Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

• Название: Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
• Автор: Мигель Унамуно
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1973

В этой книге представлены произведения крупнейших писателей Испании конца XIX — первой половины XX века: Унамуно, Валье-Инклана, Барохи. Литературная критика — испанская и зарубежная — причисляет этих писателей к одному поколению: вместе с Асорином, Бенавенте, Маэсту и некоторыми другими они получили название "поколения 98-го года".

В настоящем томе воспроизводятся работы известного испанского художника Игнасио Сулоаги (1870–1945). Наблюдательный художник и реалист, И. Сулоага создал целую галерею испанских типов своей эпохи — эпохи, к которой относится действие публикуемых здесь романов.

Перевод с испанского А. Грибанова, Н. Томашевского, Н. Бутыриной, B. Виноградова.

Вступительная статья Г. Степанова.

Примечания С. Ереминой, Т. Коробкиной.

---

— Да., да, я ужинал, — мрачным тоном отвечал муж.

— Ты же знаешь, в нашем доме никого не ждут. Такой уж у нас обычай.

— Знаю, знаю, — бросал взбешенный Хосе.

— Вот и хорошо. Пойди вытри посуду.

И сержант, чертыхаясь и бормоча проклятья, шел перетирать посуду и заодно съесть кусок хлеба, обмакнув его в соус, оставшийся в кастрюле.

Беды сержанта Рамоса только смешили сотрудников газеты. Они умышленно вызывали его на разговоры о матери-родине и маскараде. На своем жаргоне маскарадом он называл обычные танцы, устраивавшиеся в разных театрах. Злобный, как обезьяна, Гольфин нарочно рассказывал ему вымышленные истории о якобы вернувшихся с Кубы испанцах, которые еще на острове выгодно пристроили свои деньги, получают до десяти процентов годовых и переженились на богатых кубинках, наплевав на то, что у них кожа цвета корицы. Сержант Пепито Рамос, не понимавший шуток, верил всему и восклицал:

— Да-да, одному мне не везет! Зачем я решил посетить мать-родину? Вы только подумайте: я был помолвлен с богатой мулаткой, а я взял и притащился сюда, женился на вдове и работаю черт знает кем!

— Ужасная участь! — соглашался Гольфин. — Но вы сами виноваты. Зачем вы в тот вечер пошли на маскарад?

— Вы правы, тысячу раз правы. На любого может найти затмение.

Гольфин развлекался тем, что пичкал сержанта глупыми выдумками. Он убедил его, что Наполеон был замечательным тенором, Эрнан Кортес{282} — знаменитым тореро, а Игнатий Лойола{283} основал первую железнодорожную компанию. Он нес немыслимую чепуху насчет журналистов, принадлежащих к обществу франкмасонов и к тайным анархистским организациям. Гольфин красочно рассказывал Рамосу, как проходят у этих людей таинственные подпольные сборища.

— И они не верят в бога? — спрашивал сержант.

— Нет… Вернее сказать, одни из них поклоняются сардинке, другие — двуглавому ослу, которого они увенчивают цветами и называют Буцефалус Рухлядинус, потому что он очень старый. Я полагаю, что это так называемый сатанизм, то есть они поклоняются сатане.

Лицо Рамоса перекашивалось смешной гримасой ужаса. В другие дни Гольфин беседовал с сержантом на медицинские темы, рассказывая о присутствии в организме хлоро-борно-натриевых растворов, представляющих серьезную опасность для здоровья, о геморроидально-пульмонарной чуме и о грануляционно-кипящем пульсе. Иногда, желая подшутить над сержантом и посмотреть, до каких пределов доходит его легковерие, Гольфин спрашивал Рамоса, видел ли он на Кубе дерево, на котором растут сигары. Тут уж Рамос принимался хохотать над невежеством и наивностью журналиста и подробно объяснял ему, как растет табак и как его обрабатывают на сигарных фабриках Антильских островов. Гольфин отвечал, что он хорошо знает, как растет табак, хотя иногда листья этого растения так свертываются, что становятся похожими на готовые сигары, и вот тогда-то табак в шутку называют сигарным деревом.

Рамос обычно носил пристежной целлулоидный воротничок, который он унаследовал от мужа вдовы, ставшей его женой; иногда сержант снимал его и оставлял на вешалке. Однажды Гольфин поджег его спичкой, а потом убедил Хосе, что воротничок самовоспламенился от жары. Еще одна из шуток, жертвой которых стал бывший сержант, заключалась в том, что Гольфин, сговорившись с каким-нибудь коллегой, делал вид, будто не понимает Рамоса. Скажем, швейцар появляется в редакции и докладывает:

— Приходил мальчик из типографии с оттисками и сказал, чтобы вы их исправили и вернули обратно; а еще он сказал, что нет оригинала одной полосы и его надо прислать.

Гольфин поднимает голову и с отсутствующим видом спрашивает:

— Кого прислать? Мальчика?

— Да нет же. Оригинал полосы.

— Какой полосы? Ничего не понимаю. Вы говорите, что, как только исправят полосу, пришлют мальчика. Ты что-нибудь понял, Вильяверде?

— Я? Нет.

— Но ведь дело-то яснее ясного, — злится сержант.

