Иван Тропов - Шаг во тьму. Дилогия

• Название: Шаг во тьму. Дилогия
• Автор: Иван Тропов
• Жанр: Фэнтези

---

А я замер на берегу пруда, с трупом волка за спиной, и от воды меня отделяла полоса листьев.

Думай, думай, думай!

Уже не только свет фар, теперь и шум мотора на дороге. А если учесть, что это или «ягуар», или «мерин», обе машины у этой чертовой суки в превосходном состоянии…

Листья были и на берегу. Поддев носком листья, я ощупал ногой склон. Уклон есть, но устоять можно. Должен устоять. Я шагнул еще ниже, к самому краю и закрутился волчком. Один оборот, второй… Быстрее, быстрее!

Тело волка уже не касалось моей спины. А вот лапу из руки вырывало. Только бы не выпустить раньше времени… Только бы не ошибиться, в какой момент разжать пальцы, и так уже почти разжавшиеся! Еще один оборот, и рвануть его рукой дальше, подтолкнуть вслед спиной, левым плечом… толчок левым плечом…

Мех проскользил под пальцами, туша улетела в одну сторону, я отлетел в другую. Упал, цепляясь пальцами за землю, чтобы не слететь в воду. Не пробить ногами плавучий слой листвы, ради сохранения которого так старался.

Плеск за спиной был громкий — ужасно громкий в этой неживой тишине!

Свет из‑за деревьев уже не робко пробивался, — светил, бросая дубовые тени на пруд, на подъездную дорожку перед домом, на покрытый листьями газон.

Трава еще почти зеленая. Я видел это, пока крутился на каблуках, раскидывая сухие листья. Я откатился в сторону, встал на колени и стал сгребать листья обратно.

Впереди, между мной и слепящими фарами, по поверхности пруда гуляли туда‑сюда волны, дробясь о берег. В лунном свете черное стекло воды вздрагивало и вздрагивало, волны не желали умирать…

Но хотя бы Харона я кинул достаточно далеко. Слой листьев я задел, но по самому краю. Чуть‑чуть. Лапой задел? Или просто волной подбило листья плотнее. Но тут уж как получилось. С этим уже ничего не поделать. Заметят — значит, заметят. Судьба такая поломатая, как Старик говорит…

Я поднялся. До машины осталось метров двести, может, меньше. Еще несколько секунд — и фары зальют светом и пруд, и эту полянку. Если они меня заметят, ей даже не придется копаться в голове мертвого волка, не потребуется искать меня. Захомутает сразу, как марионетку.

И я побежал.

* * *

Я успел отбежать от дома шагов на восемьдесят, когда машина обогнула пруд и встала перед домом. Мотор затих.

Я повалился на листву, затих — и тут же щелкнула дверца машины. Снова была тишина — на версты вокруг — и только мое дыхание, шумное как пылесос, нарушало ее. Стискивая зубы и задыхаясь, я старался всасывать воздух реже и тише. Мне нужен слух. Восемьдесят метров с такой сукой — это мало. Слишком мало…

Попытаться отбежать еще дальше?

Я развернулся, стараясь не шуметь листвой, поднял голову. Чертовы дубы! Раскидистые ветви слишком высоко, под ними ничего нет. И сами‑то голые! А месяц совсем низко. Пронзил все под ветвями, покрыл все вокруг лоскутками желтоватого света.

Как на ладони. Попытаешься подняться и бежать — и кто знает, не станет ли это последней ошибкой в твоей жизни?..

Погасли фары дальнего света. В доме осветились окна по сторонам от двери. Вспыхнул наружный фонарь, окатив оранжевым светом лестницы, машину, пруд — до самых деревьев по ту сторону. И даже здесь стало светлее…

Я вжался в листву.

Пурпурный «ягуар» в неестественном свете фонаря казался кроваво‑вишневым. Передняя дверца открыта, водитель обходил машину.

Сейчас я его не очень хорошо видел — лишь высокий и худощавый темный силуэт, но за проведенные здесь ночи прекрасно успел рассмотреть. Лет двадцати двух, молодой и стройный, вьющиеся светло‑русые волосы и идеально правильные черты лица. Слащаво‑красивые, до приторности. Может, конечно, я пристрастен: с моей‑то даже зимой веснушчатой мордой, трижды ломаным носом и шрамом через всю скулу от перстня на кулаке одного типа, чтоб ему переломанные пальцы перед каждым дождем ломило…

Опять щелкнул замок, блондин распахнул правую дверцу, протянул руку.

Я сглотнул. Вот ее я еще не видел. Она все ночи дома сидела.

Знаю только, что женщина — почему‑то они все женщины, эти чертовы твари. По крайней мере, мужиков таких еще не встречалось и, надеюсь, не встретится. Старик говорит, мужики ни на что такое не способны. Черт его знает, почему, но не умеют так. А по‑моему, это даже к лучшему, что мужики такие неполноценные. Если бы еще и мужики были такие — этих тварей было бы вдвое больше. На черта надо?!

