Тэру Миямото - Лестница

• Название: Лестница
• Автор: Тэру Миямото
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001

---

Симада был невысокий, широкоплечий, с кривоватыми ногами (походку, какая была у него, обычно называют "крабьей"). Особой приветливостью он не отличался, но и общения с соседями не чурался. Еще с конца войны он работал на складах недалеко от Осакского залива. Работа была ночная, он уходил к девяти вечера и возвращался в девять утра. Симада не пил, ел всегда дома, перед уходом в ночную смену готовил себе ужин, в комнате у него всегда был порядок.

Наверное, потому что он жил один и в нем чувствовался крепко стоящий на ногах человек, мужское население "Камэи-со" постоянно собиралось у него в комнате — смотрели телевизор, играли в карты по маленькой. А таксист с первого этажа приходил к нему почти каждый вечер. Он жил со стариками родителями — это они молились по утрам и вечерам, постукивая колотушкой. И еще к Симаде частенько заходил фокусник, тоже наш сосед. Он вообще мог спокойно открыть комнату, пока хозяин на работе, и развалившись на татами, смотреть телевизор. Работой фокусник себя особо не утруждал — три-четыре дня в месяц ему обламывалась халтура в забегаловках со стриптизом, где он потешал народ в перерывах между номерами. В основном он жил на деньги, которые выклянчивал у сестры, и большей частью пропадал в игровых залах, играя в маджонг.

Сестра фокусника, невзрачная молчаливая девица, работала в универмаге где-то на Синсай-баси. Тетки из "Камэи-со", любительницы посудачить, поговаривали, что, может, эта парочка и не брат с сестрой вовсе. Но я-то точно знал, что это не так. Потому что на следующее утро после нашего переезда услышал их разговор за стенкой:

— Ты, братец, бросай свой маджонг! Конечно, все думают, что ты жульничаешь, раз ты говоришь, что фокусник. Ты меня вообще слушаешь?

— Да слышу я, слышу! Да если б я мог такие фокусы выделывать, стал бы я на сестринские копейки перебиваться.

Именно он, этот фокусник, сообщил мне "приятную" новость. В один прекрасный день он, словно нарочно громыхая по лестнице, прибежал мне сообщить, что моя мать лежит на трамвайных рельсах и кричит что-то несуразное, из-за чего трамвай не может двигаться дальше.

Он говорил все это, а на лице его блуждала мерзкая усмешка. Признаться, сначала до меня не совсем дошел смысл его слов — его улыбающееся лицо слишком не соответствовало тому, что он говорил. Но я ясно слышал его слова.

— Эй, парень, твоя мать кверху "воронкой" на рельсах лежит, и трамвай из-за этого встал. Ну и дела!

Я как раз пришел из школы и ждал мать. Она пошла устраиваться на работу в кондитерский магазин, куда ее обещал пристроить один знакомый.

— Да из-за нее трамвай стоит… Беги быстрей, надо ее домой привести. Не то пьяные с твоей мамкой поиграются, — сказав это, фокусник пару раз выразительно хлопнул себя по паху.

Еще не совсем уразумев, что случилось, я выскочил из комнаты и кубарем скатился по лестнице. У меня тряслись коленки — я был уверен, что мать попала под трамвай. Я сократил путь, пробежав по доске, перекинутой через канаву рядом с химчисткой, выбежал на улицу, и тут же меня окружил страшный шум, в котором смешались звуки истошно сигналящих машин, гудение толпы и звон трамвая.

Мать действительно лежала поперек трамвайных рельсов. Ее юбка задралась почти до пояса. Заплетающимся языком она все повторяла, обращаясь к вагоновожатому и кондуктору, пытавшимся ее поднять: "Лучше бы вы меня задавили… Скорее бы меня задавили, что ли…"

Я метнулся назад, спрятался за спины зевак и смотрел, как несколько мужчин переносят мать на тротуар. Свет из окна забегаловки высвечивал пах матери, были видны даже синие прожилки на ее ногах. Она сидела на тротуаре и безвольно мотала головой.

Трамвай уже ушел, толпа рассеялась, и мужичок, по виду рабочий, расспрашивал мать:

— Ты где живешь-то, тетка?

И только тогда я выдавил себя из темного закоулка, пересек улицу и, подхватив мать, повел ее домой.

Хозяин забегаловки орал мне вслед: "Можно было бы и извиниться, раз столько беспокойства людям доставляете!"

— Прости меня, а? Прости меня, ладно? — бубнила мать. Дома ее несколько раз вырвало, потом она зарылась в расстеленную мной постель и уснула. Я подумал, что нечто из ряда вон выходящее толкнуло мать на такой неожиданный поступок. Но всё оказалось не так. После этого случая мать стала пить. Она не могла не пить, и ее не останавливало даже то, что иногда у нас в доме не было ни крошки.

