Александр Черненко - Моряна

• Название: Моряна
• Автор: Александр Черненко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1955

Повесть "Моряна" неслучайно названа в честь резкого, сильного ветра, дующего с моря в устьях рек на Каспийском море, который играет не последнюю роль в судьбах героев повести А.И.Черненко (1897—1956).

---

Купила я еще стекла для рамок под портреты, но с Ильиничной не передала, побоялась, как бы она не разбила их».

Костя посмотрел поверх письма на тетку, — глаза ее были недвижно устремлены на фотографии.

На стене в один ряд висели четыре слегка порыжелых портрета в черных незастекленных рамках. На снимках отчетливо выделялись крупные, мужественные фигуры ловцов: одни — снятые по пояс, другие — во весь рост; все они составляли погибшую в гражданской войне семью тетки: муж, два сына и зять.

Напротив, на другой стене угла, висели один над другим еще два портрета — в светлых, из ракушек, рамках, — они представляли остатки семьи тетки: верхний снимок изображал круглолицую, статную дочь Катюшу, а нижний — невестку, жену старшего сына, худенькую и остроносую Клаву.

Бушлак снова посмотрел на оцепеневшую тетку, громко кашлянул, но она продолжала молча глядеть на фотографии. Костя догадался: тетка впала в глубокое забытье и, должно быть, сейчас, как это часто с ней бывает, созерцала видения погибшей своей семьи.

Она беспамятно беседовала с мужем, повешенным белыми, с убитым под Самарой сыном Алешей, зарубленным казаками зятем Васей, расстрелянным уральцами сыном Колей.

Тетка до точности воспроизводила картины их гибели: одни — виденные ею самой, а другие — восстановленные по рассказам очевидцев.

Быть может, для тетки Малаши ловцы на этих порыжелых снимках оживали. Быть может, стена дома, на которой висели портреты, неслышно отступала, а за нею вдали развертывались чадные от суховея степные фронты или плыли протоки и ерики с партизанскими заставами ловцов... Из тех туманов, должно, являлась черная посудина, мачту которой белые приспособили под виселицу; она медленно плыла с повешенными от поселка к поселку... Неожиданно из ильменей выбегал партизанский баркас с грозным названием «Моряна», он, как шалый зюйд-ост, метался по протокам, обстреливал отряды белых казаков, поднимал на промыслах суматоху, забирал с собою ловцов...

В жутком оцепенении старая рыбачка просиживала в своем родном уголке по целым дням.

Бережно положив на столик письмо, Костя тихонько поднялся и на носках прошел к двери.

Вдруг тетка торопливо, жарко зашептала:

— А ты, Вася, не противься, не гордись... Послушай старую, родной...

Она поднялась с табурета и, согнутая почти до пола, медленно зашагала к печке; она шла и рукою хватала воздух, будто кого-то теребила за одежду.

— Не противься, Вася! — горячо повторяла рыбачка. — Не гордись, родной!

Сердце у Кости — прочное, охлестанное жгучими каспийскими штормами — дрогнуло, и он отшатнулся к стене.

«Да-да, так и было!» — подумал он.

Так же, как и сейчас, шла тетка в восемнадцатом году за своим зятем Василием, мужем Катюши, — его вели из этого же дома на берег наскочившие на Островок казаки; она шла позади зятя и, теребя его за рубаху, шептала:

— Не противься, Вася... Скажи, что ты не знаешь, и отпустят. Не гордись, родной...

А Катюша в это время сидела в рыбном выходе, ее запрятали туда от казаков, как и всех других молодых рыбачек; у Катюши и Василия только что состоялась свадьба.

Казаки, что вели Василия, забегали во дворы и кричали, чтобы несли на берег муку, сахар, хлеб; хохоча, они шашками рубили кур, индюшек, уток.

Костя это хорошо помнит — тогда ему шел семнадцатый год. Василий только утром прикатил на куласе в Островок за продуктами для ловецкого партизанского отряда. Партизаны скрывались в ильменях, ожидая с часу на час оружия из города, — там еще с памятной зимы, когда ловцы ездили на помощь осажденным в крепости, власть была рабочая...

— Не гордись, родной, — шептала тетка, шагая за Василием и осторожно озираясь по сторонам.

На берегу шумно галдел отряд чубатых казаков.

Завидев пленника, с баркаса спрыгнул офицер и, подскочив к ловцу, остервенело закричал:

— Говори! Где шатия? Говори!!

Василий остановился и чуть внятно сказал:

— Не ори... Ничего не знаю...

Офицер нетерпеливо завертелся на каблуках.

— Что ты сказал? А? Что сказал?! — Он выхватил из ножен шашку, взмахнул ею перед глазами Василия. — Все знаю! Утром приехал ты за продовольствием. Говори, говори, где шатия?!

Было ясно: кто-то выдал зятя Маланьи Федоровны...

Василий стоял молча.

Обежав вокруг ловца, офицер пнул его в живот и снова заорал:

— Скажешь? Нет? Ну?! — и высоко вскинул шашку. — Ну?!

Василий попрежнему глухо ответил:

— Не знаю... Не ори...

— Врешь! — Неожиданно офицер, подпрыгнув, полоснул шашкой по ловцу, точно обдал огнем.

Голова Василия, сорвавшись, покатилась по песку, оставляя густой багровый след.

