Наталья Смирнова - Москва Нуар. Город исковерканных утопий

• Название: Москва Нуар. Город исковерканных утопий
• Автор: Наталья Смирнова
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-53618-4, 978-5-699-37227-0

Под одной обложкой в антологии «Москва Нуар» собраны рассказы самых ярких современных российских писателей о Москве — не такой, как мы ее знаем, состоящей из дорожных пробок, смога, гламура и вечной толкотни, а о Городе тайн и загадок, Городе, имеющем душу. Узнать его можно, только открыв ему свое сердце нараспашку.

Каждый из авторов антологии хорошо известен читающей публике и любим, у каждого — свой неповторимый стиль и безграничная фантазия.

Антология «Москва Нуар» — это объемный и неожиданный портрет Большого Города, написанный крупными и смелыми мазками, привлекательный и шокирующий одновременно, но всегда яркий и интересный.

Этот Город можно не любить, но не гордиться им невозможно.

---

Снова повисла пауза.

— Бить будешь? — спросил я, чтобы не было так тихо.

Он мотнул головой. Нет, он не собирался меня бить. Он просто ждал, когда ребята принесут ему тазик.

Старый имел трогательное пристрастие не только к мировому кино, но и к литературе. Настольной его книгой был «Билли Батгейт» Эдгара Л. Доктороу; особенно он обожал сцену, в которой мафиозный босс Шульц приказывает надеть на предателя Бо Уайнберга «цементные тапочки» (обувка эта, если вдруг кто не знает, представляет собой таз или корыто с цементным раствором, в который следует ступить босыми ногами) и утопить его в море.

Прорубь в реке Яузе, по мнению Старого, была даже лучше моря. Ее проковыряли во льду быстро — а вот цементного раствора, равно как и тазика, в особняке Старого не нашлось. Так что он отправил своих дуроломов купить и то, и другое, — отправил уже минут тридцать назад, но время-то было позднее, и дуроломы все не возвращались (тазик они купили сразу, в «Атриуме», зато с цементом возникла загвоздка), периодически оповещая Старого об очередном фиаско посредством мобильной связи…

Меня трясло.

— Мне холодно, — сказал я, но он не ответил.

Мобильный Старого вновь взорвался позывными из «Бумера» — я вздрогнул всем телом и затрясся еще сильнее, не то чтобы даже от холода; просто умирать не хотелось.

— До сих пор нет? — зарычал Старый в трубку.

Есть такие люди: вроде посмотришь — физиономия как у плюшевого медведя, глазки-пуговки, носик пимпочкой… А разозлится — орел.

Старый относился как раз к такой категории; когда он злился, мутно-серые его глаза приобретали благородный ртутный оттенок, землистый цвет лица растворялся в аристократической бледности, ничем не примечательный нос становился орлиным, густые брови вздымались и опускались, как смертоносные черные крылья… Одним словом, в гневе он был красив (а поскольку в этом состоянии он пребывал часто, можно сказать, что красив он был большую часть времени).

— Уроды! — орал Старый в трубку. — Езжайте на стройку к Палычу! Пусть он цементу вам даст!..

И в это время вошла Лисичка. Старый ее не видел: он стоял к ней спиной. Зато я все видел отлично. Она была босиком, встрепана, рыжие волосы спутались, правая щека чуть припухла. Она смотрела на него с ненавистью — да-да, с неподдельной ненавистью, с такой ненавистью, что я даже испытал злорадное удовольствие ревнивого самца, хотя, видит Бог, мне было совсем не до этого…

— …А я говорю, у него будет цемент!

По-прежнему глядя ему в спину, она взяла с полки статуэтку (не статуэтку даже, а так, какую-то бронзовую загогулину, кусок, как говорится, современного искусства) и, тихо ступая босыми ногами, подошла ближе. Она дождалась, когда он скажет «Все, жду!» и выключит телефон — а потом размахнулась и ударила его современным искусством в затылок.

Он медленно, как-то очень картинно, упал.

Он умер почти сразу, сказав перед смертью:

— Мне холодно.

Он все-таки очень любил все эти киношные штучки, бедняга. Ковер, залитый кровью, любимая женщина с окровавленными руками, «мне холодно»… Прям Голливуд. Пока Лисичка Ли не развязала меня и я собственнолично не убедился, что он не дышит, я даже думал, что он притворяется.

Однако же он умер честно.

Стоя над трупом Старого, голый, трясущийся, жалкий, я снова обидел Лисичку. Я спросил ее, чего она хочет. В смысле, сколько стоит услуга. И слегка пнул тело ногой.

И тогда она стала плакать. Она плакала долго и громко, как ребенок, как безутешный ребенок. Она плакала так же, как, наверное, тогда, в первый день, когда ее привел сюда Старый. Она всхлипывала и никак не могла успокоиться, она говорила: «Мне ни… ни… ни…» Я обнял ее и гладил по волосам, и мне стало стыдно, мне стало ужасно стыдно, еще до того, как она наконец выговорила:

— Мне ничего от тебя не надо. Я сделала это для тебя. Он ведь хотел убить тебя!..

Мне было стыдно. Я прятал лицо в ее волосах и просил прощения.

А она прошептала:

— Если хочешь, я буду с тобой.

Я был голый, а она быстро разделась. Старый смотрел на нас неподвижным окровавленным глазом. Он тихо наблюдал, как я получаю ответы на свои вопросы.

Я узнал, что Лисичка стонет.

