Олег Творогов - Литература Древней Руси

• Название: Литература Древней Руси
• Автор: Олег Творогов
• Издательство: Просвещение
• Жанр: Древнерусская литература
• Год: 1981

В книге рассмотрены основные закономерности развития древнерусской литературы X-XVII веков, анализируются лучшие произведениярусского средневековья. При анализе каждого памятника раскрывается художественное своеобразие литературы.

---

Великий князь возвещает начало битвы, используя уже хорошо знакомый нам образ битвы-пира: «Се уже гости наши приближилися и ведуть промеж собою поведеную, преднии уже испиша и весели быша и уснуша» (имеются в виду погибшие в поединке Пересвет и татарский богатырь).

Сама битва изображена в традиционных формулах боя, однако несомненно и влияние текста «Слова о полку Игореве»: «На том бо поле силнии плъци съступишася. Из них же выступали кровавыа зари, а в них трепеталися силнии млъниа от облистаниа мечнаго. И бысть труск и звук велик от копейнаго ломления и от мечнаго сечения...»

Решает исход битвы выступление запасного полка во главе с Владимиром Андреевичем и воеводой Дмитрием Волынцем. Полк находился в засаде, ожидая «урочного часа». На поле битвы явное преимущество татар: «оскудеша христьяне, но все поганыя полки». Автор прекрасно передает чувства, с которыми следят за ходом боя воины засадного полка. Князь Владимир Андреевич, «не моги терпети победы» (то есть поражения русских), торопит Дмитрия Волынца: «Беда, брате, велика, что убо пользует наше стояние (что пользы в том, что мы стоим), то же на смех (посмешище) нам будет, да кому будет нам помощи». Но Дмитрий Волынец и сам видит тяжелое положение русских, однако считает, что еще «не пришла година наша», и выжидает наиболее удобный момент. С горечью видят воины, находящиеся в засаде, «друзи свои побиваеми от поганых», они плачут и рвутся в бой, «аки званнии на брак сладкаго вина пити». Но Дмитрий Волынец опять удерживает их: «Пождите мало, буавии сынове русскые, будеть ваше время, коли утешитися, есть вы с кем възвеселитися!» Это состояние напряжения хорошо передает автор, и его испытывает нетерпеливый читатель. Но вот наконец Волынец «възогш... гласом великым»: «Княже Владимер, наше время приспе, и час подобный прииде!» И воины «единомысленно» выскакивают из засады, «аки сошли» и «ударилися... на ту великую силу татарскую». Татары же в отчаянии восклицают: «Увы нам, Русь паки умудрися: уншии (младшие, слабые) с нами брашася, а доблии вси съблюдошася». Враги обращаются в бегство, победа одержана.

После битвы Дмитрий Иванович, князья, воеводы и нее воины объезжают Куликово поле, «сердцем боля, кричаще, а слезами мыася», собирают и хоронят тела убитых соратников. Дмитрий Иванович обращается с благодарственной молитвой к богу и со словами прощания к тем, кто сложил голову в бою. Затем он говорит своим князьям и воеводам: «Поедем, братье... к славному граду Москве и сядем на своих вътчинах и дединах. Чести есмя себе доступили и славнаго имяни!»

В заключительной части «Сказания» сообщается о судьбе Мамая и его союзников.

Даже анализ некоторых фрагментов «Сказания» позволяет увидеть литературное мастерство его автора: стройность и продуманность композиции, торжественно приподнятый язык, обилие поэтических образов, частично навеянных «Словом о полку Игореве», такие художественные находки, как сцена нетерпеливого ожидания воинами засадного полка «своей годины» или сцена ночного гадания. Все эти черты ставят «Сказание» в ряд подлинных шедевров древнерусской литературы.

Популярность «Сказания о Мамаевом побоище» была исключительно велика. «Сказание» распространяется в многочисленных списках, текст памятника перерабатывается, дополняется, создаются новые редакции. Списки «Сказания» продолжают переписываться вплоть до начала XVIII в. Многовековая актуальность «Сказания» не только следствие высоких литературных его достоинств, это прежде всего свидетельство патриотизма русской литературы, того, какой тяжелый след в памяти русского народа оставило монголо-татарское иго и как дороги ему были рассказы о славных победах русского оружия.

ЛИТЕРАТУРА XV в.

