Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

• Название: Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
• Автор: Мигель Унамуно
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1973

В этой книге представлены произведения крупнейших писателей Испании конца XIX — первой половины XX века: Унамуно, Валье-Инклана, Барохи. Литературная критика — испанская и зарубежная — причисляет этих писателей к одному поколению: вместе с Асорином, Бенавенте, Маэсту и некоторыми другими они получили название "поколения 98-го года".

В настоящем томе воспроизводятся работы известного испанского художника Игнасио Сулоаги (1870–1945). Наблюдательный художник и реалист, И. Сулоага создал целую галерею испанских типов своей эпохи — эпохи, к которой относится действие публикуемых здесь романов.

Перевод с испанского А. Грибанова, Н. Томашевского, Н. Бутыриной, B. Виноградова.

Вступительная статья Г. Степанова.

Примечания С. Ереминой, Т. Коробкиной.

---

Редакция располагалась в комнатах третьего этажа. Пока сотрудники работали, причем больше ножницами, нежели пером, под носом у них сновала взад и вперед служанка, то и дело появлялись угольщик и продавец из бакалейной лавки, постоянно возникали перепалки между лавочником и женой главного редактора, потому что счета в этом доме, без сомнения, оплачивались с опозданием или не оплачивались вовсе. Редактор не назначал жалованья ни одному из сотрудников. Они ухитрялись существовать, добывая средства неизвестно каким путем.

Карлос принес редактору свои статьи, вернее статьи и рассказы Матильды, и тот, внимательно прочитав их, заявил, бесспорно доказав этим свою проницательность:

— Друг мой, для нашей газеты вы слишком утонченный литератор. У меня здесь старые вояки, люди бывалые, отпетые.

— Но это не препятствие, — возразил Карлос. — Я готов делать все, что нужно. Мне хочется немного поучиться ремеслу журналиста.

— Ну, если вы хотите поработать у нас, мы вас примем с великим удовольствием, но без жалованья.

— Очень хорошо, я согласен.

Карлос стал ходить в редакцию. В ней подвизались голодные бородатые субъекты в изношенных куртках и обтрепанных брюках; трудно было понять, как этим несчастным семейным людям, обременным детьми, удается сводить концы с концами и прокормить свое потомство.

Некоторые из газетчиков, жившие в постоянной нищете, были убежденными и непримиримыми республиканцами, однако отступников тоже хватало. Ради любой жалкой должности многие из них готовы были переметнуться в стан противника. Таким образом, за счет своих сотрудников редакция «Эль Популар» в значительной мере пополняла ряды чиновников и полиции монархического правительства.

В редакции Карлос ничего не зарабатывал, но посещал ее с образцовым постоянством, полагая, что это принесет ему пользу и даст профессиональную подготовку. Он перезнакомился с журналистами, политическими деятелями, репортерами, поставлявшими информацию для провинциальной прессы, и очень скоро завязал дружбу с одним корреспондентом, которому начал помогать и с которым ходил вместе на телефонную станцию и телеграф.

В редакции, случалось, давали театральные билеты в партер, а иногда и в ложи. Карлос охотно брал их и приглашал в театр Матильду с ее матерью. Он по-прежнему рассылал по разным адресам рассказы и заметки своей невесты.

После полугода ежедневных хождений в редакцию «Эль Популар» Карлосу удалось оставить ее и перейти на работу в другую газету, «Эль Мундо». Ее сотрудники занимали помещение в большом старом доме на одной из центральных улиц. Карлос стал зарабатывать десять дуро в месяц, что по тем временам считалось блестящим дебютом.

Главный редактор, дон Валентин Кабальеро, недалекий господин, пользовавшийся репутацией хорошего журналиста, был человек жалкий: вечно хмурый, надоедливый и нудный, он принадлежал к числу тех, кто считает профессию журналиста чем-то вроде священнодействия и верит, что печать является рычагом прогресса. Сотрудники «Эль Мундо» не были такими жалкими, нищими и безвестными, как их коллеги в «Эль Популар»: некоторые начинали завоевывать признание на писательской стезе, другие служили в министерствах и в муниципалитете. Среди авторов было несколько профессоров и довольно известных писателей. Наиболее примечательными сотрудниками, самыми молодыми и самыми беспокойными, считались Алехандро Добон, Эдуардо Ларрага, Федерико Гольфин, Эмилио Агилера и Анхель Вильяверде.

Алехандро Добон, молодой писатель, приехавший с юга, только что отбыл военную службу. Он знал французский язык и где-то познакомился с сочинениями Ницше{214}; стоило только в интеллигентном кругу заговорить о творце «Заратустры», как Алехандро тут же пускался толковать и защищать его взгляды. Покров таинственности окружал этого немецкого автора и вызывал к нему особый интерес. Имя Ницше лишь совсем недавно замелькало на страницах печати, которая изображала писателя каким-то монстром. Молодой журналист заимствовал у любимого автора рассуждения о культе силы и жестокости, делая из них излишне смелые и несколько нелепые выводы. Высокий, с длинным лицом и маленькими усиками, Добон обладал громким зычным голосом и чем-то напоминал солдата.