Оправдывалась мать тем, что от выпивки ее не так сильно мучает головная боль, если, мол, у нее будет болеть голова, то она не сможет работать. Но ни в одном месте ее не держали и десяти дней. Сорокатрехлетнюю женщину, от которой с утра несло перегаром, увольняли без разговоров отовсюду.

В школе — и на уроках, и на переменах — я все время думал о матери. Я не хотел видеть ее пьяную. И когда я в очередной раз шел забирать ее с трамвайных путей, я словно каменел и не чувствовал ни стыда, ни горечи. Наверное, если бы я не отключался, то просто не мог бы заставить себя идти за матерью, валявшейся с задранной юбкой на трамвайных путях.

Не знаю, сколько в ту пору зарабатывал мой брат, но те восемь тысяч иен, которые он присылал каждый месяц, явно были самым большим, что он мог себе позволить. Напомню, что это было в шестьдесят втором году и брат пошел работать сразу после школы.

Довольно долго, целых три месяца, я не говорил брату о том, что мать стала пить. Но когда в пятый раз повторилась эта история, я почувствовал, что сил моих больше нет, и позвонил брату в общежитие. Никогда не забуду, как он молчал в трубку. Когда я закончил говорить, брат не проронил ни слова. Я даже подумал, что телефон отключился, и заорал: "Алло! Алло!". И тут услышал: "Я ничего не могу сделать", — и брат положил трубку. В растерянности я выбежал на улицу, и пока кружил по ночным улицам, меня вдруг осенило. Я рванул в забегаловку и попросил хозяина не продавать матери спиртное.

— Да чего же не продать, если она платит? Я живу с этого, — пробурчал он.

И тогда я заорал:

— Ну тогда и нечего жаловаться, что тебе доставляет беспокойство то, что трамвай останавливается!!!

Хозяин схватил меня за грудки, и вместе с помощником они повели меня на пустырь неподалеку. Отколотили меня так, что стало солоно во рту и три дня левое ухо ничего не слышало. Мне ничего не оставалось, как забыть про школу и все время караулить мать.

Первый день я не иду в школу и сижу на лестнице, прислонившись правым плечом к деревянной раме окошка, обхватив колени руками, и пытаюсь выловить из моря звуков только те, которые наполняют сейчас нашу комнату.

Вот мать открыла кран, вот она прислонилась к стене, вот слышен шелест ее одежды, волочащейся по татами, — я мог различить любой шорох в нашей комнате, каким бы тихим он ни был.

Вдруг шум затих. Я вскочил, поднялся на второй этаж и заглянул в комнату. Мать спала. Это успокоило меня, но на всякий случай я запер дверь и снова вернулся на лестницу.

Из своей комнаты вышел Симада.

— Почему ты в школу не пошел? Понимаешь, эта болезнь сама не пройдет, надо в больницу ложиться.

Но я-то считал, что если мать не будет выпивать дней пять, то болезнь пройдет сама собой, и поделился своими соображениями с Симадой. Но он сокрушенно покачал головой:

— Можно десять лет не пить, а потом от одной капли сорваться… Пойду-ка я в туалет. Можешь в моей комнате телевизор посмотреть, — и Симада отправился в общий туалет в конце коридора, а я зашел в его комнату и уселся перед телевизором.

Рядом с телевизором — встроенный шкаф, дверца его чуть приоткрыта, и я невольно заглянул внутрь. На верхней полке громоздились матрасы-одеяла, а внизу я обнаружил два картонных ящика, один из них был доверху набит какими-то журналами. Журналы лежали обложками вниз, я взял один и перевернул. В глаза бросились фотографии женщин. Одна из них почему-то была связана и подвешена к дереву, а на другую и вовсе надет ошейник. Сердце бешено колотилось. Я напряженно прислушивался к шагам в коридоре и листал страницу за страницей. Потом быстро положил журнал на место и вдруг заметил, что из-под кучи сигарет, тетрадей, блокнотов выглядывает толстый конверт. Я и сейчас не могу объяснить, почему я тогда твердо знал, что в нем лежат деньги, толстая пачка купюр. Вернувшись в комнату, Симада сказал:

— Может, сходишь в диспансер? Или нет, лучше, в районную администрацию. Как ни крути, от того, что она здесь будет лежать, ничего не изменится.

Он вытащил из шкафа пакет с леденцами и угостил меня. Я запихал в рот леденец, пробормотал что-то невнятное и спросил разрешения иногда приходить, чтобы смотреть телевизор. Уже тогда я задумал украсть деньги.

— Да приходи, все равно у меня комната как зал для собраний, — усмехнулся Симада и закрыл шкаф.

Все три дня, пока я не ходил в школу, мать не пила. Она, то и дело хватая меня за руки, клялась бросить пить. Из денег, присланных братом, оставалось всего четыреста иен, а до следующей получки было еще десять дней. Но мать пропила эти последние четыреста иен в тот же вечер, и когда я вернулся из школы, она сидела, причитая: "Умереть хочу, умереть хочу", — и вдруг показала мне язык.