Эудженио Монтале - Динарская бабочка

• Название: Динарская бабочка
• Автор: Эудженио Монтале
• Издательство: Река времен
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-85319-121-1

Рассказы Эудженио Монтале — неотъемлемая часть творческого наследия известного итальянского поэта, Нобелевского лауреата 1975 года. Книга, во многом автобиографическая, переносит нас в Италию начала века, в позорные для родины Возрождения времена фашизма, в первые послевоенные годы. Голос автора — это голос собеседника, то мягкого, грустного, ироничного, то жесткого, гневного, язвительного. Встреча с Монтале-прозаиком обещает читателям увлекательное путешествие в фантастический мир, где все правда — даже то, что кажется вымыслом.

---

Терраса была большая, углом, по ней можно было гулять, но никто этого не делал, кроме моего отца: он выходил туда вечером, после ужина, а утром там подолгу стоял я в ожидании, когда появится школьный омнибус, который отвезет меня вместе с несколькими соучениками в престижную школу «Витторино да Фельтре». Наша извилистая улица шла в гору и, малолюдная в те времена, считалась чуть ли не окраиной. Местные обитатели не были аристократами, но с нашей террасы, если смотреть вдоль корсо Азмара, можно было видеть подъезд дома, владельцы которого, чье имя пользовалось в городе уважением, держали выезд и одевали слуг в ливреи. Мир, недоступный для меня даже в самых радужных мечтах! Единственным моим знакомым на корсо Азмара был хозяин табачной лавки, куда отец частенько посылал меня за своими любимыми сигарами «Кавур», разрешая мне купить для себя лакричные леденцы. Из тех, кого я встречал на улице, помню только трясущегося бородача «дядю Ох», обязанного своим прозвищем вечному оханью, с которым он толкал перед собой свою тележку с мороженым, и Пиппо Биксио, врага детей, порой силой отбиравшего у меня сигары и леденцы.

Через несколько лет мы переехали в другой район: теперь мы жили в современном доме с лифтом, и хотя в новой квартире были низкие потолки, она оказалась намного удобнее — с батареями горячего отопления, которое, правда, никогда не работало, со столовой а-ля бунгало — продолговатой, веретенообразной формы комнатой. Я закончил школу, и если не в восемнадцать, то в двадцать лет мне уже не обязательно было сидеть по вечерам дома. Я гулял под портиками в одиночестве: знакомыми в новом районе еще не обзавелся, а на корсо Азмара после переезда больше не бывал. Однажды я случайно познакомился с молодым скульптором, он объявил, что у меня «интересный» характер и покровительственно пообещал ввести меня в свой круг. Держа слово, на следующую встречу он пришел в котелке и лакированных туфлях, и полчаса спустя нанятая им пролетка высадила нас перед цитаделью, которую годами я видел со своей террасы. Мне казалось, что это сон.

Я был представлен хозяйке дома, какой-то ее родственнице и домоправительнице-немке: все три женщины были толстые, и всем трем скульптор по очереди поцеловал руку; потом появились желтоволосые хозяйкины дети, два сына и дочка, которые, судя по всему, были со скульптором на короткой ноге. Богатство обстановки бросалось в глаза. На стенах висело много картин, написанных мазками в виде полосок и точек, похожих на конфетти, и все называли эту живопись современной. Мне показали сад, откуда открывался неповторимый вид на порт внизу. Потом мы пили чай, его наливали из самовара — сверкающей пыхтящей посудины. Никто не говорил на диалекте, все благовоспитанно изъяснялись по-итальянски, правда, с чудовищным диалектным выговором. Обсудили статью из «Каффаро»[22], поговорили о «Лейле» Фогаццаро[23], после чего седовласый господин спел под аккомпанемент домоправительницы арию Каскара из второго акта оперы Леонакавалло «Заза».

Пробыв там часа два, слишком долго, если учитывать мою тогдашнюю стеснительность, я решился, наконец, откланяться. На прощание меня сухо пригласили заглядывать. Скульптору повезло больше, его оставили обедать. Немного проводить меня благосклонно согласился младший из сыновей, Джачинто, примерно мой ровесник. Мы пошли в сторону корсо Азмара и вскоре оказались под террасой моего детства. Здесь Джачинто с покровительственным видом пожал мне руку, а я не удержался от желания посмотреть вверх, и у меня екнуло сердце: в вышине покачивалась удочка синьоры Лагуцци. Это означало, что бессмертная старуха успела испортить отношения и с новыми соседями снизу. Джачинто и его родственники, равно как и скульптор, не знали моего прошлого, и, решив оставить их в неведеньи, я спросил с каменным лицом:

— Что за чертовщина? Неужто рыбу ловят?

— Похоже, — рассеянно ответил Джачинто. — Я уже несколько раз видел эту удочку, когда проходил здесь раньше. Непонятная история… В этом доме всегда жила всякая шушера…

Удар наотмашь, но я даже бровью не повел. Единственным, кто мог бы меня разоблачить, повстречайся он нам, был мелкий воришка Пиппо Биксио. Но судьба благоволила ко мне: уберегла, как оберегала и после того дня, от опасной встречи. Воистину, для меня начиналась новая жизнь.

