Станислав Росовецкий - У друкарей и скоморохов

• Название: У друкарей и скоморохов
• Автор: Станислав Росовецкий
• Жанр: Детская проза

После страшного пожара в Москве остался Васка сиротой. Пожалел его дядька Гаврила, государева Печатного двора резчик, взял себе в помощники, обещал ремеслу обучить. Правда, работать приходится пока больше по хозяйству, чем по делу печатному, однако жаловаться грех — одет, накормлен, к пользе пристроен. Но как-то раз появляется в доме необычный гость — дерзкий балагур, насмешник Бажен, из весёлых людей, сиречь скоморохов. И уходит Васка с его ватагой — в дальние земли, вольные края — навстречу бедам и радостям, потерям и обретениям, сомнениям и новым надеждам!

Подходит читателям 12 лет.

---

— Замковый. Каждый год 20 грошей вынь да положь, пане.

— Магистратские, те по три злотых кладуть.

— Так они ж богачи-дукачи, те хлебники и шевцы, хай и платять!

— Шустрый ты какой! Всем несладко, хлопцы. Тепер зачекайте трошки.

Пан Соболь скрылся за воротами усадьбы. Грицько проводил его взглядом, показал вдруг Васке длинный розовый язык и учал задираться:

— Тю-тю! Попёнок-опёнок, поповски обноски!

Васка одернул злополучный подрясник, в голове у него зашумело.

— А ты мещанин бесштанный!

— А ты, ты… блазень бездомный! Волоцюга, по чужим дворам волочишься!

— Дурак ты преузорочный!

— Це ты дурень, невиглас, до церквы не ходишь!

— Сам ты невежда неграмотный, аза от ежа не отличишь!

Грицько залился краской и больно ткнул Васку кулаком в грудь. Тот охнул и, размахнувшись, попал сопернику в нос. Бойцы обхватили друг друга, Грицько сумел подсечь Васке ногу, сам не удержался и вместе с ним покатился в пыль.

Мастер Спиридон вышел из калитки, закрыл её за собою, осторожно поставил на землю шкатулку, наклонился над бойцами и, изловчившись, поймал за ухо сначала одного, а потом и второго. Поставил их, сопящих, на ноги.

— Слухай, Грицько, зараз мы повернемося до твого батька, я ему поведаю бывшее, он из тебя пылюку выбьет, а потим сам отнесет шкатулку. Ты же, хлопче…, — повернулся он к Васке, — и ты вернешься домой. Селивон сам справится.

Грицько скривился, кулаками выдавил из хитрых глаз по слезинке и принялся божиться, что больше этого скоморошенка пальцем не тронет, все сделает, только бы батьке не было рассказано. Васке его нытье успело уже и надоесть, когда мастер Спиридон в конце концов простил их обоих, переспросил для верности, кому надо отдать в типографии шкатулку, и снова направился к воротам. На полпути остановился, хлопнул себя по лбу и едва ли не бегом вернулся к удивленным мальчикам.

— Вот беда! Из-за дурной ваши драки едва не забыл сокровище свое из шкатулки вынуть! Так и отдали бы Половковичу…

Он вырвал у Грицька шкатулку, достал небольшой сверток, развернул тряпочку и дрогнувшим голосом позвал полюбоваться на драгоценность.

Васка увидел обычную грушевую резную дощечку, с такой заставки в книгах печатают. Рамка заполнена была небывалыми изогнутыми травами, а над нею выступало на ветке яблоко граната, дерева из далеких полуденных стран. Дощечка была стертая, в трещинках, кусок рамки справа выщерблен. Грицько пожал плечами и принялся ощупывать свой расквашенный нос.

А мастер, встретившись с недоуменным взглядом Васки, спрятал в усы довольную улыбку:

— Это доска Ивана Федоровича Москвитина…

Ахнул Васка и снова склонился над дощечкой. В том, что ему доводилось о первопечатнике слышать на московском Печатном дворе, трудно было отделить правду от сказки.

— Его, его… Славетный наш першодрукарь вырезал её на Москве ещё, оттиснул с нея заставицу в первом своем творении — в «Апостоле» московском и увез на Украину… Добре сия доска постранствовала по типографиях, и каждый друкарь, светлую память русского архитипографа почитая, у своей книжци за честь почитал ея оттиснуты. И я тоже. Что за друкарь був, який мастер художества типографского! И який философ премудрый! Я зараз с его «Апостола» свой буква в букву набираю беспечно, бо знаю, что похибок и опечаток у Йвана Федоровича не водилось вовсе!

Пан Спиридон бережно завернул дощечку, взглянул с жалостью на заскучавшего Грицька, посоветовал ему умыться на рыночной площади у колодца и попрощался с ребятами.

— Ещё чого — два разы на день вмыватысь! Кривця и так не тече вже…

— Ты что ж, и вправду не будешь больше приставать?

— Сказано же було, — отвечал Грицько, старательно отряхиваясь.

— Что, батькина ремня забоялся?

— Не… У Лаври побувать хочеться, погулять. Давай, пошли вже. Ты ж тут, у Киеве, без меня, як кутёнок слепой.

