Елена Крюкова - Плыть

• Название: Плыть
• Автор: Елена Крюкова
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2015

Сначала музыкант (Московская консерватория, фортепиано и орган), потом поэт – собственная тайная музыка; потом прозаик – роман как любимая крупная форма, рядом с симфонией и фреской. Пространство-время, огромность и трагедийность мира оправданы и освящены любовью – и это лейтмотив всех книг Елены. «Быть художником – большое счастье», – говорит Елена и всей своей жизнью доказывает это.

---

Я верила – и доктору, и шведам, и Беталоку Зоку.

Я глотала его сначала четверть таблетки, потом полтаблетки, потом таблетку, потом две таблетки в день, потом горстями. Когда увеличивала дозу – аритмия исчезала. Через две-три недели она появлялась опять: ночной призрак, прозрачный, гиблый, хохочущий надо мной и несчастным неудачником Беталоком Зоком…

В третьей больнице врач долго и больно мял и тискал мне шею. «Милочка, да у вас щитовидка не в порядке! Отсюда и аритмия! Лечите-ка щитовидную железу – и будет вам счастье! Вот вам телефончик. Лучший эндокринолог города! Прием – тысяча рублей!» Я пила препараты йода, регулярно приходила к эндокринологу и незаметно, по совету врача, совала ему гонорар в оттопыренный карман халата.

В четвертой больнице мне написали в эпикризе: «Идиопатическая форма мерцательной аритмии».

– А это не от слова «идиот»? – испуганно спросила я.

Мне объяснили, что так именуется диагноз, когда нельзя установить причину болезни.

А после выписки был снова дом, и снова два дня я жила, а на третий – опять умирала, и муж опять вызывал «Скорую», и смотрел на часы, и сжимал мои руки, и шептал: «Да что же это такое! Что же это такое!»

Я себя берегла. Лелеяла.

Я сидела сиднем, а чаще лежала, как на лежбище тюлень. Мягкие подушки, много подушек, чтобы лежать высоко, чтобы сердцу легче было. Мне сказали: от сердца помогает шоколад; и я ела шоколад сколько влезет – и шоколадные плитки, и коробки шоколадных конфет, а внутри – ромовая или коньячная начинка, это очень вкусно, это такое наслаждение. И как же не встряхнуть свое бедное сердечко хорошим заморским чаем, а к чаю-то надо вкусненький торт или сдобный крендель, как же чай-то без сладостей: мед, варенье, цукаты! Ну как больному человечку не побаловать себя!

Муж покупал мне, вечно печальной, вкусные вещи. Я сама себе их покупала. Я вставала с постели, принимала душ и ела вкусности.

Пусть я больная! Зато я наслаждаюсь! Зато чудесная конфетка мне приносит радость!

Я шла по улице и задыхалась. Проходила пять, десять шагов – и останавливалась. Я не могла пройти пятьдесят метров до трамвайной остановки, чтобы на этом пути не отдохнуть раз пять. Ловила ртом воздух, как рыба. Муж держал меня под руку. На его лице я читала черные письмена страдания и терпения.

Зеркало отражало больное, с мешками под глазами, женское лицо, уже сильно похожее на лицо толстой, круглой старушки. Синие тени, двойной, нет, уже тройной подбородок. Щеки с затылка видно. Живот, боже, какой же живот! Холодец. Трясется. А руки! Бревна. А ноги, если присмотреться, уже отекают. Сердце не тянет. Ему трудно гнать кровь по большому, день ото дня грузнеющему, оплывшему телу.

В кардиодиспансере аритмолог снимал мне кардиограмму за кардиограммой. Навешивал мне на грудь монитор, и сутки я ходила, ела, сидела, лежала с ящичком под мышкой, и умный ящик записывал, как бьется мое сердце.

«Плохо оно бьется у вас! Непорядок!»

Аритмолог вел меня к городской кардиозвезде. Кардиозвезда выстукивала, выслушивала, разглядывала, как брильянты на витрине ювелирного магазина, мои бесчисленные кардиограммы и эхограммы. «Операция! Только аблация. Аблация, и больше ничего не спасет!» Твердый почерк, железная рука. Подпись, печать. «Направление на операцию. Благодарите Бога, что на ноябрь есть места! Ведь бесплатно! По федеральной программе!»

С документами в сумочке и со сменным бельем в пакете я явилась на операцию.

Мест в палатах не было, и меня положили – будто опять на «Скорой» привезли – в приемный покой. Я переоделась в больничное, а цивильную одежонку сложила в тумбочку.

Выяснилось, что у меня нет нужных анализов: эти есть, а тех нет!

«Сделаем завтра утром. Лежите себе и лежите, отдыхайте как барыня. Думайте о приятном. Например, о плодах манго. Или папайи. Какие они на вкус. Вы ели папайю? А гуайяву?»

Я пыталась вспомнить, ела ли я папайю и гуайяву.

Выходило, что нет, не ела.

И мне становилось так жалко себя, что я плакала.

А потом над собой смеялась…

Среди ночи в приемный покой ввезли каталку. На каталке лежало голое тело. Женщина. Вся избитая. Она слегка пошевелилась. Стоны ползли по полу, а потом взлетали и разбивались об оконное стекло. Женщину сгрузили на койку, подкрутили винты, и изголовье приподнялось. Избитая опять простонала. Открыла глаза. Ночная сестра сделала ей укол в руку и молча ушла.

