Коллектив авторов - Притяжение Андроникова

• Название: Притяжение Андроникова
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-98712-517-5

Имя Ираклия Луарсабовича Андроникова (1908–1990), доктора филологических наук, профессора, лауреата Государственной премии, народного артиста СССР, памятно многим. Он – выдающийся деятель отечественного просвещения: увлеченный исследователь литературы, писатель, мастер устного рассказа, пионер телевидения, ценитель и знаток искусств. В сборник, посвященный ему, вошли разнообразные материалы: статьи, доклады на конференциях, художественные очерки, воспоминания и посвящения. Значительная их часть публикуется впервые.

Всем, кому дорого живое писательское слово, небезразлично сохранение и приумножение богатств отечественной культуры, адресована эта книга.

---

И давайте уж сразу вынесем за скобки тайну творческого стиля самого Ираклия Андроникова. Стиль Андроникова – что это? Форма? Манера и приемы устного рассказа или собеседования с аудиторией? Особая композиция, особые обороты, выражения, лексика, ритм, интонация, эмоциональная окраска, словом, особая поэтика повествования, столь ярко сказывающаяся буквально в каждой строчке Ираклия Андроникова? Конечно, да! И об этом можно, в свою очередь, написать целое исследование. Но разве только это! Его стиль – это особая, жадная любовь к людям и к творению рук человеческих – культуре; это его особое знание людей и событий, книг и полотен, звуков и красок, его особое умение, особый дар видеть и открывать в них то, что другими не увидено. И так не только в современности и в современниках, но и в вечно живых для него образах прошлого. Точная наука с ее чудом анализа и исследования? Высокая проза с ее тайной пластического воплощения? Проникновенная лирика с ее таинством самовыражения глубоко и остро чувствующей души? Да, но, повторяю, в первую очередь, за всем этим и во всем этом – любовь, добрая одержимость любовью к человеку, к культуре, к природе, к родине, к миру – зримому, осязаемому, яркому, богатому, солнечному… Именно такое сочетание знания и любви. Именно такой сплав. И сплав этот может быть получен только при очень высоком накале души, при очень высоком напряжении ума и сердца. Ибо это не смесь, а именно сплав.

И если мне будет позволено продолжить это «металлургическое» сравнение с приложением категорий «физики» к «лирике», то мне хотелось бы сказать еще кое-что о явлении магнетизма. Из Москвы и Ленинграда, из Тбилиси и Пятигорска, из Актюбинска и Нижнего Тагила, из Киева и Харькова, Казани и Астрахани, Саратова и Архангельска, Краснодара и Костромы, Ставрополя и Челябинска – как к магниту железные стружки – тянутся к Ираклию Андроникову тайны и загадки, предположения и догадки, находки и открытия, откровения и озарения, исповеди и намеки, письма и телеграммы, звонки и изустные сообщения. Вернейшими помощниками и своего рода сообщниками ученого и писателя сплошь да рядом оказываются случайности и даже приключения. Приключения? Эпиграфом к своей книге Ираклий Андроников предпослал лермонтовские слова: «Все почти… забывают, что надо бегать за приключениями, чтоб они встретились, а для того, чтобы за ними гоняться, надо быть взволнованным сильной страстью или иметь один из тех беспокойно-любопытных характеров, которые готовы сто раз пожертвовать жизнью, только бы достать ключ самой незамысловатой, по-видимому, загадки; но на дне одной есть уж, верно, другая…» Лучше и точнее трудно охарактеризовать поистине «взволнованную сильной страстью» и «беспокойно-любопытную» душу Ираклия Андроникова. В этих свойствах его души – тайна его магнетической силы.

И что поразительно – удача и неудача одинаково работают на него. «Бывает же такая удача!» – так, например, озаглавлена первая же глава рассказа Андроникова «Личная собственность». И такие же примерно восклицания не раз встречаются в книге («Как в сказке!», «Да так только в сказке бывает!» и т. п.). Неудача же не только потому, что по методу исключения она каждый раз сокращает путь к будущей удаче, но и потому, что отношение к ней у самого Ираклия Андроникова особое – он где-то в глубине души и ее – неудачу – считает не чем иным, как своего рода «инобытием» удачи, ее особой каверзной формой! Вот он, роясь по своему обычаю в фондах музейного отдела Пушкинского дома, с любезного разрешения заведующей, сделал вдруг неловкое движение и… «Бывают же такие неудачи! Не успела Елена Панфиловна отвернуться, как я, пробираясь мимо ее стола, смахнул рукавом какую-то разинутую папку с незавязанными тесемками. Папка шлепнулась на пол, и тут же высыпалось из нее чуть ли не все содержимое». Действительно, неудача. И она осталась бы таковой, если б не все тот же «беспокойно-любопытный характер» самого «неудачника». Он, конечно, не просто сложил обратно в папку высыпавшиеся бумаги, но, движимый чистой интуицией и взволнованный каким-то почудившимся или промелькнувшим обликом, начал рыться в десятках разбросанных фотографий, чтобы найти «загадку, на дне которой есть уж, верно, другая». Так была найдена сначала фотокопия неизвестного доселе портрета Лермонтова, затем сам портрет, а дальше началась настоящая битва, научная «операция», дабы доказать, что на портрете изображен именно Лермонтов. А «неудача», которая подстерегала Андроникова на решающем этапе его поисков разгадки тайны инициалов Н. Ф. И. – лермонтовского посвящения? Все следы затеряны, все нити оборваны, ему просто любезности ради показывают семейный альбом с переписанными стихами, в котором новое – только автограф Апухтина, и – неудача оборачивается сказочной удачей! – найдены неизвестные стихи великого поэта, разгадана тайна его первой любви! Вот уж кто имеет право сказать о себе словами Блока – «Принимаю тебя, неудача, и удача, тебе мой привет». Простая ли случайность имела место в обоих приведенных нами случаях? Конечно, папка упала совершенно случайно, и случайно же был показан Ираклию Андроникову семейный альбом. Но случай остался бы случаем, и без всякого продолжения, если б не «взволнованность сильной страстью», если б не «беспокойно-любопытный характер», если б не глаз, не душа, не ум, не знания Ираклия Андроникова, если б не та магнетическая сила, которая притягивает к себе из любого хаоса драгоценную крупицу истины и плодотворное зерно познания.

