Гумер Баширов - Честь

• Название: Честь
• Автор: Гумер Баширов
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

Роман известного татарского писателя Гумера Баширова «Честь», удостоенный Государственной премии, принадлежит к лучшим произведениям советской литературы о колхозной деревне в годы Великой Отечественной войны. Герои Г. Баширова — это те рядовые труженики, без повседневной работы которых ни одно великое дело не совершается в стране.

Психологически правдивое изображение людей, проникновенный лиризм, картины природы, народные песни придают роману задушевную поэтичность.

---

Особенно сложно совершать намаз днем. Только уйдет Хадичэ в молитву, как в открытых дверях, ведя за собою кур и важно приговаривая «ко-ко-ко», появляется старый петух, будто сам шайтан ведет его сюда. Куда девается благочестие Хадичэ! Она срывается с саке и бросает в петуха чем попало.

— Кыш, проклятый! — кричит она на петуха. — Это ты ведешь их сюда, старый вор!.. Разбойник!

И снова начинается молитва с покаяниями в прегрешениях. Но тут до ее слуха из соседней комнаты доносится легкое хлюпанье. Ну конечно, это кот залез на стол и лакает молоко, оставшееся от чая. Ведь только что сидел, зажмурившись, как святой, у намазлыка! Ах, негодный, ждал, когда начнет она класть поклоны!

Опять намаз прерван. В конце концов все так запутывается, что хоть начни сначала.

— Йа, алла! Кажется, не молюсь, а только грешу, — сокрушается Хадичэ и свертывает намазлык.

Последнее время Хадичэ особенно зачастила молиться. Молила она о победе над супостатом, о скором возвращении Газиза и других воинов. Но думы о сыне вовсе отвлекали ее от молитвы, и она, сбившись, вместо поясных клала земные поклоны, вместо четырех фарызов[9] совершала два, а иногда, забывшись, повторяла их несколько раз.

Если во время намаза начинали передавать по радио сводку Совинформбюро, Хадичэ быстро проводила ладонями по лицу и, завершив молитву, шла в горницу.

— Ильгизар, килен![10] Ну-ка, наладьте получше, — торопила она сына и невестку.

— Ты же не окончила намаза, мама! — замечал лукаво Ильгизар.

— Окончила, окончила. Только суннат[11] на после отложила, — говорила она, завязывая платок на затылке так, чтобы уши были открыты, и садилась под самый репродуктор.

А сегодня вечерний намаз был скорее не молитвой, а тоскливым размышлением. Четыре месяца нет от Газиза писем. Ведь четыре месяца — это сто двадцать дней и сто двадцать ночей!

Оттого ли, что скворцы нынче пели особенно грустно, или оттого, что разбередила себя воспоминаниями о сыне, но Хадичэ не могла найти себе покоя даже в молитве.

Днем, оставшись одна, она бродила, растревоженная, по дому, бралась то за одно, то за другое дело, наконец раскрыла сундук в горнице, решив проветрить одежду Газиза. Правда, особой нужды в этом не было, но вещи сына живо напоминали его самого, напоминали счастливое прошлое. Даже прикосновение к вещам сына давало целительное утешение измученному материнскому сердцу.

Хадичэ вынула из сундука куртку с каракулевым воротником, брюки, пиджак; аккуратно отложила в сторону разноцветные галстуки, шарфы. Вот эту зеленую косоворотку Газиз купил в кооперативе, чтобы надевать на работу в поле. А вот совсем новый коричневый костюм. Он сшил его в прошлом году в Казани перед самой женитьбой. Она мягко провела рукой по плечам пиджака, — так гладила она нежную головку сына, когда он был маленьким, — кончиками пальцев сняла пушинку с воротника, осторожно, с какой-то надеждой проверила карманы, хотя прекрасно знала, что ничего в них не найдет. Ведь эти вещи она просматривает не первый раз... Серые глаза Хадичэ затуманились. Воспоминания, подобно хорошим снам, уводили от тяжелых дум.

Вот в этом костюме Газиз приехал с районного совещания. Счастливый, памятный это был день. Напившись чаю, Газиз подошел вон к тому крайнему окну. Стоял, смотрел на улицу, но видно было, мысли его далеко. Заметила мать, что сердце у сына не на месте, но заговорить с ним первой не хотела.

Хадичэ собралась уже выйти, но тут Газиз окликнул ее.

— Мама! — проговорил он смущенно, и голос у него осекся. — Хоть и не заведено самому говорить об этом с родителями... Но ты самый близкий мне человек, не хочу я обращаться к посредникам...

Хадичэ сразу поняла, к чему дело клонит.

— Правильно делаешь. И мне по душе, что делишься со мной. Чего же тут зазорного? Разве могут быть тайны между матерью и сыном?

— Я, мама, если дадите согласие, в этом году... в ближайшее время хочу жениться. Ты ее знаешь, дочь Бикбулата-абы — Нэфисэ. Мы с ней вроде уже сговорились...

