Наталия Нарочницкая - Россия и русские в мировой истории

• Название: Россия и русские в мировой истории
• Автор: Наталия Нарочницкая
• Издательство: Международные отношения
• Жанр: Публицистика
• Год: 2003
• ISBN: 5-7133-1132-5

Серьезный научный острополемический труд, посвященный судьбе России и Российского государства в потоке мировой и европейской истории. С религиозно-философских позиций автор предлагает свое видение проблемы как перманентный конфликт православной России с Западом. Взяв за отправной пункт анализа старый спор западников и славянофилов, автор вносит в этот спор новый плодотворный «горючий» материал. Книга дает обильную пищу для размышлений над такими актуальными сегодня вопросами, как основы самосознания русской нации, российского многонационального народа, место Российского государства в современном мировом сообществе и европейском геополитическом пространстве.

---

С русской стороны в числе участников, стоящих у истоков замысла Антанты, Р. Римек называет А. П. Извольского, тогда еще молодого дипломата при Ватиканском дворе, которого она считает масоном, ссылаясь на масонские источники[238], «сумевшим затем на посту министра иностранных дел России обострить взаимоотношения между Россией и Австрией на Балканах», имея в виду Боснийский кризис, который произошел все же не из-за Извольского, но из-за аннексии Боснии и Герцеговины Дунайской империей. С французской стороны — это посол при Святом престоле граф Лефевр, чрезвычайно много сделавший для восстановления разорванных дипломатических отношений между Россией и Ватиканом. Е. Адамов и большинство иссследователей, однако, не пытаются разгадывать скрытый смысл и полагают целью миссии переговоры с римской курией об условиях возобновления нормальных дипломатических отношений, а главное, для заключения с папой нового соглашения, которое примирило бы католическую Польшу с царским правительством. То, что Извольский был масоном, не помешало ему прекрасно и в полном взаимопонимании делать политику с самим папой Львом XIII и его статс-секретарем кардиналом Рамполла. Однако это не удивительно, ибо Рамполла — более чем загадочная фигура, сыгравшая главную роль в убеждении Льва XIII отвернуться от Вены и признать республиканскую Францию, и, по некоторым источникам, в окончательном тайном разрыве Ватикана с его «духовной дочерью» — Габсбургской династией, олицетворением некогда Священной Римской империи германской нации.

Растущее взаимопонимание между Святым престолом и русским самодержавием на фоне открытых выступлений папы Льва XIII против масонства, левых и либеральных идей чаще всего рассматривается традиционалистскими кругами, для которых это имеет положительный смысл, скорее как знак признания католической церковью значимости русского православного форпоста против антихристианских явлений, что оправданно, поскольку официально дипломатия Льва XIII была нацелена на соединение усилий консервативных и «охранительных», пользуясь русским лексиконом этой среды, кругов Европы. Однако в свете иных материалов ситуация в самом Ватикане и в мировой политике того времени представляется более запутанной и требующей еще своего исследования, которое осложнено той скупостью, с которой Ватикан делает достоянием гласности свои самые важные документы, публикуемые, как отмечали и Адамов, и Винтер, всегда со значительными изъятиями.

Папа Лев XIII, несомненный борец против левых идей и масонства, которого через 100 лет цитирует духовный отец традиционных католиков кардинал Лефевр, был также окружен «совсем иными людьми». Они-то, зная его настроения, убеждали его в бессмысленности открытой борьбы против демократии, но предлагали «проникнуть» в нее и насытить ее христианским содержанием. О перемене отношения Ватикана и признании «безбожной Франции» свидетельствовала активная деятельность единомышленника Рамполлы кардинала Лавижери, убеждавшего папу в необходимости сотрудничества с умеренным французским республиканским правительством, «дабы не толкнуть Францию в руки крайних антиклерикалов и радикалов». В 1890 году Лавижери на банкете в честь офицеров алжирской французской эскадры под звуки Марсельезы произнес здравицу Третьей республике и декларацию о патриотическом долге каждого гражданина принять существующую форму правительственной власти, «если она принята и признана нацией», намекнув, что он не страшится быть дезавуированным свыше, что вызвало шок французских католиков и шум в европейской прессе[239]. Затем последовала посылка в 1891 году одного из искуснейших ватиканских дипломатов Доминика Феррата в качестве нунция в Париж с заданием примирить строптивых католиков с демократически-республиканской формой правления и западным парламентаризмом. Тот же в своих мемуарах сделал интересное замечание о политике Льва XIII, которая «была нацелена на поднятие престижа и авторитета Франции с тем, чтобы сблизить республиканскую Францию и Россию»[240]. По мнению Феррата, папа и был создателем русско-французского союза.

