Семен Кирсанов - Гражданская лирика и поэмы

• Название: Гражданская лирика и поэмы
• Автор: Семен Кирсанов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1976

В третий том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли его гражданские лирические стихи и поэмы, написанные в 1923–1970 годах.

Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые следуют в хронологическом порядке.

---

ПАМЯТНИК ЛЕНИНУ

Над высотой
                     Страны Советов,
где облаками
                       воздух вспенен,
протянет руку
                       в даль рассвета,
лучу зари,
                      товарищ Ленин.
Из Одинцова
                   путник выйдет —
Москва
            за лесом,
                           за рекою…
Но путник
              Ленина увидит
с простертою к нему
                                    рукою.
С дороги сбившись,
                              летчик ищет
маяк Москвы
                   в туманной каше,
и Ленин
                дружеской ручищей
аэродром
                  ему покажет.
Гроза решит
                  раскатом грома:
«Паду на дом,
                        огонь раздую!» —
но Ленин
                   отведет от дома
огонь
               и бомбу грозовую.
Его рука
              весь мир обводит —
вершины,
                 низменности,
                                        воды…
И, может,
              вспомнит о свободе,
краснея,
                статуя Свободы.
С вершины
                 нового Монблана
поэт увидит
                 с удивленьем
мир,
       перестроенный по планам,
что людям дал
                        товарищ Ленин.
И вы,
          с планетою в полете,
глазами
               обернувшись к другу,
всем человечеством
                              пожмете
живую
              ленинскую руку!

СТРАТОСТАТ «СССР»

В воздухе шарь, шар!

Шар созрел,
                   кожурою обтянутый тонко,
и сентябрьским румянцем
                                           звезды́ налился,
и сорвался,
                 как яблоко,
                                       как ньютоновка,
не на землю,
               а с ветки земли
                                          в небеса!
Отступал от гондолы
                                   закон тяготения,
не кабину,
                    а нас на земле затрясло.
Вся Москва
                   и Воздушная академия
отступала,
                    мелькала,
                                   а небо росло.
Им казалось,
                      что зелень —
                                      это трава еще,
это сделался травкой
                                    Сокольничий парк.
Это был не Пикар —
                               это наши товарищи
по совместной учебе,
                                   по тысячам парт.

Мы все
               с замирающим сердцем
фуражки
              задрали наверх
и тянемся
                    к стратосферцам,
к втянувшей их
                         синеве.
В том небе
                никто еще не был,
еще ни один
                   аппарат,
и вот
          в девятнадцатом небе
советские люди
                          парят.
И в это
            синейшее утро
ко мне
            на ворот плаща
упала
            дробинка оттуда,
как первая
                 капля дождя.
Взлет стратостата
                      и бег шаропоезда[2],
финиш машин,
                         перешедших черту, —
все это нами
                   ведется и строится
в век,
            набирающий быстроту.

         Нам
               не до стылого,
         нам
               не до старого.
         Шар
               растопыривай!
         Небо
               распарывай!
         Юность
               сквозная,
         жизнь
               раззадоривай, —
         черт его
               знает,
         как это
               здорово!

Как я завидую
                   взвившейся радости!
Я
      как прибор
                        пригодился бы тут,
взяли б меня
                     как радостеградусник.
Чем я не спирт?
                         Чем я не ртуть?
Эту глубокую,
                     темную ширь
я б,
       как фиалку,
                          для вас засушил.

         Где ж это
               виделось?
         Где
               хороводилось?
         Нам это
               выдалась
         быстрая
               молодость!
         Молодость
               вылета
         в шумное
               поле то,
         в семьдесят
               градусов
         верхнего
               холода!

Чтобы повсюду
                          росли и сияли
нашей эпохи
                      инициалы,
будет написано
                         сверху небес
здесь
         и на блеске
                          заоблачных сфер —
         смелости
               С
         свежести
               С
         скорости
               С
         и радости
               Р.

ЛЕГЕНДА О МУЗЕЙНОЙ ЦЕННОСТИ

1

         В подземных пластах под новой Москвой,
в гнилом ископаемом срубе,
был найден холодный, совсем восковой
мужчина в боярской шубе.
         Он весил без малого десять пудов,
упитанный, важного чину;
ни черви, ни почва, ни плесень годов
не тронули чудо-мужчину.
         Врачи с удивлением мерили рост,
щупали мышцы тугие,
одни заявили: — Анабиоз! —
Другие: — Летаргия!

2

         Боярин лежал, бородатый по грудь,
в полном здоровье и силе,
и чтобы усопшего перевернуть,
грузчиков пригласили.
         Натерли эфиром лоснящийся зад,
зажгли инфракрасную лампу,
и доктор боярину вспрыснул лизат —
пятнадцать сияющих ампул.
         Лизат в инструменте клокочет,
а тот просыпаться не хочет.