Эмилио Агилера, школьный преподаватель и журналист-сатирик, был большим балагуром. У него была круглая голова, живые блестящие глаза, маленький нос и толстые губы. В газете он вел отдел юмора, отличавшийся подлинным остроумием; однако шутки Эмилио становились более эффектными, когда вы слышали их из уст автора и видели при этом его самого.

Бесшабашный и смелый Гольфин был человек невысокого роста с изможденным, костлявым, словно череп, лицом, светлыми волосами, похожими на паклю, крупной челюстью и большими желтыми зубами, как у англичан на карикатурах. Своей живостью и бесстыдством он напоминал обезьяну. Гольфин отличался предприимчивостью и трудолюбием; он перевел с французского несколько мелодрам, которые не без успеха шли на сцене, писал и издавал частями роман: главы его он удивительно ловко компоновал из литературных произведений, выходивших в различных газетах. Гольфин не знал, что такое угрызения совести, и старался устроиться в жизни любым способом, не стесняясь в выборе средств.

Театральный и музыкальный критик Эдуардо Ларрага, человек бездушный и недоброжелательный, был похож на дрожащего при виде жертвы коварного паука. Он даже по ошибке никогда не сказал ни о ком доброго слова. Если случайно с его уст срывалась похвала, он тотчас угрюмо замолкал, исправляя свою оплошность. Этот критик зарабатывал деньги там, где не каждому удается, и жил на широкую ногу. В остальном он не был щепетилен. Ему было все равно — хвалить или ругать: все определялось его личной выгодой.

— Как вы, однако, хвалите пьесу Икс, дружище!

— Так надо. Хотя я, конечно, знаю, что она отвратительна.

Ларрага пользовался в своих критических суждениях весьма неделикатными приемами. Порою он заявлял:

— Господин Икс уверял меня вчера, что книга Игрека — самое ужасное из того, что написано за последние годы.

Это было тем более нетактично, что подобный разговор действительно имел место, а Икс и Игрек — оба считались друзьями Ларраги.

Администратор редакции дон Бони был доверенным лицом политического деятеля, содержавшего газету. Этот дон Бони носил белую бороду веером, щеголял в светлых костюмах с иголочки и курил сигареты через длинный мундштук. Когда его покровитель находился в оппозиции к правительству, дон Бони занимал лишь должность администратора газеты «Эль Мундо», но стоило оппозиционной партии прийти к власти, как он немедленно получал высокий пост.

За оформление газеты отвечал Паскуаль Фолгейра, толстый коренастый человек с широким лицом и головой, сплющенной в форме груши. Вечно угрюмый, себялюбивый, неотесанный Фолгейра отличался удивительным свойством: он не умел выразить на бумаге даже простейшую мысль. Несколько строчек самого обычного текста заставляли его изрядно попотеть. Фолгейра владел искусством размещать газетный материал, делать его броским, снабжать выразительными заголовками и, отлично разбираясь в людях, знал цену каждому сотруднику редакции. Он восседал за невысоким, заваленным листами бумаги и гранками столом в маленькой комнатке, священнодействуя красным и синим карандашами и бечевкой, с помощью которой измерял колонки и рассчитывал, сколько места в номере занято и сколько осталось. Перед ним всегда стояла чашечка кофе и рюмка коньяку, в уголке рта неизменно была зажата сигара. Разговаривая, Паскуаль безбожно бранился.

Карлос свел дружбу с сотрудниками газеты. Он не корчил из себя бывалого литератора — этого они бы ему не простили — и не был настолько циничен и нагл, чтобы похваляться тем, чего он не написал.

Он не спешил выступать со статьями, боясь обнаружить свою неумелость, и некоторое время работал репортером, познавая секреты ремесла. Потом стал помощником Фолгейры, который с ним не церемонился.

— Если вы литератор, зачем лезете сюда? — грубо спрашивал он.

— Послушайте, мне нужно как-то жить. Почему здесь нельзя работать?

— Потому что здесь пишут левой ногой, — внушал новичку Фолгейра, умышленно стряхивая ему на костюм пепел с сигары.

Карлос терпеливо сносил издевки и тяжелый характер Фолгейры. Иногда этот субъект напивался и становился еще более грубым и безжалостным, чем обычно. Чтобы снискать расположение своего шефа, Карлос несколько раз приглашал его в таверну пообедать, хотя своей неопрятностью, невоспитанностью и развязностью Паскуаль вызывал к себе отвращение. За столом он хватал лучший кусок, трогал хлеб руками, выбирая помягче, и вытирал пальцы о скатерть. Фолгейру долгое время считали незаменимым и мирились поэтому с его хамским поведением: однако когда администратор дон Бони понял, что на его место можно посадить Карлоса, он весьма любезно отделался от Паскуаля.