Возможность рассматривать период с конца XIV до конца XV в. как время русского Предвозрождения была обоснована в исследованиях Д. С. Лихачева.[92] Русская литература еще с X-XI вв. находилась в теснейших связях с культурами Византии и южных славян. Монголо-татарское нашествие затормозило и прервало эти связи (хотя и не в полной мере), но уже во второй половине XIV в. они возрождаются с необычайной интенсивностью, и Русь оказывается вовлеченной в тот процесс культурного подъема, который переживают в этот период все европейские государства и который привел некоторые из них к собственно Возрождению. Но каковы же наиболее существенные черты эпохи Предвозрождения?

Если Возрождение открыло человека, признало ценность, сложность и индивидуальность человеческой личности, то в эпоху Предвозрождения это открытие еще только подготавливается. И как первый шаг на этом пути возникает обостренный интерес к эмоциональной жизни человека, при этом не только в узкой сфере молитвенного экстаза или умиления, но и во всем разнообразии чувств, возникающих в различных жизненных ситуациях. Писатели этого времени еще не открыли для себя индивидуального человеческого характера, но они начинают охотно изображать человеческие эмоции и сами вместе со своими героями плачут, восхищаются, негодуют. Эти новые интересы, в свою очередь, потребовали выработки нового, более гибкого, более экспрессивного языкового стиля. Такой стиль получает в XIII-XIV вв. широкое распространение в литературах Византии, Болгарии, Сербии и, наконец, в русской литературе, применительно к которой он именуется обычно стилем второго южнославянского влияния.

В эпоху Предвозрождения активизируется процесс секуляризации, обмирщения культуры. В идеологии проявляется большее свободомыслие, получают распространение различного рода еретические воззрения. Литература смелее отходит от канонов в системе жанров, в типе сюжетов, в характере изображения; читателя все более привлекает занимательность повествования, новизна сюжетных коллизий. Со всеми этими процессами мы встретимся и в русской литературе XV в.

Для эпохи Предвозрождения характерен также повышенный интерес к миру, чуждый барьеров национальной и даже религиозной ограниченности. Достаточно упомянуть в этой связи, что на Руси на рубеже XV-XVI вв. делаются переводы с латыни, что Русь, хотя и в меньшей степени, чем Западная Европа, знакомится в это время с античной культурой, и в частности с античным эпосом и античной мифологией. Все эти примеры говорят о сходстве культурных тенденций в ряде европейских стран и, следовательно, о правомерности постановки вопроса о русском Предвозрождении.

Епифаний Премудрый. Стиль второго южнославянского влияния наиболее удобно рассмотреть на примере произведений выдающихся агиографов конца XIV-XV в. — Епифания Премудрого и Пахомия Логофета. Епифаний Премудрый (умер в 1420 г.) вошел в историю литературы прежде всего как автор двух обширных житий — «Жития Стефана Пермского» (епископа Перми, крестившего коми и создавшего для них азбуку на родном языке), написанного в конце XIV в., и «Жития Сергия Радонежского», созданного в 1417-1418 гг.

Основной принцип, из которого исходит в своем творчестве Епифаний Премудрый, состоит в том, что агиограф, описывая житие святого, должен всеми средствами показать исключительность своего героя, величие его подвига, отрешенность его поступков от всего обыденного, земного. Отсюда и стремление к эмоциональному, яркому, украшенному языку, отличающемуся от обыденной речи. Жития Епифания переполнены цитатами из Священного писания, ибо подвиг его героев должен найти аналогии в библейской истории. Для них характерно демонстративное стремление автора заявить о своем творческом бессилии, о тщетности своих попыток найти нужный словесный эквивалент изображаемому высокому явлению. Но именно эта имитация и позволяет Епифанию продемонстрировать все свое литературное мастерство, ошеломить читателя бесконечным рядом эпитетов или синонимических метафор или, создав длинные цепи однокоренных слов, заставить его вдуматься в стершийся смысл обозначаемых ими понятий. Этот прием и получил название «плетения словес».

Иллюстрируя писательскую манеру Епифания Премудрого, исследователи чаще всего обращаются к его «Житию Стефана Пермского», а в пределах этого жития — к знаменитой похвале Стефану, в которой искусство «плетения словес» (кстати, здесь оно именно так и названо) находит, пожалуй, наиболее яркое выражение. Приведем фрагмент из этой похвалы, обратив внимание и на игру словом «слово», и на ряды параллельных грамматических конструкций: «Да и аз многогрешный и неразумный, последуя словеси похвалений твоих, слово плетущи и слово плодящи, и словом почтити мнящи, и от словес похваление собирая, и приобретая, и приплетая, паки глаголю: что тя нареку: вожа (вождя) заблудившим, обретателя погибшим, наставника прелщеным, руководителя умом ослепленым, чистителя оскверненым, взыскателя расточеным, стража ратным, утешителя печальным, кормителя алчущим, подателя требующим...»