Радости старухи не было конца. Было ей радостно, что уважил ее сын, с ней первой поделился. А еще большей радостью было, что избрал он лучшую в деревне девушку. Что ни говори, хоть Газиз и сын ей, да ведь ученый человек, агроном, своим умом живет. Приведи он в дом какую-нибудь напомаженную пустышку, неизвестного рода-племени, тоже ведь ничего не скажешь.

Все же до поры до времени не захотела она раскрывать свои чувства. Ответила Газизу сдержанно, спокойно:

— Нэфисэ, кажется, умная, работящая девушка. Ее мать — моя сверстница, моя ахирэт[12]. Думаю, не ошибся ты в выборе... Все же надо с отцом посоветоваться, с родными. Посмотрим, что скажут. Крепко то, что крепко продумано. Поговорим, обсудим...

Вот так, сидя у сундука, Хадичэ вновь пережила счастливые дни недавнего прошлого: свадьбу сына, приход Нэфисэ в их дом.

К концу намаза Хадичэ вспомнила, что видела прошлой ночью добрый сон, и почти совсем успокоилась. Но какие-то неясные мысли все еще бродили в голове. О чем же она думала давеча? Да! О своей невестке.

Ничего плохого она сказать о Нэфисэ не может. Но вот...

— «...Аллахуммэ тэкаббэль... вэ сиямэна, вэ киямэна...»[13]

Невестка все читает, дай бог ей здоровья!.. Хадичэ нравилось, что Нэфисэ читает книги Газиза. Может, потому и читает, что это книги Газиза? Сын, бывало, тоже так — прочтет и запишет на бумаге, прочтет и запишет. Потом задумается, шагает, шагает по комнате и опять возьмется за книгу. Но с другой стороны... чудно как-то, что невестка не рукодельничает, не шьет... Слава богу, и она была невесткой, и неплохой невесткой, да только недосуг ей было сидеть при старших и книги читать... Где там! Да...

— «...Вэ киямэна, вэ кираэтэна...»[14]

Нет, не удалось ей дочитать молитвы. Смутило ее, что недобро подумала о своей невестке, сидевшей тут же рядом с книгой Газиза в руках. Хадичэ устало провела ладонями по лицу:

— Все перепуталось в голове — и мысли и молитвы. Да примет аллах прочитанное!

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Они столкнулись на крыльце. О многом хотела рассказать Нэфисэ Айсылу, но, заметив, что она куда-то спешит, решила не задерживать ее.

— Я не буду заходить, Айсылу-апа, пойдем, по дороге потолкуем.

Айсылу схватила ее за рукав и повела в избу:

— Не говори пустое! Где это видано, чтобы поворачивали от самых дверей...

Она усадила Нэфисэ у маленького стола и принялась расспрашивать:

— Ведь после моего приезда мы еще не поговорили с тобой. Ну, как дела? Не получила ли письма от Газиза?.. Бригаду наладила?.. — Она посмотрела с улыбкой на свою маленькую дочку, которая ластилась к Нэфисэ, и сказала: — Вот видишь, и Юлдуз по тебе соскучилась.

Нэфисэ подняла девочку и посадила к себе на колени.

Затем она рассказала, что письма от мужа нет, что в бригаде положение осложнилось из-за семян, что Сайфи отказался им помочь.

— Очень уж долго ты задержалась там, — добавила она. — Заждались мы тебя... Совсем вернулась?

— Да, все закончили. Лес рубила, вывозила, по горло в снегу была... Нос отморозила...

Последние три месяца Айсылу по заданию райкома работала на лесозаготовках и возвратилась лишь два дня тому назад. Ее щеки стали совсем бронзовыми на весеннем ветру, и только отмороженный кончик носа нежно розовел на потемневшем лице. От суровой лесной жизни Айсылу похудела. Возможно, поэтому сохранившее девическую свежесть лицо ее с темным пушком над верхней губой казалось еще более юным. Глядя на нее, никто бы не подумал, что это председатель сельсовета и секретарь парторганизации колхоза. Скорей всего ее можно было принять за молодую учительницу.

Нэфисэ с любовью оглядывала Айсылу — ее черные глаза под тонкими бровями, туго скрученный узел густых волос, всю ее ладную крепкую фигурку — и думала: «А хорошая у нас Айсылу-апа!»

Айсылу рассказала о жизни на лесозаготовках, где она была политруком, обронила вскользь, что нет известий и от ее Хасбия. Потом, вспомнив о чем-то, прошла в другую половину, колыхнув голубой с белыми кистями занавеской на дверях.

Нэфисэ сидела, ласково поглаживая короткие смолисто-черные волосы девочки, и разглядывала убранство комнаты. На чисто вымытый желтый, как воск, пол от самого порога постлан пестрый палас. У перегородки стоит крашеная кровать, подушки прикрыты розовой, вышитой гарусом накидкой. Над кроватью большой портрет Хасбия. На другой стене — Ленин с Максимом Горьким. Нэфисэ окинула взором белоснежные занавески на окнах, горшки с цветами в переднем углу и подумала: «Верно, жили Хасби и Айсылу дружно и весело».

Тем временем из-под занавески появилась Айсылу. Она несла пригоршню орехов.

— Попробуй лесных орешков! Это мне бурундукские девушки дали.

— Спасибо, спасибо.