Эдмунд Бентли - Криминальные сюжеты. Выпуск 1

• Название: Криминальные сюжеты. Выпуск 1
• Автор: Эдмунд Бентли
• Издательство: Лаванда. Физкультура и спорт
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1992

В сборник «Криминальные сюжеты» входят произведения разных жанров. Есть здесь очерк — «Император Павел» Георгия Чулкова, повести — «Гнездо предателей» Джона Кризи, «Поиски смысла жизни» Витяниса Рожукаса, фантастическая повесть «Клонинги» Веселы Люцкановой, рассказ Эдмунда Клерихью Бентли «Благодетель общества».

Но все эти произведения объединяет одно — криминал, что в переводе с латинского означает: относящийся к преступлению.

Во всех произведениях, вошедших в сборник, перейдена грань допустимого, нарушена мораль, а то и произошло преступление, то ли перед законом, то ли перед моралью, то ли перед историей.

---

— Роберт, расскажи еще что-нибудь, — попросила Мари-Луиза. — Какую-нибудь католическую историю.

— При условии, что все, о чем буду рассказывать, будет о Литве и ее людях, — сказал Роберт. — У меня горы информации о своей родине. Истории как со слов двоюродного брата Ричарда, так и других соотечественников.

— Ну-ну, — заулыбалась Эльмира. — Интересно, что же произвело на тебя наибольшее впечатление.

— История об одинокой старушке и о низком Коэффициенте доброты ее соседей. А также о несовершенной организации социального обеспечения и низком Интеллектуальном коэффициенте ее руководства. Итак, жила-была одинокая старушка и у нее был кот по имени Кисун. Но пусть рассказ будет от ее имени. «Представьте себе, как он, такой большой и толстый, взбирается ко мне на живот и начинает царапаться. Какое это огромное и неповторимое удовольствие. Самый совершенный из котов. Синий, как голубь. Ангельское создание. Когда сердится, оскорбляется, я начинаю его ласкать, а он горд и прощает не сразу. Знаете ли вы, как приятно целовать ему лапки? В мире нет слов, чтобы описать, какое ангельское создание этот мой кот. Взор ясный, как сон новобрачной. Но самое главное — он умел говорить. Я смотрю телевизор, там показывают бокс, и говорю: «Этот черный побьет рыжего». «Да», — отвечает мой Кисун, и мы с удовлетворением смотрим дальше. Или вот — пеку пирог и ворчу: «Ну и советская власть, чтоб ее черт побрал, нельзя купить нормальных дрожжей». «Да, — говорит Кисун, — чтоб ее черти драли!» Наша идиллия продолжалась до тех пор, пока кто-то не позвонил в звонок у моей двери. Ко мне никто не заходит, поэтому я с удивлением спросила: «Кто там?» «Почтальон», — услышала в ответ и открыла дверь».

Стоило только старушке повернуть замок, как в квартиру ворвались два подростка, скорее всего учащиеся профтехникума. «Где почта?» — с удивлением спросила старушка. «Вот телеграмма-молния», — сказал один из них и треснул ее палкой по голове.

«Я потеряла сознание. Когда пришла в себя, почувствовала, что привязана к кровати. Руки-ноги связаны, а рот заткнут полотенцем. Ящики секций были вывернуты, шкаф стоит с распахнутыми дверцами, словом, ералаш после грабежа. Они искали золота и денег, а нашли только мое девичье колечко и половину пенсии. Кисуна не было. Он остался по ту сторону защелкнутой двери. Я изо всех сил мычала, а Кисун изо всех сил кричал за дверью. Но я не могла пошевелиться. Ждала смерти. Чтобы время шло быстрее, стала считать вещи в комнате. Те, которые видела, и те, о которых помнила. Насчитала шестьдесят семь, а Кисун за дверью кричал: «Шестьдесят восемь». Потом я попыталась вспомнить все литовские народные песни, которые только знала. «Ездоки бравы — все с зи-пунками, все с козырьками. За козыречком цветочки руты, на поясочке шелков платочек. Выйди, мой тятя, гостям слово молвить, гостям слово молвить, ворота задвинуть. Как же мне, дочка, гостям слово молвить, два уж годочка, как тестем прозвали, тестем прозвали, рядом катаЛи, рядом катали, медком угощали». Потом мы с Кисуном оба помолились. Через семь лет работники банка обратили внимание, что никто ничего не берет с того моего счета, куда шла пенсия. Дали знать социальному обеспечению. Оттуда пришел инспектор и опросил соседей. Те не видели меня уже семь лет. Только Кисуна встречали, Кисун же с ними не разговаривал. И только тогда взломали ко мне дверь». Ой простите… У меня истерический приступ: ха-ха-ха-ха-ха…

