Станислав Росовецкий - У друкарей и скоморохов

• Название: У друкарей и скоморохов
• Автор: Станислав Росовецкий
• Жанр: Детская проза

После страшного пожара в Москве остался Васка сиротой. Пожалел его дядька Гаврила, государева Печатного двора резчик, взял себе в помощники, обещал ремеслу обучить. Правда, работать приходится пока больше по хозяйству, чем по делу печатному, однако жаловаться грех — одет, накормлен, к пользе пристроен. Но как-то раз появляется в доме необычный гость — дерзкий балагур, насмешник Бажен, из весёлых людей, сиречь скоморохов. И уходит Васка с его ватагой — в дальние земли, вольные края — навстречу бедам и радостям, потерям и обретениям, сомнениям и новым надеждам!

Подходит читателям 12 лет.

---

— Пане десятнику, я казацького шпига поймал! — завопил вдруг стражник, бросился к Васке и крепко ухватил его за плечо свободною левою рукой. — До мене, пане десятнику! Ой-ой, рассукин сын!

Одурев от ужаса, Васка укусил стражника за волосатую руку и рванулся что было сил. Старенький подрясник не выдержал, раздался короткий треск. Васка полетел плечом вперед, выправился и стремглав пустился по дороге вниз.

— Шпиг! Люди добрые, держите шпига!

Тяжелые сапоги стражника бухали позади, казалось, что сразу за спиной. Прохожие прижимались к домам и заборам. Васка летел стрелою, сворачивая за первые попадающиеся углы. Вдруг он понял, что больше не слышит погони. Прислушался, для верности забежал ещё за один угол. Не сразу поверил, что стражник отстал.

Васка боязливо огляделся. Он стоял, согнувшись и пытоясь отдышаться, в незнакомом переулке. Днепр был совсем рядом: от него веяло свежим запахом речной тины, и мачты байдаков торчали прямо над соломенными крышами. За забором мещанка кормила гусей, с большим чувством оценивая поведение каждого из них, а также невестки своей Горпыны, которая ухитрилась разбить её любимый, от бабуси ещё доставшийся горшок.

Ноги у Васки задрожали и подкосились, он еле добрел до бревна под тем забором. Сел и уставился на муравьев, снующих по своим муравьиным делам, как будто на свете ничего не случилось. Да, ничего другого тут не придумаешь: дядя Андрей был там, у ворот, с теми жолнерами, на беседу к которым собирался. Там они, наверное, хотели его скрутить и затащить по мосту в Замок. Дядя Андрей с ними бился, выпалил из малой пищали (или это они стреляли в него и не попали?) и пролил там кровь… Только с одним человеком во всём Киеве мог теперь посоветоваться Васка, к нему и направился. Дорогой натерпелся немалого страху: не раз мерещился ему давешний стражник и, пока не убеждался в ошибке, всё казалось, что вот-вот узнает и снова погонится.

Типограф Спиридон Соболь вышел к нему усталый, в перемазанной краской рабочей одежде, тяжело опустился на крыльцо и рукою пригласил гостя сесть рядом. Тут он и выслушал всю историю.

Подумав, мастер испытующе поглядел на Васку и, понизив голос, сказал, что не хотел бы его, хлопчика, пугать, однако дела пана Андрея плохи. Настас, понятно, изменник, те жолнеры были ловушкой. У ворот на Замок беда, скорее всего, так и случилась, как предполагает Василько. Только (тут мастер Спиридон тяжело вздохнул) и для самого пана Андрея, и для всех них было бы лучше, если бы он был сразу убит в той стычке. Так было бы лучше и для общего дела, для православных людей.

Васка возмутился тогда, а мастер Спиридон пояснил ему свои слова, в землю глядя. Мол, если пан Андрей попал к жолнерскому начальству, — а такими делами, как допросы вражеских посыльщиков, занимается поручник Киевского воеводы, человек жестокий и упрямый, — так вот, если пан Андрей раненым попал в Замок, то живым ему оттуда не выйти. То, что с Москвою перемирие, здесь значения иметь не будет. Ляхи, как понять можно, считают пана Андрея запорожским шпигом, а такому во время казацкой войны пощады быть не может. Если он жив, его беспрестанно пытают. А скорее всего, был он убит сразу, потому что, — тут друкарь снова испытующе посмотрел на Васку, — и сам он, хлопчик, и второй уважаемый московский скоморох, и пан Селивон, да и он сам, Спиридон, не взяты до сих пор в Замок.

Друкарь опять задумался. Верно, вражьим ляхам не удалось выследить пана Андрея, поэтому, если он не живёт уже, то все они в безопасности. Мне-то, сказал он, деваться пока некуда, а вот панам скоморохам не худо бы перейти в иное, более безопасное место, а куда именно, надо пораскинуть мозгами.

У Васки голова шла кругом. В по-прежнему тесной, но как-то сразу опустевшей каморке Селивона Рыболова его встретил упреками уязвленный до глубины души Томилка, он же наместник атаманов пан Евсей Петров сын Стуков. Мало того, что Бубенист на промысел вовсе плюет и, чтоб легче от дела отбояриться, перестал даже дома появляться, теперь и он, Васка, слоняется по Киеву целыми днями — вместо того, чтобы помочь куклы доделать и слова для кукол придумать.

Малый безропотно выслушал его. Ещё дорогою решил он не пугать пока Томилку несчастьем с дядей Андреем. Зато Голубку рассказал всё без утайки.

