Андреас Требаль - Гипнотизер

• Название: Гипнотизер
• Автор: Андреас Требаль
• Издательство: АСТ
• Жанр: Роман
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-035095-7

Париж XIX века. Город чопорных аристократов, амбициозных богатых «выскочек» и авантюристов всех мастей.

Город, где разоряются по нелепой случайности и обретают состояния и известность по прихоти капризной судьбы или… благодаря особому, поразительному дару.

Именно таким даром наделен Петрус Кокеро — с помощью гипноза он может добиться всего, чего пожелает: власти, денег, поклонения.

Однако встреча с загадочной женщиной — Марией Терезой, красавицей пианисткой, лишившейся зрения, изменяет его жизнь раз и навсегда. Петрус погружается в мир тайн, раскрыть которые под силу только ему…

---

Пока граф вешал наше оружие на место, я посмотрел на себя в зеркале. Передо мной предстал измочаленный субъект со взмокшей от пота физиономией, в неуклюжем ватном нагруднике. У меня возникло чувство, что я впервые в жизни стою на пороге истинного самопознания. Человек, который не отступает при первых залпах противника, а продолжает борьбу. В словах графа как раз и заключалось то, что я всегда исповедовал и к чему подсознательно стремился, но так и не сумел до сих пор воплотить нехитрую мудрость в жизнь. Разве не был я вечно бегущим? И в реальной жизни, да и в зазеркальной — перед трюмо и пройдя через него? Разве не извечное бегство от себя и нежелание признать очевидное, разве не они мешали мне извлечь капитал из моего дарования? С какой стати мне поступаться женщиной, которую я люблю?

— Граф, вы великолепны, — тихо, но достаточно отчетливо произнес я.

Де Карно в изумлении повернулся. Некоторое время он наблюдал за тем, как я предаюсь созерцанию своего отражения в зеркале. Он и не подозревал, насколько важную для меня вещь произнес только что, лишь мог заметить, как серьезнело мое лицо. Я невольно опустил взор, словно устыдившись себя самого, склонил голову и долго-долго созерцал пол. Когда я поднял глаза, в них играл вновь обретенный блеск, а на лице застыла меланхоличная улыбка примирения с навеки минувшим.

— Давайте-ка вернем себе божеский вид, — нарушил молчание граф. — Я распорядился отнести в вашу комнату свежее белье и одежду. И даже если моя Элен — отнюдь не Елена Троянская, ухоженные меланхолики куда больше ей по душе.

Отдохнув и переодевшись, я уселся вкушать прелести фруктового салата, который по распоряжению графа подали мне прямо в комнате для гостей. В полном соответствии с намерениями, продиктованными стремлением графа к утонченности, охлажденные фрукты подсластили горькую пилюлю поражения и весьма способствовали трезвому самоанализу. Пережевывая ароматные плоды, я в душе соглашался с графом: человек действительно порядочный не спасует перед трудностями и не сложит оружие перед лицом неизбежного. А для этого необходимо иметь собственное «Я». «Петрус, — обратился я к себе, — тот самый Петрус, эльзасец по происхождению, тебе до сих пор благополучно удавалось избегать правды, словно возвращения на ненавистную тебе родину. Ты утверждаешь, что у тебя, мол, мягкое сердце, что ты поставил его на службу ближним. Своим несравненным даром ты помогаешь им вернуться к себе, отыскать истину, избавить их от горестей бытия. В результате все извлекают пользу из твоей доброты, а твое доброе сердце между тем — незаживающая рана, и ты пальцем не желаешь шевельнуть для того, чтобы рана эта поскорее затянулась».

В этом и состояло главное противоречие моей жизни. А не подошло ли время потихоньку-полегоньку справляться с ним?

Я всегда считал себя психологически неуязвимым и в то же время бережно взращивал в себе ненависть к аббату, а в один прекрасный день едва не угодил в смертоубийцы. Права была Мария Тереза, сказав тогда: «Ты годами отыскивал грехи в аббате, однако засевшая в тебе трусость не позволял обратить внимание на свои собственные». Впервые мне придется заплатить дорогой ценой: утратой расположения Марии Терезы. И если я задумаю вновь отвоевать его, мне предстоит в очередной раз вступить через трюмо в тот мир и, отбросив все страхи, соскочить в преисподнюю собственной несостоятельности. Я стоял на пороге рискованного предприятия, прежде чем расстаться с самим собой, наконец взглянуть правде в глаза.

Жилет Даниеля Ролана украшала та самая бриллиантовая булавка, какую я впервые увидел в вечер исцеления Ла Бель Фонтанон. Но в отличие от того вечера его сюртук и брюки были теперь безупречно отглажены, да и лицо показалось куда менее морщинистым. Сдержанно-дружелюбно он приветствовал меня и представил полицейского комиссара, богатыря-великана, напомнившего мне господина Боне. Альбер Жоффе, как выяснилось, вовсю занимался расследованием обстоятельств убийства Людвига Обсркирха, к сожалению, до сих пор в его распоряжении не было ни малейших данных, чтобы с определенностью утверждать, у кого именно на совести это убийство.