Глава восемнадцатая , описывающая славный Киев-град, каким увидел его Васка весной 1630 года от Рождества Христова

По-прежнему сторожко поглядывая друг на друга, вышли пареньки на рыночную площадь. Она была пустынна: досужий народ, как понял Васка, глазел сейчас на переправу коронного войска. Оказалось, что два дня назад, в той сумасшедшей скачке, малый совсем не разглядел главной площади Киева. Прямо напротив Воскресенской церкви, сразу за которой и располагался столь счастливо укрывший скоморохов двор митрополита Иова Борецкого, прямо напротив неё красовался посреди площади деревянный терем о два жилья, украшенный большими стеклами окон, щедрой резьбою и резною жe смотровою башенкой на крыше.

— Гришатка, а это что? Наверное, палаты воеводы?

— Воеводский палац в Замке стоит, — хмыкнул Грицько. — То наша ратуша.

Васка хотел было спросить, что такое ратуша, да забыл: в глубине площади, за амбарами, лавками и рундуками увидел он белую церковь. Вытянутая вверх, с одним стройным куполом, легкая какая-то, она как будто взлететь хотела над прочными, к земле плотно прижавшимися торговыми строениями…

— То соборная наша церква, Пирогощи. Вона ще при руських князьях из каменя складена! А це Братский Богоявленский монастырь, там школы… Дывысь, куды идешь!

Малый, снова засмотревшийся на красный флюгер ратуши, чуть не забрел в вонючую лужу. Только сейчас он обнаружил, что площадь не замощена.

— Там, в Братском монастыре, у церковной стены могила славного гетмана Петра Сагайдачного, который с Войском Запорожским на битве с турками будучи, поганых турок по одному в плен забирал и в свой лагерь приводил, и на том бою стрелою пострелен и в Киеве от раны помер. Там, на могили его богатырской, хоругвь устромлена, а на ней вин, як живый, намалеванный на кони из сагайдаком и с булавою своею гетманскою! И ещё там братские школы…

— А что за школы, Гришатка?

— Ти дывысь, як его школы зачепыли! Те школы не для таких голодранцев, як мы с тобою. Там вчаться сыночки бурмистра, войтов, попов, значных казаков, старцев соборных, от кто… Там ученики ходять чистенько, всегда в сапогах, звуться спудеями.

— А мастер Спиридон, — он ведь там учитель, — не мог бы тебя, скажем, в те школы пристроить, а, Гришатка?

— Мог бы, мабуть… А навищо: выучившись по-гречески — та й знову невода тягать? Навищо оно мени?

Васка с завистью поглядел на стены монастыря. Везет же людям… На Москве нет таких школ.

Оставив позади площадь, они прошли узкими — и оттого Васке показавшимися ещё более длинными, чем были они на самом деле, — улицами и вышли к Острожским воротам. Как и два дня назад, ворота были отворены и мост опущен. Из башни доносились голоса игравших в кости стражников.

— От где легка робота, — завистливо протянул рассудительный потомок Селивона Рыболова. — Понаидалы морды. Це тебе не по-казацки в поле за татарами гонять!

За мостом, на развилке Васка остановился.

— Теперь куда?

— Тепер в гору, до самого Кута Спасского, а там сам увидишь. Так ты ещё в ІІечерський лаври не бувал?

— Нет…

Гришка посмотрел на него с презрением неописуемым.

— То ты ничего ещё и не видел в жизни своей.

На не столько крутом, сколь утомительно длинном подъеме Васка начал скоро задыхаться.

— Что це з тобою, Васько?

— Круто гораздо…

— Весь Киев такый! Весь на горах та буграх… Мы тут приобвыкли. Як був я ще малым, так из хлопцями бигав у Хрещатый яр гулять. Хотел бы я поглядеть, як ты погасав бы там с горки на горку!

— А волков там не водится?

— Забигают и вовки. А лисиц та зайцив повно.

Наконец, забрались они на гору.

— От тут, у Преображенской, и передохнём. Заодно и по Киеву роздывишься, майже все побачишь…

Васка, не успев отдышаться, поплелся первым делом посмотреть церковь. От неё, некогда огромной, остались только разрушенные наполовину стены. На одной из них, которая пониже, вырос развесистый клен. Штукатурка была сбита дождями, однако с широкого кирпичного столба взглянули вдруг на паренька суровые лики святых.

— И дожди не смывают?

— Что? Да это же из камешков блестящих выложено, навечно. Там внутри кое-где и по стени красками наведено, ещё можно побачиты… Якщо батько мене пустыть з тобою, я тебе все покажу: и де була Василивска церква, и Десятинна, Семионивска и тут недалечко, ще стоит стена, де була церква Федора Тирона. И где булы князивские, руських князив, палаты…

— Да откуда тебе все то ведомо?

— Тут все киевляне знают, где что у великом Киеве було. Мене, ещё совсем малого, батько за руку водил и показывал, А ему — его батько, а мой дед. Це мастер Спиридон, хоч и навченый вин, може всех Киевских святынь не знать: он не киевлянин родом, белорусец.

— А где Софийский собор?

— Залазь на стену. Зверху все покажу! Ну?

— А не грех?