3

         Боярин молчит, боярин ни в зуб, —
лежит, как положено сану.
Профессор вгоняет ему в железу
два литра гравидану.
         Решили прием увеличить на литр,
уже гравиданом боярин налит,
но все ж от чудовищной дозы
лежит, не меняя позы.
         Гормонов ему втыкают в бедро,
рентген зашибают в брюхо,
и физики атомное ядро
дробят над боярским ухом.

4

         Тут грузчик к нему проявил интерес:
— Профессор, да вы разиня!
Со мной при себе поллитровочка есть
из коммерческого магазина. —
         Нашли у боярина рот в бороде,
бутылка гулко забулькала, —
боярин светлел, наливался, рдел
и вдруг растаращил буркалы:
         — Холопы! — боярин вскочил и оре. —
Замучу! — оряху спросонок. —
Кто, смерд, разбудиша мя на заре?
Гоняхом сюда закусону!

5

         Отъелся боярин, — вари да пеки!
От сытных хлебов беленится,
крадет у соседних больных, пайки, —
вконец обнищала больница.
         За ужином требует водки литр,
орет по-церковному в градусе.
И сдали его, как порядок велит,
в Коопхудмузлит,
         а там обалдели от радости!
— Чистый боярин! — Худмуз упоен,
ищут боярину место:
и грязен и груб, но все-таки он —
историческое наследство.

6

         И дали жильцу подземных руин
гида из «Интуриста».
И тот объясняет: — Мосье боярин,
вы спали годочков триста.
         Москвы не узнаете — долгий срок,
асфальт, фонари повсеместно.
Вот — телеграф, а вот — Мосторг,
а это вот — Лобное место. —
         Боярин припал к родимым камням,
ни слова не молвит, а только «мням-мням».
Упал на колени и замер,
и мох обливает слезами.

7

         Боярин по родине начал грустить,
лишился обличия бодрого;
эксперты решили его поместить
в домик боярина Федорова.
         Сидит он и жрет грязнущей рукой
свое древнерусское крошево.
Любители ахают: — Милый какой,
обломок проклятого прошлого! —
         Славянский фольклор изучают на нем,
и даже в газете объявлено:
«В музее сегодня и ночью и днем
показ живого боярина».

8

         Он как-то «жидом» обозвал одного
явного украинца.
Худмуз восхищается: — Выручка во́!
Боярин доходней зверинца. —
         Не раз посетитель наследством избит,
Худмуз восхищается очень:
— Какой полнокровный боярский быт,
живуч, симпатяга, сочен! —
         А если доносится мат из ворот,
Худмуз снижается в шепот:
— Тише, боярин передает
свой творческий опыт…

9

         Но вскоре великодержавный душок
закрался в душевную мглу его:
он создал со скуки литкружок
в жанре Клычкова и Клюева.
         Боярин скандалит в пивной вечерком
цыгане волнуют боярина,
орет, нализавшись, тряся шашлыком:
— Тапёр, наяривай! —
         Изящные девочки ходят к нему,
ревет патефон в боярском дому,
и, девочек гладя и тиская,
боярин гнусавит Вертинского.

10

         В Коопхудмузе решили так:
— Конечно, у классиков учатся,
боярин вполне положительный факт
и мягко влияет на юношество.
         Конечно, скажем, без рапповских фраз:
трудно ему перестроиться, —
«Вечерку» читает, а все-таки раз
в церковь зашел на Троицу.
         И водку пьет, и крест на груди,
и бабник, и матом лается,
а все же боярин у нас один, —
бояре вот так не валяются!

11

         Он просто, как памятник, дорог для нас.
Музей для боярина чопорен.
Не лучше ль боярский использовать бас
в провинциальной опере?
         Вот тут развернулся боярин вовсю,
обрел отечество снова
и сразу припомнил размах и красу
пиров царя Годунова.
         Он входит в роль и, покуда поют,
статистов бьет по мордасам.
Театр включил в программу свою
пунктик: «Боярина — массам!»

12

         Все можно простить за редкий талант,
а выдался бас — на диво.
Что в морду бьет — прощает театр:
бьет, а зато правдиво.
         Но случай один увлекательный был:
согласно буйному норову
боярин на сцене певцу отрубил
по-настоящему — голову.
         Хоть это и подлинный был реализм, —
ну, витязи там, ну, рыцари! —
но тут за боярина крепко взялись
товарищи из милиции.

13

         Худмуз о наследстве хотел закричать,
но, чуя, что доводы зыбки,
махнул отмежевываться в печать
и признавать ошибки.
         Призвали профессора, дверь на засов,
и речи пошли другие: —
Вернуть боярина в восемь часов
в состояние летаргии!.. —
         Не знаю, помог ли тут гравидан?..
Лет тысяча пронесется,
но будьте уверены — никогда
боярин уже не проснется.

14

         Я очень доволен. И «паркер» в ножны.
Я добрый ко всякой твари,
а вот бояре — нам не нужны
даже в одном экземпляре!

НЕПОДВИЖНЫЕ ГРАЖДАНЕ