— Не обращайте на Гольфина внимания — он вечно не в духе, — успокаивал сержанта Тьерри, чтобы оградить его от новых шуток журналиста.

Когда редакция и дирекция были наконец сформированы, сотрудники газеты взялись за дело и принялись строчить небывало дерзкие статьи, в которых безжалостно изобличали как друзей, так и недругов.

XLIX

Вышел первый номер «Шута». В нем были напечатаны скандальные вещи буквально обо всем Мадриде — о политических деятелях и литераторах, о генералах и артистках, о комиках и аристократах. В кафе, казино, кружках только и разговору было что о новой газете.

— Это же просто непристойно! — возмущались здравомыслящие журналисты. — Такие газетенки, которые без всякого повода оскорбляют и чернят всех и вся, надо немедленно закрывать. Куда смотрит полиция?

Аристократ-англоман, отец княгини, прочитав первый номер «Шута», уже не смог бы сказать:

— Сеньор Тьерри — благовоспитанный человек.

Несмотря на враждебный прием у большинства читателей, дон Хасинто Паласио дель Кампо был доволен, администратор дон Мелитон Гарсиа — тоже.

— Ничего! — подбадривали они друг друга. — Мало-помалу наш «Шут» выйдет на большую дорогу.

Тьерри лично вел в газете раздел под заголовком «Диалоги мертвецов XIX века», которые публиковал за подписью «Менипп{284}».

Он составил несколько остроумных диалогов. Первый из них происходил между Хароном{285} и нефтепромышленником. Харон жаловался на недостаток бензина для своей моторной лодки, а также на то, что многие мертвецы рассчитываются фальшивыми деньгами или вовсе не расплачиваются за перевоз через Ахерон, поскольку за душой у них ни гроша и билет им купить не на что.

Другой диалог происходил между знаменитыми полководцами. В знак презрения к своим собеседникам Наполеон взбирался на каждую тумбу на улицах и площадях ада и принимал свою классическую позу, заложив руку за борт мундира. Затем Хайме сочинил спор между философами и музыкантами и, наконец, в подражание Лукиану{286} начал писать диалог куртизанок. В нем он излил весь свой гнев и желчь; в выведенных персонажах многие узнали некоторых дам-аристократок, в том числе маркизу де Арасена. Тьерри изобразил ее как весьма набожную даму, которая, переспав со всеми приятелями мужа, заводит шашни не то с дворецким, не то с управляющим имением, что, как говорят, соответствовало действительности.

Диалоги Тьерри шокировали читателей, а молва изобразила их еще более бесстыдными, наглыми и злобными, чем это было на самом деле, хотя в них действительно рассказывалось нечто чудовищное о светских дамах, причем многие детали, по всей видимости, были списаны прямо с натуры.

Диалоги, посвященные светскому обществу, привлекли внимание весьма ограниченного круга читателей. Зато другие, написанные более популярно и риторично, заслужили высокую похвалу профессионалов. К ним относились: «На поминовение испанской колониальной империи», «Репатрианты» и диалог в стиле Ларры{287}: «Здесь все покупается и все продается».

Хайме написал также язвительную статью под заглавием «Горе-аристократы». В ней речь шла о некоторых аристократах, которые во что бы то ни стало стараются избежать общения с выскочками и людьми дурного тона. Хотя на самом деле аристократам следовало прежде всего доказать, что они сами не являются такими же выскочками и людьми дурного тона. Нет нужды углубляться в генеалогические дебри, чтобы обнаружить среди предков титулованных семей армейского поставщика, контрабандиста времен гражданской войны, табачного плантатора, кубинского работорговца или кастильского ростовщика. Видимо, отыскивая факты, свидетельствующие против испанской аристократии, нет нужды и обращаться к полудостоверной, полуапокрифической книге архиепископа дона Франсиско Мендоса-и-Бовадилья{288}, озаглавленной «Позорное пятно дворянства», и вытаскивать оттуда на свет божий имена евреев и евреек, породнившихся с благородными аристократическими домами. Однако все эти темные пятна генеалогии можно было бы простить, если бы аристократия обладала хоть каплей одухотворенности, хоть каплей обаяния, пусть даже чисто внешнего; но у аристократии есть только деньги, да и те используются ею в суетных, тщеславных, низких и мелочных целях.

Несмотря на всю язвительность статей Тьерри, аристократов еще сильнее выводили из себя небольшие заметки в «Шуте», направленные против той или иной персоны, а также краткие, но полные злобы и яда сообщения о политике и ее творцах. Как правило, ни одна газета не решалась цитировать или комментировать сообщения «Шута», прозванного одними «Жабой», другими — «Надутой жабой».

За многими сотрудниками еженедельника нужно было постоянно присматривать, особенно за Гольфином, сочетавшим испорченность и алчность с ухватками шантажиста. Об этом порочном человеке рассказывали, что, работая в одном еще более скандальном, чем «Шут», издании, он из мести самолично написал и выпустил специальный номер газеты, где сообщал, что некая маркиза, живущая на улице Алькала, имеет обыкновение купаться в молоке. По его словам, после ванны это молоко процеживалось и отправлялось на ту же улицу в кафе, где его подавали посетителям. Известие облетело весь Мадрид и так ославило кафе, что хозяину его пришлось закрыть свое заведение.