Интересно, сколько ей лет — с семью‑то десятками холмиков на заднем дворе… Ту, у которой было сорок два, я не видел, с ней справились другие. Я тогда был слишком мал. Так, зрителем отсиделся, условно на подхвате — никогда не знаешь, как оно обернется…

Но других видел. Больше, чем хотелось бы. Кое‑что знаю. До тридцати холмиков доходят годам к тридцати с хвостиком. А у этой — семьдесят пять. Получается, совсем старуха должна быть.

Они, правда, чертовски хорошо сохраняются, больше двадцати пяти мало кому дашь… Но все равно, время должно брать свое. Оттого и любовь к смазливым молоденьким мальчикам, наверно. Так что рука протянута не из вежливости, в самом деле пригодится…

Сначала я решил, что просчитался дважды. Не только с волком.

Похоже, кроме хозяйки, двух слуг и волка в доме есть еще и девчонка‑служанка. И вслед за стройным женским силуэтом — она едва коснулась протянутой руки и выскользнула из машины мягким, почти кошачьим движением, и таким же легким и упругим шагом пошла дальше, взмахнув руками и сладко потягиваясь, — сейчас появится еще одна, настоящая…

Но блондин развернулся и глядел на девушку.

Узкая юбка чуть ниже колена, приталенный жакет из черного бархата, под ним что‑то белое с подобием банта между отворотов. А движения… Лет на двадцать с хвостиком. Ну, пусть двадцать пять. Ну, пусть тридцать — иногда и лучше сохраняются. Но никак не больше тридцати пяти!

Ни черта не понимаю…

Она остановилась, не дойдя до лестницы. Оглянулась, словно не находила чего‑то.

— Харон!

Я вздрогнул. В этой неживой тишине сотня метров ничего не значила. Голос, на удивление грудной для такой худощавой фигурки, будто над самым ухом.

В доме открылась дверь, в светлом проеме чернела фигура кавказца.

— Ты кормил его? — спросила женщина.

Темный силуэт мотнул головой.

— Нет его в доме, бегает где‑то…

— Хм?..

Она чуть склонила голову. Наверно, и бровь взметнула, этаким отточенным движением. Но издали не видно — и, честно говоря, увидеть не хочется. Никогда. Только бы убраться отсюда…

— Харон!

На этот раз она не просто назвала имя, а позвала. В ленивом прежде голосе прорезались стальные нотки. Окрик вышел хлесткий, как щелчок хлыста.

Она, блондин и кавказец постояли, слушая. Но тишину ничто не нарушало. Никакого треска сухих листьев под лапами волка, несущегося на зов. Только тишина.

Женщина уткнула кулачок в бок, нетерпеливо переступила ногой. И стала медленно разворачиваться, окидывая взглядом вокруг — будто пыталась высмотреть волка, несущегося к ней из‑за деревьев. Только я знал, что она не смотрит…

По крайней мере, не глазами. А я был от нее меньше чем в сотне метров.

Странно, но страха не было. Может быть, потому, что теперь от меня мало что зависело. Я знал, в чем мой последний шанс, и отдался на волю рефлексов, давно вбитых в голову.

Закрыв глаза, уткнулся лицом в листву и расслабился. Полностью, до последнего мускула. И выгнал из головы все мысли, все опасения…

Лишь темнота и запахи листвы, земли, осени…

Запахи, только запахи вокруг — и больше ничего. Ни страха, ни мыслей, ни меня самого…

Лишь запах листвы…

А потом повеяло холодком.

Холодное касание по вискам изнутри. Мимолетное, как пальцы слепого, привычно обегающие давно знакомые предметы. Чуть коснулись и тут же пробежали дальше… и вернулись.

Потому что наткнулись на что‑то, чего тут не должно было быть. Чему тут не место.

Зацепились внутри моей головы. Коснулись тверже, с интересом…

Я еще сильнее уткнулся лицом в листву. Зарылся в нее носом до самой земли, где пахнет сильнее. Нырнул в запах, отбрасывая от себя все прочее… Во всем мире нет ничего, кроме этого прелого запаха.

Только этот запах, распадающийся на разные струйки: дубовая листва, кислинка земли, далекий‑далекий, едва заметный привкус засохшей травы…

Холодок в голове изменился… и пропал.

Но всего лишь на миг. И тут же виски стиснуло ледяными тисками. И накатил страх. Дикий, чудовищный страх. Я забыл про запах, я забыл про все.

Тиски разжались, касание пропало — я едва заметил.

В мире не осталось ничего, кроме ужаса. Все тело напряглось, мышцы стянулись в натянутые тросы, готовые швырнуть меня с места, унести прочь.