ДОМ ПОД ДВУМЯ ПАЛЬМАМИ

Ехать оставалось считанные минуты. В коротком просвете между одним туннелем и другим — секунда, если поезд был дальнего следования, целая вечность, если местный или рабочий, — возникала и исчезала вилла, бледно-желтая, слегка выцветшая пагода, а впереди нее две пальмы, симметричные, но не одинаковые. Они были одной высоты в лето господне 1900, когда их посадили, потом одна поднатужилась и стала расти быстрее, чем другая, и ничего не удалось сделать, чтобы замедлить рост первой и ускорить рост второй. В тот день поезд был рабочий, и вилла, наполовину скрытая более поздними постройками, была видна долго. На западной стороне дома, с верхней ступеньки лестницы, замаскированной живой изгородью из смолосемянника, кто-нибудь (мать или тетя, или двоюродная сестра, или племянница) обычно махал полотенцем, чтобы подъезжающий видел, что его ждут, а больше для того (если из окна поезда махнут в ответ платком), чтобы успеть бросить в кастрюлю картофельные клецки. Через шесть-семь минут появлялся очередной родственник — как водится, усталый и голодный. Пять часов тряски и паровозной гари!

В тот день никто не махал белым лоскутом с вершины лестницы. Федериго ощутил какую-то пустоту и отошел от окна раньше, чем поезд вполз в последний туннель. Он снял чемодан с багажной сетки и приготовился выходить. Паровоз, шипя, начал замедлять ход, темноту сменил свет, и, дернувшись, состав остановился. Федериго вышел и не без труда стащил вниз увесистый чемодан. Станция была маленькая и находилась между двумя туннелями, у подножия крутого скалистого склона, покрытого виноградниками. Те, кто ехали дальше, через секунду вновь окунались во мрак.

— Носильщик нужен? — спросил босой загорелый мужчина, подходя к единственному пассажиру в рубашке с жестким воротничком и в галстуке.

— Держи, — сказал Федериго, отдавая ему чемодан и спрашивая себя: «Кто это?» Лицо было ему знакомо. Вдруг его осенило, он радостно прибавил: — Ой, Хохлатка, привет! — и поспешил пожать руку носильщику, завладевшему его багажом.

Это был друг детства, товарищ по охоте и рыбалке, которого он вот уже тридцать лет как не видел и, по меньшей мере, двадцать — как забыл. Местный, сын крестьянина, допущенный играть с детьми единственного настоящего в этих краях господина, во времена, когда Федериго был или считал себя господским сыном. Они спустились по ступенькам и сразу оказались у моря, их отделяли от воды лишь невысокая каменная стена и жидкий ряд тамарисков. По левую руку, если спускаться, был другой туннель, ведущий в деревню, отсюда не видную; по правую — тянулись дома бывших эмигрантов, притиснутые к скалам и окруженные чахлыми садами. Нужно было пройти по этой дороге, повернуть направо к пересохшему ручью, ведущему прямо к пагоде, где никто, ни один человек, не подставил ветру белый лоскут. Они шли и разговаривали. Федериго вновь открывал для себя забытый, как он считал, диалект, и, поскольку Хохлатка, получивший свое прозвище за вечный вихор, коего теперь не было в помине, в остальном был все тот же, и та же была дорога и дома вокруг, в этом внезапном выпадении из привычного мира, в этой обратимости времени, в которую верилось с трудом, было поистине что-то от чуда. Федериго на миг показалось, будто он сошел с ума, и он представил себе, что бы делали люди, получи они возможность «проигрывать» прошедшую жизнь с начала и до конца, в записи ne variatur[24], как пластинку, записанную раз и навсегда.

Если размыслить, то изменения были (например, некому было помахать в ответ платком), и замешательство Федериго продолжалось недолго. Хохлатка, судя по всему, не заметил его состояния. Он говорил о ловле анчоусов, об урожае, о первом перелете диких голубей и, мимоходом, о немцах и о том, какие притеснения пришлось от них вытерпеть, — так что и тут смешение старого и нового не подтверждало ощущения Федериго об обратимости времени.

Зато грязно-белый дом с просторной верандой на третьем этаже словно бы подкреплял первое заблуждение, ведь каждый камень, каждая щербина на стене и, наконец, стоявший в воздухе запах тухлой рыбы и смолы неумолимо увлекали Федериго вниз, в колодец воспоминаний; однако и тут услужливый Хохлатка поспешил ему на помощь, поведав, что синьор Граццини, дородный владелец дома, который нажился, глотая алмазы в южно-африканских рудниках, давно умер и его собственность перешла в другие руки. Рядом виднелся фасад цвета кровяной колбасы, этот дом сдавался внаем, и Федериго испугался, что сейчас из него выйдет не менее упитанный синьор Карделло, весьма уважаемый в деревне человек, даже после того как убил пинком в живот первую жену. Напрасные страхи: семейство Карделло бесследно исчезло из этих мест.