И что глаза ее остаются открытыми, а зрачки расширяются, расширяются, становятся огромными и безумными, как два черных полнолуния.

Я узнал, что она пахнет зверем и все еще детством, что на вкус она солоновата, как море, что соски у нее твердые и чуть коричневые, что веснушки у нее только на лице и плечах и что от пупка к лобку вьется тонкая рыжая ниточка.

А потом она дала мне одежду (его одежду, потому что мою Старый выбросил), она дала пачку долларов (его пачку), она дала пистолет (его пистолет) и золотистую карточку. Мою карточку.

Уходя, я спросил ее:

— А как же ты?

Она ответила:

— А что я? Искать будут тебя, не меня. Я просто останусь тут и буду очень безутешной. Я скажу, что когда зашла в комнату, он уже лежал, так, — она кивнула на Старого.

Видимо, на моем лице не отразилось восторга.

— Тебе нужно продержаться всего одну ночь, — сказала Лисичка. — Если мы убежим оба, они просто будут искать нас обоих, и шансов у нас никаких. А так — за ночь я как раз все устрою. Утром ты выйдешь из автобуса, и мой человек… и наш человек даст тебе документы, билеты и новую одежду. Никто и никогда — поверь мне, никто и никогда! — не станет искать тебя, милый, в этом вонючем автобусе. Никто и никогда не станет искать тебя в вонючем плацкартном вагоне. В Одессе мы встретимся. Ты не против? Ведь ты же не против?

Я был не против, потому что это звучало логично. Я был не против, потому что влюбился. Я был не против, потому что Лисичка — мой ангел-хранитель. Потому что сомневаться в ней — грех. Она убила его ради меня. И себе во вред. Это факт. Это парадокс. Я думаю об этом все время, я не перестаю восхищаться ею: Старый был единственной ее гарантией в жизни. Убив его, она просто теряла все: особнячок на берегу Яузы, деньги, шмотки, духи, побрякушки, дорогие автомобили, прогулки по «Атриуму», — все.

И что она получала взамен?

Старый был женат — но не на Лисичке. Его жена проживала отдельно, в скромной трехэтажной постройке на Рублевском шоссе, и с помощью няни, физкультурного тренера и двух гувернанток воспитывала их общего сына; Старый наезжал к ним время от времени. Лисичка об этом знала. Все состояние Старого было завещано жене и сыну. Лисичка об этом знала.

Так что же она получала взамен?

Меня. Только меня. Да и то без гарантии.

За окном темень, но сейчас уже утро. Мы едем обратно, мы уже совсем близко: вон он, впереди, этот чертов «Атриум», на той стороне Садового. Осталось всего минут пять-десять, не больше. Осталось лишь развернуться у Таганки, проехать совсем чуть-чуть — и мы будем на месте, у Курского.

Сейчас совсем рано, и «Атриум» пуст и мрачен, как заброшенный средневековый замок.

Дела мои идут хорошо, — как любил говаривать Старый. Скоро все кончится. Дела мои идут хорошо. Свой человек скоро встретит меня на платформе. Я сяду в поезд Москва—Одесса, вагон плацкартный, и наконец посплю. Нет, не так — сначала я отправлюсь в вагон-ресторан и пожру как следует. А уж потом лягу спать. Да, дела мои идут хорошо. Разве что…

Что-то маленькое, незначительное, но настырное не дает мне покоя. Точно тупое сверло, оно ввинчивается в мой мозг. Как забытое дело или слово, как оставленный без ответа имейл, как ошибка в квартальном бухгалтерском отчете, как битые пиксели на новом дорогом мониторе, как завалившийся под диван последний кусочек пазла…

Это что-то мне никак не удается нашарить. Возможно, это просто усталость, незначительный сбой в моей нервной системе, какой-то заскок, от которого лучше отвлечься. Лучше просто смотреть в окно — и не думать, не думать…

Я просто смотрю в окно: на дорогу, на светофоры, на «Атриум».

Водитель Автобуса Милосердия включает радио:

— …Рекордная для этого месяца температура; ртутная стрелка опустилась этой ночью до минус тридцати восьми градусов. Однако уже с сегодняшнего дня температура постепенно будет расти, теплый атмосферный фронт…

— …to understand her you gotta know her deep inside, hear every thought, see every…

— …шшшшш…

Водитель немилосердно скачет с одной волны на другую.

— …Но только в демократическом обществе, что бы вы там ни говорили, возможны преобразования, сравнимые с…

— …have you ever really really really ever loved a woman?..

— …Пошлю его на-а небо за звездочкой!..

— …к главным новостям. Следствие не сомневается, что убийство депутата Госдумы и владельца компании «Стар-нефть» Николая Старковского было совершено пиар-менеджером компании «Стар-нефть» Андреем Калужским, который, в частности, являлся автором-разработчиком концепции БаБла Милосердных Монстров, прошедшего в ночь накануне убийства в Москве. По словам следствия, для предъявления Калужскому обвинения имеются все необходимые улики. В настоящее время Андрей Калужский скрывается, однако за пределы города, по мнению правоохранительных органов, он не выезжал. «Я просто не могу поверить, что этот человек совершил преднамеренное убийство, — заявила в интервью верная подруга покойного депутата Елизавета Лесницкая. — Андрей казался таким добрым и честным, он сам придумал и организовал БаБла, прекрасную благотворительную акцию, которая уже помогла сотням бездомных!..»