Ян Карский - Я свидетельствую перед миром

• Название: Я свидетельствую перед миром
• Автор: Ян Карский
• Издательство: Астрель: Corpus
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-45446-2

Книга Яна Карского, легендарного курьера польского антигитлеровского Сопротивления, впервые вышла в 1944 г. и потрясла мир. Это уникальное свидетельство участника событий, происходивших в оккупированной Польше, разделенной между Германией и СССР по пакту Молотова — Риббентропа. Мобилизованный 24 августа 1939 г., молодой поручик Ян Козелевский (Карский — его подпольный псевдоним) сначала испытал ужас поражения от немцев, а затем оказался в советскому плену. Чудом избежав Катыни, он вернулся в Варшаву и стал работать в подполье. Он первым принес союзникам и польскому правительству в Лондоне весть о массовом уничтожении евреев нацистами. Однако не все захотели ее услышать…

Награжденный в годы войны Крестом храбрых и дважды — орденом Воинской доблести, Карский не принял просоветский режим в Польше и остался жить в США. Лишь в 1995 г. он был признан героем на родине и принял из рук Леха Валенсы орден Белого орла. А в 2012 г. Ян Карский, почетный доктор нескольких университетов, получивший от Израиля звание Праведника мира, был посмертно награжден высшим знаком отличия, присуждаемом в США гражданским лицам, — Президентской медалью Свободы.

---

— Всем привет!

Я узнал Сташека Росу[98], молодого краковского социалиста. В прежние времена он слыл бесшабашным гулякой и бабником. Никогда не поверил бы, что он может иметь какое-то отношение к Сопротивлению. От изумления я потерял дар речи. А он дружески хлопнул меня по плечу:

— Что с тобой, Ян? Поздравляю, что вырвался из лап гестапо. Не очень-то приятно нежиться в таких объятиях, а?

— Спасибо, Сташек, — пролепетал я. — Куда мы теперь?

Роса вытащил из прибрежных камышей лодку, мы все залезли в нее и отплыли от берега. Нас было пятеро — по крайней мере, на два человека больше, чем обычно умещается в лодке такого размера. Здоровяк сел на весла. Меня посадили перед ним, у левого борта. Надо было как можно скорее добраться до другого берега, но течение сносило нас на середину реки. Гребец старался изо всех сил, но справиться не мог. Он ругался, а лодка все сильнее раскачивалась. Мне захотелось размять руки, и я на минуту перестал держаться, тут-то меня и швырнуло через борт. Здоровяк не растерялся: отпустив одно весло и орудуя вторым, он схватил меня освободившейся рукой за шиворот. Другие помогли ему, и меня втащили в лодку. Поистине, этот человек был наделен недюжинной силой и огромным самообладанием.

Теперь я лежал на дне, насквозь промокший и трясясь от холода. Такое перемещение тяжести — кто бы мог подумать! — сделало лодку более послушной. Преодолевая течение, мы через час достигли другого берега. Я окоченел и пытался согреться, хлопая руками по бокам и подпрыгивая то на одной, то на другой ноге. Сташек спрятал лодку в камышах. Мы снова углубились в лес. Нас здорово отнесло течением, так что Сташек не сразу сориентировался. Но все-таки разобрался, и еще часом позже мы вышли из лесу к какой-то деревне. Вдалеке виднелся сарай, к нему-то мы и направлялись. Роса внимательно огляделся, желая убедиться, что мы у цели. И вместо прощания сказал:

— Конечная остановка! Здесь мы расстанемся. Ты заходишь в сарай, с головой зарываешься в сено и спишь. Завтра утром тебя заберет и спрячет хозяин. Гестапо поищет-поищет тебя и перестанет. Тогда мы за тобой придем.

Я стал горячо благодарить своих спасителей, но Сташек с насмешливой улыбкой перебил меня:

— Не распинайся особенно. У нас было два приказа. Первый — сделать все возможное, чтобы устроить побег и доставить тебя в безопасное убежище. А второй — ликвидировать тебя, если операция не удастся… — Он помолчал и прибавил: — А благодарить надо польских рабочих — это они тебя спасли.

— Приятных снов! — сказал здоровяк.

Остальные первый раз за все время нарушили молчание, чтобы попрощаться со мной, и вся группа ушла.

Я забрался на чердак и повалился в душистое сено. Я снова был свободным человеком.

Глава XVI «Агроном»

На время, пока гестапо меня ищет, надо было где-то затаиться и переждать. Как и следовало ожидать, на всех железнодорожных станциях и ведущих из города[99] дорогах было установлено строгое наблюдение. Досматривали все поезда и автомобили, всех пассажиров и пешеходов. Однако никто не пострадал и никого не арестовали. Подкупленный охранник тоже бесследно испарился. Вероятно, немцы решили, что он и был единственным сообщником моего побега, поэтому поляков не особенно трясли. Позднее я пытался узнать о его дальнейшей судьбе; мне сказали только, что его «пустили по рукам», — на языке подпольщиков это означало, что такого человека заставляли принимать участие в других операциях под страхом быть выданным гестапо. В детали же меня не посвящали[100].