— Слышите, месье Петрус? Ни малейших данных. Обычный жаргон ни на что не способных бюрократов.

— Очень вежливо с вашей стороны, граф, называть нас ни на что не способными, — не выдержал Даниель Ролан. — В особенности если принять во внимание, что именно месье Жоффе удалось путем постепенного внесения требуемой суммы обеспечить вашей дочери хотя бы сносные условия пребывания вне дома.

— Да, Элен, которая всегда как сыр в масле каталась…

Граф уже раскрыл было рот, чтобы отпустить одну из своих несравненных шпилек, но, одумавшись, промолчал. Я был смущен ничуть не меньше Даниеля Ролана и Альбера Жоффе: даже если Элен далеко не из красавиц, тем не менее мне было весьма странно слышать из уст ее отца столь презрительные высказывания в адрес дочери. Неужели графиня де Карно такая уродина? Если исходить из слов графа, она вторая Маргарита Маульташ, «безобразная герцогиня»!

— Элен! Дорогая! Мы направляемся к тебе!

На стук горничная распахнула двери и, присев в книксене, упорхнула куда-то, явно довольная, что наконец смогла покинуть покои графини, и ее хитроватая улыбка отнюдь не удивила меня. Графиня де Карно, оккупировавшая второй этаж дома, принимала нас в гостиной стиля периода Директории. Мебель здесь была сплошь на римский манер — изогнутые ножки, бронзовые украшения, кресла — тонкие подлокотники и низкие спинки. Верность строгому стилю подчеркивалась и обоями, и гардинами, в которых доминировали пурпур и золото, хоть и в смягченной гамме, но зеркальный блеск ничем не покрытого паркета и в особенности его основанный на оптическом обмане орнамент вызывали головокружение.

Возлежавшая на длинной кушетке Элен была погружена в чтение.

Я смутился. На молодой женщине было усыпанное розами платье цвета слоновой кости. Оторочка рукавов и декольте, рюши из шифона розового оттенка, на бархатных туфельках красовались пышные помпончики — одним словом, в одежде графиня исступленно подчеркивала женственность и романтичность. Лицо в обрамлении роскошных локонов — Создатель явно не обделил Элен по части волос.

И ростом тоже! Элен была долговяза до безобразия. Но самым ужасным в ней были ее ступни, соперничавшие подлине с раскрытым фолиантом. Долговязость и худоба оттесняли на задний план даже отсутствие грудей. Жутким был и серебристый взор невидящих глаз; теперь я понимал, что любой, кто попытался бы заглянуть ей в глаза, вольно или невольно рисовал у себя на физиономии ироническое выражение.

— Элен, дитя мое, это месье Ролан и месье Жоффе, их ты хорошо знаешь, а вот с месье Петрусом вы не имеете чести быть знакомыми.

Я отвесил легкий поклон, но, судя по всему, отделаться только этим явно не удалось бы — графиня пожелали, чтобы я поцеловал им руку, — жест особого расположения, в чем я тут же убедился, поскольку господ из полиции ничем подобным не удостоили, даже формально-вежливой улыбкой.

— Месье Петрус, какими бы побуждениями ни руководствовался мой отец, решив привлечь и вас к этому допросу, вы должны обещать мне, что, если я стану жертвой насилия, ваша позиция будет оставаться нейтральной и вы опубликуете вот это письмо в «L'ami du peuple»[5].

— Каковым вы, графиня, намерены проложить след, — участливо произнес Альбер Жоффе. — Тогда мы сможем исключить тот факт, что ваши похитители происходят из центральной и южной частей страны. Ибо читатели упомянутой газеты в основном обитают в Париже и в северо-восточных департаментах.

— Разумеется. Только это мало о чем говорит. То, что меня решили освободить в Эперне, вполне может быть просто инсценировкой. Бернар не глупец. Он куда образованнее всех нас, вместе взятых. Регулярно прочитывает и «Journal de Débats»[6], и Вольтера, и «божественного маркиза».

— Стало быть, его зовут Бернар и он обожает читать маркиза де Сада? Элен, дитя мое, это важные вещи… Следы. Как умно с твоей стороны, что ты столь охотно посвящаешь нас в свои воспоминания. Кажется…

— Месье Петрус, вот письмо, и действуйте в соответствии с нашей с вами договоренностью. Я чувствую, что угроза близка. И поэтому предельно откровенна. Такой восприимчивый человек, как Бернар, все смог предусмотреть.

Я механически взял у нее письмо и положил во внутренний карман сюртука. Я мало понимал, что подвигло Элен на такую патетику, к тому же дурно сочетавшуюся с ее писклявым голоском и прошивавшим меня насквозь серебристым взором, словно она вдруг воспылала ко мне любовью. Как ни трудно в это поверить, внушавшая сочувствие и в то же время несколько комичная внешность Элен имела все шансы замутить разум кому угодно.

Давать ответ или нет? Смогу ли я выполнить данное мне поручение? Призвав на помощь внутренние силы, мне не без труда удалось избавить себя от этого серебристого взора, и, лишь увидев с трудом сдерживавшихся Ролана и Жоффе, я стал понимать, что за феномен послужил головной болью и графу, и полиции.