Михаил Никонов-Смородин - Красная каторга: записки соловчанина

• Название: Красная каторга: записки соловчанина
• Автор: Михаил Никонов-Смородин
• Издательство: Изд-во Н.Т.С.Н.П.
• Жанр: Политика, диссиденты
• Год: 1938

Никонов-Смородин, по происхождению русский крестьянин, работал землемером, землеустроителем в деревне. До революции занимался проведением в жизнь реформы Столыпина, после революции застал начало периода коллективизации. В 1918–1919 гг. был руководителем "вилочного восстания" крестьян в лесах Мензелинского уезда против утвердившейся там советской власти. В 1919 году перешел на нелегальное положение. В 1927 году был арестован ЧК и приговорен к расстрелу. Расстрел заменили позднее ссылкой на Соловки. Обо всем этом Никонов-Смородин замечательно пишет в предлагаемой книге. На седьмом году заключения ему удалось бежать с большим риском и опасностью для жизни. Перейдя нелегально финскую границу, Никонов-Смородин оказался на Западе. Ценнейшие материалы по истории 20 века.

---

Морозов вскочил.

— Вот как. Вы сравниваете нашу печать с полицейской? Нет, это уже слишком… Я прошу вас не говорить подобным образом в моем присутствии.

Он быстро оделся и ушел с сердитым видом. Водворилось неловкое молчание. Я в душе ругал себя за длинный язык. Введенский отложил работу и сказал.

— А все же я с вами не согласен. Буржуазная печать продажна и служит только интересам буржуазии. Она не может отражать жизнь, да и интересов народных она не защищает.

— У вас неверное представление о жизни вне Советского союза. Если бы строй жизни там был такой, как у нас, ваши возражения были бы правильны. Но строй жизни там совсем иной. Там существует свободная конкуренция, и неправильно осведомленную газету никто и читать не станет.

— А как же читатель узнает — врет она или нет?

— Очень просто. Если она вздумает врать, то остальная печать живо выведет ее на свежую воду.

По глазам комсомольца я ясно видел: не верит он мне. Он так уверен, что страна советов единственная в мире, заботящаяся о рабочих, что в остальных странах рабочие мрут с голоду, угнетаемые буржуазией, при полной неосведомленности об этом общества, в результате замалчивания продажной печатью. Разуверять было бы бесполезно и трудно еще и потому, что комсомолец не помнит прежнего, до советского быта.

7. СНОВА НАЙДЕНОВ

Возвращаясь как-то морозным утром из своей конторы, я столкнулся у самых ворот лагпункта с Найденовым. Не узнать его было нельзя: те же «веселые» глаза, та же подвижность. Он меня тоже узнал и, пожимая руку, заметил:

— Ого, я вижу вы не на канале втыкаете. Что-то мозолей у вас не чувствуется.

— А вы на канале?

— Еше бы. Но имею дело не с кирпичами, а с бетоном. Мастер-бетонщик.

— Давно здесь?

— Пожалуй, месяца четыре.

— Неужели нельзя было задержаться на строительстве пушхоза? Ведь работа там еще есть.

Найденов пожал плечами.

— Что станешь делать? Эта собака — Александров начал прямо разрушать пушхоз из мести к Туомайнену. Всех до единого плотников перебросил сюда. И лошадей отобрал. Ну, да черт с ним. Мне и тут не плохо как специалисту. Живу в бараке и пользуюсь всякими поблажками.

Найденов жил на том же втором лагпункте. При случайных встречах мы вели долгие разговоры, вспоминая прошлое и пытаясь заглянуть в будущее.

Найденов остался все таким же. Случалось видеть мне его в сопровождении лагерных «административных чинов». При разговоре с ними не чувствовалось в его манере держать себя той собачьей натянутости, какая бывает у попавшего в низы жизни.

— Что вы не устроитесь в канцелярии? — спросил я как-то Найденова.

— Благодарю вас. На четыреста грамм хлеба? Да и торчать круглые сутки в этих конурах мало радости. Я получаю кило хлеба и еще ухитряюсь добывать кое что премиальное.

— Знаете, Григорий Иванович, а я тут горе мыкал несколько месяцев на общих работах. Никак не мог выбраться. Крепко меня зажали.

— Ну, уж это совсем глупо. Надо было с первых дней идти в УРЧ и там выяснить обстановку.

— Выяснял, — с сокрушением заметил я, — но меня и ветеринарного врача Федосеича (помнить должны по сельхозу) сюда направили при особой бумажке — держать только на физических работах.

— Чепуха. Все это можно было обойти. Просто вы предоставили себя произволу лагерных ветров. Эх, Семен Васильевич, когда вы научитесь жить по-советски? Нужно всегда становиться ближе к партийному и чекистскому миру. Если хочешь вести с врагом успешную войну, старайся быть с ним в соприкосновении, веди разведку, знай его намерения. А вы нарочно удаляетесь и предоставляете врагу бить вас по чем попало.

— Да, вы военное дело, очевидно, не плохо знаете, — заметил я.

— Есть такой грех, — весело сказал Найденов, распрощавшись со мной.

Однажды вечером Найденов отыскал меня в палатке и потащил в библиотеку.

