросьте, – ответил я с улыбкой, даже и не побеспокоившись взглянуть. – Шуточка не удалась.

– Доктор Сакс, я не шучу! Пожалуйста, приподнимитесь и посмотрите сами!

Думая, что она все еще меня разыгрывает (в больницах розыгрыши – дело обычное), я приподнялся. До этого я лежал на спине, но, взглянув, присмотрелся внимательнее. Ноги не было на месте. Это невероятно, невозможно – но ее не было!

Где же она? Я обнаружил белый цилиндр слева, торчащим под странным углом к телу. Действительно, как и говорила сестра, нога более чем наполовину свешивалась с постели. Должно быть, я столкнул ее во сне здоровой ногой, не заметив этого. Внезапно я ощутил полную растерянность. Я чувствовал, что нога лежит передо мной, – или по крайней мере считал, что она там (раньше так и было, и информации об обратном я не получил), – но теперь я видел, что она сместилась и повернулась почти на девяносто градусов. У меня возникло неожиданное чувство полного несоответствия – того, что, как я считал, я чувствовал, тому, что на самом деле видел; того, что я думал, тому, что обнаружилось. На какой-то головокружительный момент мне показалось, что я полностью обманываюсь, испытываю иллюзию – и что за иллюзию! – с какой не сталкивался ни разу в жизни.

– Сестра, – сказал я и заметил, что голос мой дрожит, – не будете ли вы так добры и не подвинете ли мою ногу обратно? Мне лежа делать это трудно.

– Конечно, доктор Сакс, – и давно пора! Она почти свесилась – а вы ничего не делаете, только разговариваете.

Я ждал, что она переместит ногу, но, к моему удивлению, она ничего не сделала – только наклонилась над кроватью, потом выпрямилась и двинулась к двери.

– Сестра Сулу! – завопил я, и теперь пришла ее очередь вздрогнуть от неожиданности. – В чем дело? Я жду, чтобы вы положили мою ногу на место!

Она обернулась, и ее раскосые глаза широко раскрылись от изумления.

– А теперь вы меня разыгрываете, доктор Сакс! Я же передвинула вашу ногу.

На мгновение я утратил способность говорить; ухватившись за перекладину, я подтянулся и сел… Да, она не шутила, – она передвинула ногу обратно! Она-то передвинула, но я не почувствовал, что она это сделала. Черт возьми, что же это?

– Сестра Сулу – сказал я очень рассудительно и спокойно, – мне жаль, что я вспылил. Могу я попросить вас об одолжении? Не будете ли вы добры – теперь, когда я сижу и все вижу, – взяться за гипс у колена и повернуть ногу: просто подвигать ее куда захотите.

Я внимательно следил, как она это делала – приподняла ногу, опустила, подвигала из стороны в сторону. Я мог видеть все эти движения, но совершенно их не чувствовал.

– А теперь, пожалуйста, более размашистые движения, сестра Сулу.

Мужественно – нога была тяжелой, трудно перемещаемой и болтающейся – она подняла мою ногу вверх, потом отвела в сторону, так что нога снова оказалась под прямым углом к туловищу. Эти движения я тоже видел, но по-прежнему ничего не чувствовал!

– Еще один короткий завершающий тест, сестра Сулу если не возражаете. – Мой голос (это я заметил словно издалека) приобрел спокойные, деловые, «научные» интонации, скрывающие мучительный страх перед открывшейся передо мной пропастью.

Я закрыл глаза и попросил сестру снова подвигать ногу – сначала немного, а потом, если я ничего не скажу, размашисто, как и раньше. Ну сейчас посмотрим! Если вы перемещаете руку человека у него на глазах, ему может быть трудно отличить ощущение движения от того, что он видит. Они так естественно связаны друг с другом, что человеку непривычно их различать. Однако если вы попросите его закрыть глаза, не возникнет никаких трудностей в оценке малейших пассивных движений – даже на долю миллиметра. Именно это называли мускульным чувством, пока Шеррингтон не исследовал его и не переименовал в проприоцепцию; она зависит от поступающих от мускулов, суставов и связок импульсов, которые обычно остаются неосознанными. Именно благодаря этому жизненно важному шестому чувству тело познает себя и оценивает с совершенной автоматической и мгновенной точностью положение и движения всех своих частей, их соотношение друг с другом, их положение в пространстве. Существовало старинное выражение, все еще часто используемое, – kinaesthesia[9], чувство движения, – однако проприоцепция, более благозвучный термин, представляется гораздо лучшим, потому что предполагает ощущение «должного» – то, благодаря чему тело знает себя, рассматривает себя как свою собственность. О человеке можно сказать, что он обладает или владеет своим телом, по крайней мере конечностями и подвижными частями, благодаря постоянному потоку информации, поступающей от мускулов, суставов и связок. Человек владеет собой, является собой благодаря тому, что тело знает себя и постоянно подтверждает это знание шестым чувством. Я нередко задумывался о том, что можно было бы избежать абсурдного дуализма философии со времен Декарта благодаря правильному пониманию проприоцепции. Может быть, такое прозрение мелькало у великого Лейбница, когда он говорил о «мельчайших восприятиях», выступающих посредниками между телом и душой…