Там, в душном хлеву, он прижался щекой к тёплой, домашней шкуре Голубка. Хозяйская коза Машка, вскормившая своим молоком многочисленное потомство пана Селивона, косилась на него желтым глазом и спрашивала себя, наверное, не собирается ли ещё и этот пришелец поселиться в её жилище.

Как только Васка сумел собраться с мыслями, он тотчас же забыл о козе. Главный вывод из его раздумий оказался неутешителен: ватаги весёлых больше нет. Остались не растерянные ещё в дороге потешные снасти и их хранитель — атаман без ватаги Томилка. Этот, впрочем, доделав новые куклы, сможет промышлять и сам. А прежней ватаги не будет, пока не вернётся Бажен. Васке же лучше исчезнуть из Киева. Город, ещё вчера приветливый и весёлый, казался теперь ему огромной тюрьмой, по которой шныряют, выискивая его, Васку, стражники и жолнеры.

Ватаги нет. Он может и должен, как говорил тогда Бажен, принять решение, подумать и о себе. Атаман обещал ему, что на Украине можно будет поискать родичей. Десять дней назад (как давно это было!) их, связанных, провезли, как узнал потом Васка, верстах в двадцати от Березани, где родился и жил его отец. Тогда ему было не до родичей… Сейчас, пока отлучился Бажен, он съездит туда один. Васка не боялся пускаться в одиночестве путешествовать по краю, охваченному войной — Киев с его Замком и замковым застенком казался ему сейчас страшнее всего на свете.

— А не найду своих, поедем искать Бажена, правда, Голубок? С Баженом нигде не пропадём.

Услышав знакомое имя. Голубок встрепенулся, повернул голову и потрепал малого за плечо своими мягкими губами.

Мастер Спиридон тоже одобрил это решение Васки. Вздохнув, он порылся в чулане и вынес оттуда старое седло, нашел, порывшись, и прочую верховую сбрую.

Возвратившись во двор Селивона Рыболова, Васка тихонько вывел из хлева Голубка, оседлал его, собрал свою котомку, привязал её к седлу и хотел уже, безлюдьем двора воспользовавшись, съехать тихо, ни с кем не прощаясь, однако передумал. Ведь нe пригласить с собою на войну Грицька было бы нечестно.

— Грицько! Грицько!

Грицько оказался дома. По-домашнему, в одной длинной рубахе, вышел он из хаты.

— Грицько, я еду сначала в Березань родичей искать, потом на войну под Переяслав. Хочешь со мною? Голуб мой двоих снесет. А там, глядишь, ты у ляха и себе коня добудешь.

Грицько хмыкнул, черные бусинки его глаз оценивающе ощупали Голубка. Он почесал в затылке и отказался:

— Неколы мени, треба батьке допомогать. А вдруг убьют, кто тогда батьке помогать будет?

— Вольному воля, — свысока, с седла уже, глянул на него Васка. — А за вас, людей деловых, найдется, кому повоевать.

Грицько, не сморгнув глазом, выслушал это язвительное замечание и спросил невинно:

— А ты у старшого свого отпросился? Нет? Ага… Дядьку Евсей! Дядьку Евсей! Тут ось ваш Василько на войну, у старшего не пытаючись, поихал!

Голубок прижал уши и затрусил было к воротам, однако Грицько повис на засове. Из-за коморы, с зеленой крыши погреба, свалился Томилка, в руках имея иголку и пеструю тряпку; как сообразил впоследствии малый, не раз потом со стыдом вспоминавший этот разговор, петрушечник там, на светлом месте, кроил платье для новой куклы.

Томилка воткнул иглу в тряпку, сунул, скомкав, тряпку за пазуху, укололся, недоуменно потер грудь и спросил шепотом:

— И ты, малый, сбегаешь? Что ж с ватагой теперь станет?

— Поеду я, Евсей Петрович, родичей в Березани искать. Поищу, поищу, да и вернусь. Вот те крест святой!

— Поклялся лепше бы нашими Козьмой и Демьяном… Отчего ж в Березань? Говорил ведь, что родичи в Киеве…

— Солгал, виноват. Так оно красивей как-то было. Кто ведает про Березань? А Киев всем на Руси ведом.

— Красивее, ишь ты… Так пойди, принеси икону нашу.

Когда Васка вернулся, Томилка скармливал Голубу, несколько тем удивленному, сухарь с ладони и бормотал растерянно:

— На кулачки с ним биться, что ли, с мальцом? Если атаман разум теряет, чего с малого-то спрашивать? И меринок ведь не его, ватаги…

Из хаты выскочила пани Рыболовиха, наскоро завязывая узелок.

— Ты, сынок, говорить мой старшенький, на войну поедешь, атамана вашего искать… От, передай ему и скажи, чтобы вин, коли там казанка татарского не найдет, так пускай нарочно и не шукает.

В мирное время до Березани из Киева не дольше дня пути, однако Васка, на всякий случай попетляв по городу, выехал к Кирилловскому монастырю, под ним переправился на левобережные луга, несколько раз вплавь пересекал бесчисленные рукава и заливчики, добрался, наконец, до Троещины, а оттуда уже пустился на Борисполь. Не доехав нескольких верст до Борисполя, решил остановиться на ночевку. Уже в сумерках Васка, смертельно боявшийся встретить ночью жолнеров, с облегчением разглядел узкую тропинку, что пересекала дорогу и вела в чащу. Он спешился, с Голубом в поводу вышел по тропке на небольшую поляну. Стоял здесь стожок прошлогоднего сена, почему-то не вывезенного косарем.