Я три дня просидел в сарае. Приветливый хозяин, лесник, оказался старым, закаленным в боях социалистом, который еще в 1905 году участвовал в акциях боевых групп Юзефа Пилсудского против царского режима. Он с гордостью рассказал мне, что побег был устроен ячейкой социалистической партии и оплачен из партийной кассы по распоряжению самого Цины, который также заслуживает моей благодарности. Интересно, что я был обязан своим спасением именно рабочим — людям, с которыми практически никогда не сталкивался и о которых ничего не знал, если не считать случайных встреч и того, что я читал в газетах об их борьбе за улучшение условий труда и усиление политического влияния. И вот я первый раз сблизился с ними — в деле, где ставкой была моя жизнь. Я усмехнулся, вспомнив, как когда-то мама заклинала меня сторониться актрис, азартных игр и радикалов.

Лесник оказался большим мастером по части маскировки. Благодаря ему я так вписался в окружающую обстановку, состоявшую из сена, досок и всякой крестьянской утвари, что даже его жена и дети, то и дело заглядывавшие в сарай, не догадывались о моем присутствии.

Однако затворничество действовало на меня удручающе. Несмотря на страшную усталость, спать я не мог. Есть не хотелось. А время от времени начиналась неукротимая дрожь. Хозяин заходил ко мне в обед и вечером и из вежливости делал вид, что не замечает этих признаков слабости. Он заботливо уговаривал меня поесть, перевязывал еще не зажившие раны.

На третий день, когда мне стало совсем уж невмоготу сидеть в сарае, вместе с лесником пришел связной — молодой человек, на вид типичный польский офицер. Подтянутый, молодцеватый, с налетом беспечной лихости, но также, несомненно, полный решимости и упорства.

Светским тоном, будто приглашая на званый ужин, он предложил мне перебраться на следующий день в маленькое имение в горах, где мне предстоит прожить минимум четыре месяца. И посуровевшим голосом прибавил:

— Надеюсь, вы понимаете почему. Во-первых, доктор считает, что вам необходимо основательно поправить здоровье, во-вторых, за это время гестапо окончательно потеряет ваш след. А кроме того, вы должны дать слово не вступать в связь с ячейками Сопротивления, пока не получите особого приказа. Если же вы не подчинитесь, это будет расценено как нарушение дисциплины со всеми вытекающими последствиями.

Задетый этими словами, я ответил довольно резко:

— Вы говорите так, будто меня в чем-то подозревают и я напрасно бежал. Или, по-вашему, побывав в гестапо, я стал предателем?

— Что за ерунда!

— Это не ерунда. Просто я не желаю, чтобы меня списали в тираж. И уверен, что еще могу быть полезным.

— Мы тоже в этом уверены, но от самоволия и нетерпеливости толку мало.

— Вы считаете меня нетерпеливым, потому что я вижу, что работы непочатый край и я мог бы успешно в ней участвовать?

Он сердито прищурился:

— Вот что, господин торопыга, разве вам неизвестно, что значит «запрет на контакты с верхами»? Это азы конспирации. И не вам их отменять.

В самом деле, такое правило было установлено с самого начала, чтобы помешать проникнуть в подполье провокаторам и шпионам. Поскольку отстранять всех, на кого могло пасть подозрение, было невозможно, решили принять такую компромиссную меру. Заподозренным было запрещено контактировать с начальством. Хотя продолжать работу и отдавать приказы подчиненным они могли. Разумеется, если подозрения подтверждались, предателя «ликвидировали». Потом этот порядок распространили и на тех, кто побывал под арестом. В таких случаях проявляли даже еще большую осторожность. Каждый раз, когда кого-то арестовывали, сразу менялись явки. Всем, кто был с ним связан, выдавали новые документы, а его самого некоторое время держали в изоляции. По здравом рассуждении я не мог не признать, что это важное правило и молодой офицер имел все основания одернуть меня. Видимо, на моем лице отразилось огорчение и раскаяние, так как он вдруг заразительно засмеялся:

— Что делать, вы подхватили «подпольную инфекцию»! Побывали в гестапо, значит, стали заразным! — Он понимающе улыбнулся. — Вам помог бежать подкупленный гестаповец. А что, если с его стороны это хитрый маневр? Вы должны подвергнуться добровольному карантину. Сами понимаете, это формальность, но формальность, не терпящая исключений.

Я хотел извиниться, но офицер жестом остановил меня.

— Отправляемся завтра, — сказал он, прежде чем уйти. — Прокатитесь в свое удовольствие. А там поселитесь в чудесном имении, вдали от городов и немцев. Там очень красиво. Вы приятно проведете время.

На следующий день чуть свет к сараю подкатили задним ходом разболтанную телегу с высокими бортами. Меня посадили в бочку, которую бережно водрузили в телегу. Потом эту не слишком комфортабельную каюту завалили соломой, сеном и овощами. Я поворочался в бочке, пытаясь устроиться поудобнее, и в результате уселся, уткнувшись подбородком в колени и обхватив их руками. Телега с ужасным скрипом и треском покатилась по дороге. Эта поездка показалась мне бесконечной. От непрерывной тряски и толчков на мне очень скоро не осталось живого места. Наконец, когда я уж совсем отчаялся, телега остановилась. По моему ощущению, было около полудня.