Я встала и укрыла избитую одеялом.

Она разлепила слипшиеся, в засохшей крови, губы.

– Ты кто тут?

– Больная. Как и ты.

– А, вон что. А где я?

Я не удивлялась ничему. Я выросла в маминой больнице и много чего знала про больных и врачей.

– В больнице.

– Черт, а в какой?

– В пятой.

– Ага, ясно. – От ее рта пахло водкой и гарью. – Пить есть?

Я налила в стакан воды из-под крана и поднесла к ее рту с выбитыми зубами. Она пила жадно, чуть не откусила край стакана.

– Спасибо, девушка.

– Какая я девушка. Я вся седая.

– Спасибо, седая. А ты-то тут что?

– Операции жду.

– Когда операция?

– Завтра.

– Фью-у-у-у! Попала ты! Кур в ощип!

– Наплевать. Переживу.

Избитая приподнялась на локте. Из-под покрытых синяками, как фиалками, надбровных дуг ее крошечные хитрые глазенки сверкали в меня пониманием и весельем.

– Человек переживет все, кроме собственной смерти, подруга!

Потянулась, опять застонала. Потерла плечо ладонью.

– Вон мне какую операцию сделали, – кивнула на свои избитые руки. – Операцию-девальвацию-калькуляцию! А-кха-кха-кха…

Кашляла она долго и надсадно.

– Еще воды хочешь?

– Давай. Хлебну.

Пила, пока не устала. Три стакана выпила.

– Покурить бы! Да тут нельзя. Придут и еще хуже измолотят.

Поглядела на меня попристальней:

– А ты вот что, подруга. Уматывай отсюда, пока не поздно. Я тебе говорю.

– Ты так думаешь или так говоришь?

– И думаю, и говорю. Не цепляйся к словам.

– У меня мерцалка. С ней – только на операцию, так сказали.

– Мало ли, что сказали! Ты – себя слушай. Ты – живая!

«Я живая», – сказала я себе мысленно. И вслушалась в звучание этих простых слов.

– А может, ты и не больная вовсе!

«Я – не больная», – повторила я беззвучно.

Я не больная. Я не больная!

– У тебя одежда тут?

– Тут, – прошептала я. – В шкафу. Вон, там.

Я смотрела на кровоподтеки на голых плечах, на шее и лице чужой женщины. Она еще не старая была. Но мешком свисала кожа под подбородком, и тряпками висели выпитые жизнью груди. Меж грудей мотался на черном гайтане медный грязный крестик.

Я одевалась под ее острым, веселым, жестким взглядом. После обильного питья она уже совсем отошла. Я оделась, и она засмеялась.

– Во! Класс! Отлично! Ты блеск.

– А ты старая хиппи, старушка?

– Я уж не хиппи, а хриппи!

Мы смеялись обе. Она протянула ко мне руки:

– Подойди, бретельку поправлю.

Я подошла, наклонилась над ней, лежащей, она привлекла меня к себе и поцеловала меня как мать. Крепко и ласково. И я уже не чуяла перегара, не слышала водочного кашля, чахоточных хрипов и грубых слов.

Я видела и слышала живую душу.

– Спасибо тебе… подруга.

– Валяй! Ступай!

– А как же меня выпустят?

– А ты не дрейфь. Мчись мимо вахты, будто запозднилась у родных, у койки засиделась! Скажи: дедушка у меня тут, и он обделался, и я мыла его и простынку стирала! А-ках-кха-кха… кха… Ну, молоденькая же, сообразительная же! Беги, седая девушка!

Я подошла к двери. Посмотрела на избитую в последний раз.

И вышла из приемного покоя.

И побежала что есть силы.

Мне кто-то что-то кричал вслед. Я нажала плечом на стеклянную дверь.

Ночь, а она открыта! Это охранник вышел покурить.

Чудо! Жизнь – чудо!

Я бежала через ночной город так быстро, стремительно, что забыла об аритмии.

И об операции.

Я помнила одно: я живая, живая.

Муж воззрился на меня. Пять утра!

Опять пять утра. Все смерти утром, и все жизни утром.

– Откуда ты? Из больницы сбежала?!

– Володя, я живая. Живая!

– Так, уже лучше. Ну-ка иди сюда!

Он обнял меня, уложил в постель. Лег рядом и обнял еще сильнее.

Когда взошло тусклое зимнее солнце, муж сказал мне:

– Я знаю, как тебя вылечить.

Я не поверила ему. Меня не мог вылечить никто.

– Но как, как?!

– Вода, – сказал он загадочное и простое слово.

– Что, мне пить воду?! Минералку, что ли?

– Нет. Плавать. В воде. Вода. Бассейн. Ты же так любишь, – он поправился, – любила плавать!

За окнами бесилась метель. Январь, снега, мороз.

Зима – это тоже смерть.

Полгода человек в наших широтах живет внутри смерти.

И ничего. Живет.

– Я и сейчас люблю. Летом. Когда жара. Только… мне трудно. Аритмия. Я задыхаюсь!

Муж нашел и сжал мою руку.

– Я видел во сне воду. И ты плывешь, – сказал он тихо. – И так быстро, хорошо плывешь. Ты убежала из-под ножа. Убеги, пожалуйста, от смерти. Она ведь рядом. Близко. Уплыви.