— Смотри-ка, один автомобиль перевернулся и загорелся, — тыкнул в телевизор Дик. — Пожарники уже бегут гасить. Что они делают! Австриец их не задел — помогла виртуозная техника. А Том Прайс задел одному пожарнику за ногу. И огнетушитель вылетел у того из рук! Прямо Прайсу в голову. Боже, оторвал голову! Смотрите, он едет дальше без головы! Пике дважды провернулся волчком и ухается о бетонную стенку. У него была гигантская скорость. Пике выбрался из автомобиля и потерял сознание. Сколько жертв! Какой трагический конец! Еще лидирует Сенна, вторым — Прост, третьим — Бергер, четвертым — Альборетто. Шедший шестым Дерек Варвик выбыл из соревнования. Затем — Риккардо Патрезе, Бутсен и Иван Капелли.

— Я потрясена, — сказала Мари-Луиза. — Мне плохо. Довольно гонок. Идем вниз в кафе.

— Я остаюсь, — сказал Дик.

— Я тоже, — Эльмира погладила Мари-Луизу по щеке, словно прося прощения.

— Я иду с тобой, — угрюмо сказал Роберт.

Они распрощались с остающимися и спустились вниз в кафе. Там официанты облепили телевизор. Том скороговоркой сыпал тирады, все возвращаясь к истории гонок в Монте-Карло.

— Кровь, — сказала, садясь за столик, Мари-Луиза. — Все жаждут узреть кровь. Какие мы плохие. Знаешь, Роберт, я не хочу, чтобы ты был гонщиком. Больше не хочу. Помню свое первое соприкосновение со смертью. Тогда я совершила такой грех, что меня едва не выкинули из комиссионных инспекторов, а уж о карьере в Комиссии мне нечего и думать. На всю жизнь я обречена оставаться рядовой инспекторшей. Один раз не наступила женская хворь. Пришло время захворать, а я не захворала. Сказала Тому. Том попросил моей руки и сказал, что жаждет от меня ребенка. Я не положилась на свою куриную голову и посоветовалась с Анжелиной, заведующей отделом Комиссии. У нее очень высокий Интеллектуальный коэффициент, не говоря о Коэффициенте доброты. «Почему не хочешь рожать?» — спрашивает. «Хочу еще свободно попить кофе и горячий шоколад в кафе, хочу отбросить бытовые заботы и еще пожить. И потом, я не люблю Тома. Он мне как лекарство от одиночества». Анжелина категорически посоветовала рожать. Помню, изнуряющая жара стальными когтями вцепилась в захлебнувшийся пылью город, и я отправилась в лес. Нашла пахнущую амброзией полянку над изгибом лесного ручья. Мозаика облаков, желтоватое солнце, сочный аромат сосен, влажное дыхание ручья — все это впитывалось в меня, лежащую в густой высокой траве, точнее, все это я впитывала в себя, как раненый слон, и ругала себя, безмозглую козу. Я задавалась вопросом, где мои самокритичные насмешки, меткие замечания и юмор. Припомнилось, как Том начал так ласково виться вокруг меня, что даже мраморный слоник растаял бы от умиления. Он делал все, чтобы только это милое дело вышло. А во мне почему-то зрело сопротивление, противоположное решение. Помнится, подсознание — эта вечная ткачиха беспокойства — толкало меня то в одну, то в другую сторону. Я спрашиваю себя: «Что это за номера ты вытворяешь? Рожай». Кажется, гармония природы, этот ручей в чаще и все остальное настраивало меня на положительный ответ. Кстати, тогда я и поняла, что те, что борются за экологическую чистоту, это люди с высоким Коэффициентом доброты. Лелеять природу — значит делать добро людям. Но я отвлеклась от темы. Помедитировав часа два, вернулась в город, и мне сделали аборт. Почему так произошло, я не знаю. Слушалась голоса интуиции. После этого полгода не могла зайти в церковь. Мне снились мертвые младенцы с разбрызганными мозгами и подгнившими ножками. Такие жуткие сны преследовали меня долго. Тогда я в первый раз прикоснулась душой к смерти. К смерти своего ребенка. Том заклинал меня Христом Богом, чтобы я выносила, но попал не по тому адресу. Вот я какая, Роберт, ха-ха. Но вот голос Тома, гонки окончены, победил Сенна. На втором месте Прост, на третьем Бергер.