Ведь в случае с тем же портретом Лермонтова сколько людей – серьезных, умных, знающих, отличных специалистов именно в этой области – остались если не равнодушными, то невозмутимо спокойными, ибо не видели достаточных логических и фактических доказательств того, что на портрете изображен именно Лермонтов. Вот авторитетнейший музейный работник, к которому Ираклий Андроников обратился за поддержкой, выслушал пылкую речь своего гостя и сразу же постарался охладить его пыл: «Вы кончили? Позвольте возразить вам… Вам кажется, что он похож, мне кажется – не похож, а еще кому-нибудь покажется, что он похож на меня или на вас. Мало ли кому что покажется! Нужны доказательства». Разумеется, Ираклий Андроников найдет доказательства (и какие доказательства!), но, чтобы продолжать борьбу, ему необходима была внутренняя уверенность в своей правоте, а она его не покидала ни на минуту, так как то, что показалось ему и как ему показалось, это далеко не то, что «мало ли кому что покажется». Тут речь идет об особом даре воображения и представления, своего рода ясновидения, твердо опирающегося на глубочайший фундамент доскональных знаний в каждой данной области. Перечтите главу «Существо спора», и вы увидите, как и что кажется ученому и писателю Андроникову. Это изумительная «реконструкция» лермонтовского образа, его оживление в динамике, в движении, это живые страницы биографии великого поэта, это воскресшая обстановка, окружавшая его в те дни, – город, улица, дом, комната, мебель, поза, мысли, переживания… Можно было бы сказать об этом отрывке словами самого Ираклия Андроникова о письмах Карамзиной: «Какая живая минута эти страницы!» Послушаем же: «Я уже представлял себе, как Лермонтов, такой, каким он изображен на этом портрете, ранней весной 1338 года приехал на несколько дней в Петербург… в город, откуда за год перед тем за стихи на смерть Пушкина был сослан в Кавказскую армию… Вот он возвращается под утро домой по Дворцовой набережной, вдоль спящих бледно-желтых, тускло-красных, матово-серых дворцов. Хлопают волны у причалов, покачивается и скрипит плавучий мост у Летнего сада, дремлет будочник с алебардой у своей полосатой будки. Гулко отдаются шаги Лермонтова на пустых набережных. И кажется, город словно растаял в серой предутренней мгле и что-то тревожное таится в его сыром и прохладном рассвете… Уже представлял я себе, что Лермонтов, такой, каким он изображен на этой выцветшей фотографии, в накинутой на плечи шинели, – сидит, откинувшись на спинку кресла, в квартире у бабушки, в доме Венецкой на Фонтанке, и видит в окне узорную решетку набережной, черные, голые еще деревья вокруг сумрачных стен Михайловского замка. Уже чудится мне возле Лермонтова низкий диван с кучей подушек, и брошенная на диван сабля, и на круглом столе стопка книг и бумаги… Свет от окна падает на лицо Лермонтова, на бобровый седой воротник, на серебряный эполет. И совсем близко, спиной к нам, – художник в кофейного цвета фраке. Перед художником – мольберт, на мольберте – портрет, этот самый… Нет, не могу убедить себя, что это не Лермонтов! Никогда не примирюсь с этой мыслью!» И Андроников не примирился. Десятки людей, десятки разнообразных знатоков и специалистов – от двух фантастических стариков, запросто вспоминающих «какого цвета были выпушки на обшлагах колета лейб-гвардии Кирасирского ее величества полка или какого цвета был ментик Павлоградского гусарского полка, в котором служил Николай Ростов», – до работников криминалистической лаборатории, просвечивающих портрет инфракрасными и ультрафиолетовыми лучами (дабы проверить – нет ли под краской на портрете нижнего слоя), или ученого с мировым именем, владеющего особым методом опознания личности, – десятки знатоков и специалистов были мобилизованы и приведены в действие Ираклием Андрониковым, чтобы, наконец, блистательно подтвердилось то, что ему… «показалось».