Однако по этой проблематике есть и несколько иное суждение, опирающееся на существование многовекового спора между властью светской и духовной, связанного с земной интерпретацией учения о Риме, всемирной империи и священной истории. Со времен германских Отгонов «империя» и «Рим» стали символом отнюдь не метафизического, а реального земного германского исторического импульса, однако распространенное в позитивисткой историографии клише о полном единстве в области использования этого термина и единодушном освящении этой идеи римским первосвященником схематично. Как в православной ойкумене, византийская церковь с ее учением о симфонии имела свое суждение о том, кто может или не может именоваться царем, понимая под этим куда больше, чем земную власть над определенным народом и территорией, тем более римская церковь с ее папоцезаризмом полагала лишь за собой право верховной власти, часть которой она сама вручала при чине коронации монарху, не выходящему из-под ее духовного подчинения. Отделение имперского сознания от главенства Римской католической церкви — «трона Петра», секуляризация понятия империи было узурпацией даже в пространстве католическом, тем более за его пределами — в протестантстве с его лютеровским цезарепапизмом. Папы предавали строптивых императоров анафеме и отлучали их от церкви.

Некоторые историософы вообще делают вывод, что «папство с его священнической претензией на вселенскую власть относится к старейшим и непримиримым противникам имперской идеи». Так, немецкий историк Г. Симон именно в этом ключе интерпретирует предостережение Пия IX Бисмарку как ревнивую угрозу: «Если Генрих IV после своего хождения в Каноссу еще мог снять с себя папскую анафему, то первый «непогрешимый» на Thron Petri — Пий XI уже угрожал отрубить империи Бисмарка голову как змию»[241]. Утверждение о папстве как непримиримом противнике имперской идеи все же представляется необоснованным, хотя и привлекает внимание к сложности этого отношения. Когда Венский конгресс 1815 года отказался от восстановления Римской империи, папа римский выразил по этому поводу протест. Существования концепции Римской империи до наших дней стало темой первого форума «Рим, Константинополь, Москва» в рамках постоянно действующего семинара «От Рима к Третьему Риму»[242]. Универсализм идеи Римской империи германской нации, которая с Фридриха I Барбароссы получила освященный титул «Священной», по мнению Симона, возбуждал почти метафизическую ненависть и ревность романской Европы, прежде всего Франции, ибо французские и испанские монархи также усвоили себе титулы, призванные символизировать их представительство вселенского католичества (они именовались «католические величества»). В лице Фридриха II Гогенштауфена, также короля Иерусалимского, светский глава западного христианства считался посредником между Богом и христианами, но и другие западноевропейские монархи также усваивали себе почти священническое достоинство, что несомненно порождало ревность. Габсбурги с их двойственной природой — римско-германской и римско-испанской — как бы охватывали и Францию и рассматривались как соперники за наследие и за вселенский престол.

Этим отчасти объясняется историческое соперничество между французским и германским историческими импульсами в Европе и видением ее облика, а также переход католической Франции на сторону протестантов в Тридцатилетней войне в момент, когда вдруг наметилась ничья между протестантскими сословиями Римской империи германской нации и силами ее католического кайзера. Симон подмечает, что Вестфальский мир, положивший конец французскому холокосту над немцами, в котором две трети населения Центральной Европы были истреблены, имел в основе саму собой разумеющуюся идею единства Франции при одновременном закреплении раздробленности того, что составляло Римскую империю. Симон даже увязывет с такой уходящей в глубь веков историософией стремление Франции к расчленению Германии после 1945 года. Заметим, что Франция в момент, когда стала вырисовываться победа Антанты, усиленно склоняла Россию к послевоенному полному расчленению Германии, о чем свидетельствуют дипломатические усилия французского посла Мориса Палеолога в Петербурге, которые натолкнулись на несогласие деятелей самого разного толка, включая П. Милюкова[243].

В связи с этой концепцией некоторые исторические эпизоды обретают более четкий смысл, хотя не стоило бы притягивать к этой схеме слишком многое. Однако сложность взаимоотношений между папством и имперской идеей европейских монархий несомненна, как и неоднозначность положения в самой римской церкви после того, как Рим, казалось бы, успешно сокрушил полуторавековое могущество ордена тамплиеров с их манихейством и тайным поруганием Креста. Открытое столкновение с церковью закончилось поражением ордена и сожжением Якова де Моле. Однако проклятые им король Филипп Красивый и папа Климент III скончались странным образом через год. А через некоторое время следующим папой был избран некто сеньер де Гот, ставший папой Климентом V, до этого проявивший максимальное снисхождение к «рядовым» тамплиерам, вверенным ему для разбирательства их вины. Но в тиражированной на многих языках одновременно книге[244], вызванной к жизни, по словам авторов, якобы «простым любопытством», но оперирующей источниками, требующими невиданной эрудиции и способности читать древние рукописи и документы раннего Средневековья, а также представляющей откровенный и неприкрытый вызов Богу, Священному Писанию и церкви, можно узнать, что новый папа оказался сыном Изы де Бланшфор из семьи Бертрана де Бланшфора — Великого магистра ордена храма, при котором во второй половине XII века орден превратился в могущественный разветвленный механизм во всей Европе.