— Используем мой блат там. Пропуск у вас есть, и из второго лагпункта выпустят, а в первый лагпункт, где библиотека, попадем по блату — у меня там вахтер знакомый.

Морозный вечер. Мы идем мимо лазарета у второго лагпункта. Со стороны канала слышатся глухие звуки взрывов и в зареве фонарей в лесу изредка сверкают блестящие пальцы прожектора. От лазарета наша дорожка вела к окраине огромного карьера, кишащего людским и лошадиным муравейником.

— Чертова машина, — со злостью сказал я, подразумевая канал.

— Ничего, пусть будет так. Нам в будущем пригодится.

— На кой черт тут этот канал вообще? Просто фараоново сооружение. Что они тут возить будут по этому каналу?

— Большевикам возить нечего. Они вывозят по преимуществу мировую революцию. А вы знаете, проект о сооружении этого канала возник лет сто тому назад и предвидел этот канал еще Петр Великий. Так что канал бы здесь все равно был. Значит возить было и будет чего.

— Относительно «будет», говорить не стоит. Наше дело конченное.

— Значит вы для себя футурум вообще исключаете из оборота?

— Послушайте, Григорий Иванович, вот мы с вами и на Соловках ишачили, втыкали в самых гиблых местах.

Вы и тогда были твердо уверены в близости крушения большевиков. Откуда эта уверенность?

Найденов помолчал, посасывая махорочную папиросу и весело взглянув на меня, сказал:

— Значит есть к тому основания.

И срузу переменив тон, продолжал:

— Знаете, Семен Васильевич, я давно собирался посвятить вас в наши некоторые планы. Мы знаем друг друга давно и вот я уверен — вы будете для нас полезным человеком. В будущем нам люди нужны.

— Кому это «вам»? — удивился я.

Григорий Иванович, не отвечая на мой вопрос, продолжал:

— То, что сейчас происходит в стране трудно даже обрисовать. Огонь крестьянских восстаний не затухает. Большевики ходят по окровавленной земле, вот что надо сказать. Да. И видите ли, это все зря. Неорганизованная крестьянская масса гибнет в этих восстаниях, во многих случаях поджигаемых провокаторами ГПУ. Если бы было возможно подняться над всей страной и закричать: — остановитесь, пусть не льется русская кровь».

— Что вам дает право вот на этот гипотетический крик? И кто ему, этому крику, поверит? Ведь и ГПУ полезно было бы так закричать.

Найденов даже остановился.

— Для ГПУ хода назад нет. Оно вылезло теперь из своего вонючего чекистского подвала и палачествует прямо в народных массах, ничуть не маскируясь. Остановиться оно не может. Если нет восстаний — их надо вызвать, чтобы обескровить крестьянство. Другое дело партизанская борьба. Здесь ГПУ несет жертвы. Провокатора к партизанам не пошлешь. И не к партизанам мой крик. Да, так вот насчет права. Право у меня есть. Должен вам сказать я сижу отнюдь не по липовому делу. Пойман, так сказать, с поличным. За такие дела, как мое, живым не оставляют. А вот я сумел остаться.

— Каким же это образом? — удивился я.

— Я старый боевой офицер и совсем не земледелец-крестьянин, как я записался в лагерных анкетах. Ни к плотничьему делу, ни к бетону раньше я вообще никакого отношения не имел. Теперь, как видите, бетонщик.

* * *

Найденов продолжал:

— Но, к сожалению, гибель нескольких главарей отодвинула сроки. Без жертв, конечно, не обойтись. Яд провокации весьма сильное средство, но нас уничтожить оно не может. Мы сильны не только своей конспирацией, но и тем, чего нет у провокаторов — христианскими принципами. Попадая в чекистское окружение, мы имеем единственный для себя оплот в вере. Только она и может поддержать человека в этом пекле.

Я был поражен всем услышанным. Найденов продолжал:

— Вы вот сетовали — не удалось вам прошлой осенью драпануть. Если хотите — весною самым спокойным образом уедете из лагеря. Только не советую вам все же за границу бежать. Что вы там будете делать? Слишком много средств тратится ГПУ для провокационной работы в эмигрантской среде. Политическая работа в широких эмигрантских кругах невозможна.

— Выходит — вы и в эмиграции были?

Найденов усмехнулся.

— И очень даже был.

— Эх, вот хоть бы одним глазом посмотреть на эмигрантскую жизнь, посмотреть, как люди живут настоящими людьми.

Найденов махнул рукой и, улыбаясь, заметил:

— Там хорошо, где нас нет… А меня при воспоминании об эмигрантском житье просто берет досада. Мы здесь боремся, рискуем ежеминутно головой. И вот потом вместе с настоящими русскими людьми придут эти слюнявые непротивленцы, проповедники всяких марксизмов наизнанку, разное политическое жулье, изъеденное большевицкой провокацией и начнут здесь свою волынку.

— Ну, с марксизмом ничего у них не выйдет, — возражаю я.

— Жизнь будут отравлять, вот что. Всякого сорта забракованные политики ужасно въедливый народ. Будут брызгать слюной на окружающее.