– Доктор Сакс! – Нетерпеливый голос сестры Сулу прервал мои размышления. – Я уж решила, что вы уснули или еще что-то. Мои бедные руки болят, а вы не издаете не звука. Я тут сверхурочно поработала с вашим тяжелым гипсом. Я двигала его во все стороны до упора. Только не говорите мне, что вы ничего не чувствовали.

– Сестра Сулу, – сказал я серьезно, – я не чувствовал совсем ничего. На самом деле я все ждал, когда же вы начнете.

Сестра Сулу, так добросовестно помогавшая мне, покачала головой и ушла, все еще растерянно и непонимающе качая головой. «Он казался таким славным, таким нормальным, таким разумным, – должно быть, проносилось за ее гладким яванским лбом, – а теперь он ведет себя так странно!» Она встревожилась бы еще больше, если бы видела сквозь стеклянную дверь мои действия, и уж совсем пришла бы в растерянность, догадайся она о том, что я думал и чувствовал. «Странность» она сочла бы слишком слабым выражением. Пожалуй, она и вообще не нашла бы подходящего слова на собственном, моем или вообще любом языке для описания невероятного характера того, что я испытывал.

Как только она ушла – я сообщил ей, что лишился аппетита и в ленче не нуждаюсь, – я сразу же взялся за свою ногу с острым, изумленным и почти яростным интересом. В тот самый момент я не узнал собственной ноги. Она была полностью чужой, не моей, незнакомой. Я смотрел на нее, совершенно не узнавая. У меня бывали – как бывают у нас всех – неожиданные странные моменты неузнавания, jamais vu[10]; они кажутся сверхъестественными, пока длятся, но проходят очень быстро, и мы возвращаемся в знакомый и привычный мир. Однако сейчас это ощущение не проходило, а становилось глубже и сильнее.

Чем дольше я смотрел на гипсовый цилиндр, тем более чуждым и непонятным он мне казался. Я больше не мог чувствовать ногу как мою, как часть меня. Она словно не имела ко мне никакого отношения. Она была абсолютно «не-я» – и в то же время присоединена ко мне, более того – была моим продолжением.

Должно быть, дело в гипсе, сказал я себе. Такой огромный предмет – он кого хочешь собьет с толку, хотя странно, почему только теперь он стал так сильно меня тревожить. В конце концов, гипс мне наложили в Одде в субботу. Так почему я теперь, в четверг на следующей неделе, нахожу его таким странным, нелепым объектом, не имеющим ко мне отношения?.. Все было совсем иначе, когда я смотрел на гипс в Одде – я совершенно ясно помнил, что находил его не только защищающим и удобным, но и дружелюбным и радушным, уютным теплым домом, который приютит мою бедную ногу до тех пор, пока ей не станет лучше. Теперь он вовсе не выглядел дружелюбным или теплым. Не мог я и представить себе, как такое могло быть в прошлом. С другой стороны, не казался он и отталкивающим, недружелюбным или враждебным – он не казался вообще никаким, не имел никаких качеств.

В особенности не казался гипс домом. Я не мог представить себе, что он дает пристанище чему-либо, не говоря уже о части меня. У меня возникло чувство, что он или сплошной, или полый – но, во всяком случае, не содержит в себе ничего. Я посмотрел на краешек безжизненной плоти над гипсом, а потом всунул руку внутрь. Действительно, там оказалось так много места, что я засунул под гипс обе руки. Ощущение было невероятно шокирующим и жутким. Накануне, когда я щупал четырехглавую мышцу, я нашел ее «ужасной» – вялой и мягкой, как безжизненное желе или сыр. Однако тот ужас не шел ни в какое сравнение с тем, что я почувствовал сейчас. Накануне, коснувшись мышцы, я по крайней мере коснулся чего-то – чего-то неожиданного, неестественного, может быть, не похожего на живую плоть, – но тем не менее чего-то, в то время как сегодня – что было невозможным – я не коснулся ничего. Плоть под моими пальцами больше не представлялась плотью. Она больше не казалась материальной. Она вообще больше ничего не напоминала. Чем дольше я смотрел на нее и трогал, чем меньше она была здесь, тем больше становилась ничем. Неживая, нереальная, она не была частью меня, не была частью моего тела или чем-то еще. Она не входила никуда. Она не имела места в мире.