Тело его, недвижно простояв несколько секунд, вдруг замахало руками и двинулось на офицера; тот оторопел, выронил шашку и пригнулся, защищая лицо руками, в это время тело Василия покачнулось и упало на офицера.

Дико завыв, тетка Малаша повалилась на обезглавленного Василия...

Костя заспешил к двери и, распахнув ее, посмотрел назад: Маланья Федоровна билась на полу и глухо стонала. Костя выскочил во двор и только здесь, глотнув острого морского воздуха, сообразил, что надо сбегать домой и послать мать отхаживать тетку Малашу. Быстро свернув в проулок, он подошел к выкрашенному охрой домику и постучал в окно:

— Маманя, маманя!

Показалась скуластая, с узкими щелками глаз, Татьяна Яковлевна.

— Сходи к тетке Малаше! Опять ей плохо!

Мать согласно кивнула головой и приветливо заулыбалась:

— Сынок! Зина у нас. Заходи в горницу!..

Костя медленно зашагал обратно на берег, и только теперь смог прочесть письмо, присланное ему дочерью Маланьи Федоровны:

«Многоуважаемый Константин Иваныч!

Письмо ваше о плохом здоровье моей мамашеньки Ильинична мне передала.

Очень благодарю за хлопоты. Гостившая у меня Ильинична рассказала, как вы с Татьяной Яковлевной каждодневно заботитесь о моей дорогой. Я, вероятно, скоро буду в ваших краях. Вот и свидимся, значит, и поговорим. А еще хочется мне отблагодарить вас с Татьяной Яковлевной за хлопоты, но как и чем — не приложу ума...

Рассказала мне Ильинична и о том, что у вас в Островке до сих пор все по-старому — и артели нет, и верховодят рыбники — дойкины да краснощековы. Как же это так получается, Константин Иваныч? Разве вы не знаете, что творится в городе и по всей стране?! Хотя Зубов ваш — Алексей Захарыч — молодец! Крепко написал он. Очень крепко! Но одного этого мало. Надо биться за новую жизнь, Константин Иванович. Бороться за нее надо! Помните, как боролись тогда — в самом начале...»

Костя взволнованно перебирал в руках странички Катюшиного письма, и перед ним, словно из тумана, всплывали картины прошлого.

Тогда, после расправы офицера над Василием, казаки бросились грабить ловецкие дома... К вечеру, набив с верхом баркас одеждой, мукой, швейными машинами, казаки покинули Островок.

В этот же вечер Катюша, прихватив с собой Костю, покатила на бударке искать партизан, чтобы передать им приготовленные погибшим мужем продукты.

Долго петляли они по непролазным ильменям — бесконечным приморским озерам, забитым вековой камышовой крепью. А сколько избороздили они ериков, протоков! Только под утро напали они на след партизан. Передав им продукты, Катюша и Костя решили пробираться обратно в Островок, но командир оставил их в отряде. Вместе с партизанами они чуть ли не все лето провели в набегах на казаков, перехватывая их баркасы, уничтожая заставы, пока не прибыл из города на помощь батальон Красной Армии, сообща с которым был быстро очищен от белых весь ловецкий район. Партизаны вернулись домой, приступили к добыче рыбы. А Катюша уехала работать реэалкой на дальний промысел. Нелегко было Косте расставаться с нею. За время совместной борьбы в партизанском отряде, когда они с Катюшей под видом мирных ловцов ездили в разведку, возили донесения в город, добывали продукты, подвергаясь опасностям, выручая друг друга, он крепко привязался к ней... Через полгода Катюша вернулась в поселок. Костя радостно встретил ее. Но вскоре она уехала работать в город. Костя затосковал. Он не знал тогда, испытывала ли то же самое Катюша. Не знал он этого и позже, не знал истинного отношения к нему Катюши и теперь, хотя виделись они много раз. Катюша иногда приезжала в поселок к матери, бывал и Костя в городе, заходил к землячке. Она всегда была рада встрече с ним. Они подолгу беседовали. Катюша рассказывала о работе консервного завода, он — о жизни поселка. И странное дело, ни разу не обмолвился он хотя бы единым словом про свои сокровенные, сердечные дела; раньше не обмолвился, вероятно, потому, что, будучи еще совсем пареньком, стеснялся и боялся, как бы не обиделась Катюша, позже — потому, что она, тоскуя, часто вспоминала своего погибшего Василия, а в последние годы — он и сам не знал, почему молчит, испытывая тягостную душевную муку. Да и Катюша, казалось, не давала ему повода к тому, чтобы решиться на признания, хотя и была с Костей всегда ласкова и предупредительна. Они несколько раз были в театре, в кино, ходили в музей. А когда долго не виделись, писали друг другу письма, но неизменной темой их было состояние здоровья Маланьи Федоровны. Костя иной раз, наедине с собой, припоминая до мельчайших подробностей встречи с Катюшей, догадывался, что вся беда заключается в его нерешительности. Он вспоминал теплый, ласкающий взгляд ее иссиня-черных глаз, вспоминал мягкий, певучий Катюшин голос, вспоминал и то, как она сдержанно-радостно встречала его, как наряжалась в лучшие платья, заботилась о нем. А когда он собирался уезжать в поселок, она, вдруг слегка огорчившись, быстро пожимала ему руку и спешила на завод. Последний раз Костя видел Катюшу в позапрошлом году. Она попрежнему жила одиноко...