— Две чашки горячего шоколада, — сказал Роберт подошедшему официанту.

Гонки закончились, и официанты бросились за работу. Постепенно прибавлялось народу. Они вдвоем глотали шоколад и молча смотрели друг на друга. Прошло немало времени, и Мари-Луиза поцеловала Роберта в губы, потому смахнула набежавшую слезу.

— Смотри, Мари-Луиза, около бара плакат. Вчера его еще не было. «Если вы приходите сюда выпить, чтобы забыться, так оплатите, пожалуйста, напитки заранее».

— В аэропорту Квебека я видела такое объявление: «Посадка в поднимающиеся в воздух и приземляющиеся самолеты категорически запрещается». Это все результат выпестованного Интеллектуального коэффициента. В Равенне скульптура знаменитого рыцаря Гвидарелло была перенесена из Академии художеств в Картинную галерею, чтобы предохранить от трагикомических целований. По преданию, кто поцелует эту скульптуру, в течение года встретит своего избранника. И вот, хочешь верь, хочешь нет, в Картинную галерею, где рыцарь Гвидарелло обрел наконец покой, пришло письмо: «Год назад я Тебя поцеловала. Ты исполнил мою мечту. Я Тебе благодарна. Скоро я опять приду и Тебя поцелую».

— Люди часто бывают очень странны, — сказал Роберт, — но меня больше всего волнуют грустные, а не веселые странности. Я тебе расскажу о человеке-птице. В первый раз я увидал его в Париже на площади святого Августина. Стояла осень. Под ногами шуршали желтые листья. Пахло увядающей листвой. Кто сказал, что осень не самое прекрасное время года? Прозрачный воздух вуалью касался черных стволов каштанов и услаждал сердце сентиментальностью впечатлений. В такие дни особенно заостряется чувство одиночества. Хочется выть по-волчьи. Красота, которой не можешь поделиться с другим, утопля-ет, жалит, мучает. Я купил бутылку вина и раздумывал, с кем бы мне ее выпить — с проституткой, с нищим или с безнадежным наркоманом. Одному пить не хотелось. Хотелось махнуть кому-то рукой и предложить полюбоваться выразительно застывшими деревьями, ветвями, повествующими о мистических снах и эфемерных мечтаниях. Человек-птица стоял у фонтана, а у него на плечах сидели голуби. Много голубей. Своими клювиками они касались его лица, били крыльями, садились на руки, стремясь устроиться поудобнее. Он разговаривал с ними, кстати, по-английски, и время от времени испускал крик умирающей чайки. Всем видевшим его было ясно, что он рехнулся, и его обходили, чтобы не разогнать птиц. Он что-то нес о таверне на Бронксе. Как он с Брод-стрит вышел на Уолл-стрит, а потом повернул на Бродвей. Небоскребы Стил и Марин Мидленд Бэнк, утопающая в зелени серорозоватая каменная церковь Святого Павла с часами на башне, потом двухэтажная ратуша, кафедральный собор Святого Патрика на Пятой авеню. Он без умолку говорил про Нью-Йорк, видать, был оттуда родом. Снова Уоллстрит, Федеральный зал, чейз-манхеттенский небоскреб. Нашествие крыс на частные дома в Квинсе. Нашествие крыс на Парковую авеню, на Тайм-сквер, на Медисон-сквер. Он бежал от крыс по Бродвею и повернул налево на Кэнел-стрит, потом направо — на Шестую авеню. Бежали пухлые мулатки, толстобедрые негритянки, мексиканцы в ярких пончо, китайцы, поляки — весь мир, съехавшийся в Нью-Йорк, бежал от крыс… Скажи, что это не сон, спрашивал я себя, смотря на гигантскую Статую свободы. Просвет цвета поздних мальв и крысы, которые нападают на женщин, грудями моющих стекла автомобилей… Я сидел на краю фонтана и наблюдал за помешанным американцем. Знаешь, как это бывает между людьми, какие взаимные связи и моментальная оценка.