Игорь Бестужев-Лада - Отвага

• Название: Отвага
• Автор: Игорь Бестужев-Лада
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1987

Сборник повестей и рассказов романтико-героической направленности. Остросюжетные, занимательные произведения на разнообразном материале раскрывают перед читателем понятие «отвага».

---

Врачи.

«Пульс у первого — сто тридцать пять, у второго… Пятьдесят три… Частота дыхания…» Если есть пульс и частота дыхания, значит, еще есть что спасать. «Спокойно, Толя… — уговаривает Земля. — Идешь даже впереди циклограммы. Не суетись, не рви там ничего… Если жарко — переключи рычажок в третье положение. Как температурный режим?»

— Бросает то в холод, то в жар, — кряхтит в ответ Толя, которому сейчас не до рычажков в его борьбе с сорокаметровым змеесплетением шлангов и фалов.

Оказывается, и на этот прискорбный случай есть четкая циклограмма, которую надо соблюдать по секундам. Слово-то какое далекое от лихорадочного пульса аварийной ситуации. Но своей суховатой отстраненностью оно как раз и внушает какое-то спокойствие, если не уверенность в спасении. Хотя Землю тоже бросает то в жар, то в холод — сколько рук сейчас хотели бы помочь «Первому», только не достать до орбиты.

А там кисти онемели от непрерывных жимов, дыхание срывается. «Может, передохнешь, Толя?» — робкий вопрос Земли. Короткий хрип в ответ: «Потом…» И тревожные позывные, все время сопровождающие это мучительное продвижение: «Валентин! Как слышишь? «Второй»! Я — «Заря», как слышишь меня, Валентин?» И никакого ответа.

Наконец, люк. На вход в него тоже есть правила, но сейчас не до них, и Толя втискивает в круглый спасительный лаз огромную безвольную куклу головой вперед, по-аварийному. И как настоящий санитар на поле боя, приговаривает, тяжко дыша: «Ну, потерпи, старик… Мы успели… Мы успели…»

Ноги пострадавшего вплыли в люк. Надо теперь туда втиснуть огромный снежный ком двух собранных шлангов, брошенный у входа контейнер с инструментом, телекамеру, фонарь… Наконец, сам: ноги в люк, поерзал немного, чтобы втиснуть спинной ранец, повернулся по оси, осматривая кромку, — и исчез. Изнутри закрывается круглая крышка, еще минута — и можно будет заполнять отсек воздухом, затем «распаковывать» пострадавшего.

— А фотокамера? — раздается чей-то довольно свежий и чересчур бодрый для такой драматической ситуации голос. — Фотоаппарат забыл!

Точно, фотокамера в своем массивном термоконтейнере забыто плавает снаружи, за люком, на коротком страховочном шнурке.

— Да черт с ним, с фотоаппаратом, пусть висит! — Это в наушниках крик руководителя, сорванный от напряжения. — Тут человек загибается, а он «аппарат»!

— Толя, жалко аппарат, тащи его! — призывает тем не менее кто-то командира к явному непослушанию.

И этот кто-то — не кто иной, как сам пострадавший, проявляющий первые признаки жизни.

— Тащу, Валя! — кряхтит из своего скафандра вдоволь натаскавшийся всего «Первый» и снова лезет наружу. — Добро народное, не пропадать же зря!

Камера все же втягивается в отсек, дверь люка наконец плотно прилегает к обрезу. Только видно, каких усилий стоит командиру теперь каждое, самое простое движение. Но вместе с тяжким дыханием у него вырывается победное:

— Ура! Жить будем!

— Будете, — сверяется Земля с секундомером. — Теперь командир отдохнет, а бортинженер побурлачит. Меняйтесь ролями, занимайте исходную…

Да, тренировка. Спокойно, товарищи. Никто на орбите не падал в обморок, не нуждался в срочной эвакуации, не заставлял Землю впадать то в жар, то в холод. Но риск многочасового единоборства со стихией открытого космоса остается риском. Он требует и профессионального умения, и непоказного мужества. Возникает резонный вопрос: во имя чего?

* * *

…Просторный круглый бассейн гидролаборатории Центра подготовки космонавтов. Утопленный на дно макет орбитальной станции в полную ее величину. Монументально-замедленные движения космических скафандров в фантастических лучах подводных прожекторов. Тренировка в гидроневесомости. Отливающие ртутным блеском пузыри воздуха, бегущие вверх. Красочная феерия, после которой действующие лица выжимают насквозь мокрое от пота нижнее белье и недобирают на весах по два-три килограмма своего веса. У центрального окна, как в каюте капитана Немо, — группа управления. У боковых иллюминаторов — специалисты разных рангов и профессий. Инструкторы и консультанты, разработчики и испытатели.

У одного такого круглого окошка — затылок наблюдателя, прильнувшего лицом к стеклу. Форма генеральская, от былой шевелюры лишь рыжеватый венчик. Только азарт интереса мальчишеский. Ни дать ни взять — тот деревенский пацан, что встал на цыпочки у окон праздничного дома.

По этой непосредственной и симпатичной живости внимания сразу узнаешь: Леонов, Алексей Архипович. Первый космический «пешеход». Или пловец?

Он на минуту отстраняется от феерической действительности. Уходит взглядом куда-то вдаль, где рядом с ним, двадцативосьмилетним, стоят люди, бережно охраняемые болью, памятью и любовью.

— Королев сказал «пловец»…

Четверть века назад Королев привел их, уже старших, но еще лейтенантов, не считая, конечно, всепланетно известных, в сборочный цех, к новому кораблю. К кораблю со странным боковым выходом и как бы приставленным к нему «коридором». Тогда он и сказал: если моряк на океанском корабле должен уметь плавать в море за бортом, то это должен уметь и космонавт за бортом своего корабля, в космосе.

Значит, пловец.

Или просто матрос, встающий во весь рост на палубе своего звездного фрегата, чтобы поднять солнечный парус.

— …А уже перед самой посадкой он сказал вот что. Ты, сказал, только выйди из корабля и вернись. Больше ничего не надо — только выйди и вернись. И еще добавил на самое прощанье: попутного тебе солнечного ветра.

Выйти и вернуться. Зачем?

В тот, первый раз — для испытания. Не только первого выходного скафандра с его еще нехитрым оснащением. Еще для испытания самого человека. Его воображения и психики, его эмоционального восприятия звездной бездны. Его физических способностей и операторских навыков, теряемых или сохраняемым перед лицом бесконечности.

Поэтому Королев выбрал, а Совет главных конструкторов утвердил не просто молодого классного летчика, а человека с даром художника.

Вот и ему исполнилось пятьдесят, тому двадцативосьмилетнему пилоту и художнику. Его именем назван межпланетный корабль в одной фантастической повести. «Алексей Леонов». Что он сказал, когда узнал про это? Он сказал своим негромким, чуть смущенным, чуть мальчишеским голосом: «Я постараюсь быть хорошим кораблем…»

— …А когда вернулись мы с Пашей Беляевым, Королев спросил: что я тебе говорил перед стартом? Отвечаю: говорили, что ничего там делать не надо, только выйти и войти. Он спрашивает: а еще что? Да вроде больше ничего, отвечаю. Нет, ты хорошенько вспомни. Тогда я вспомнил еще — «попутного тебе солнечного ветра». Правильно, подтвердил он, значит, самоанализ тебе там не изменил. И подарил свою фотокарточку, которую я ношу до сих пор. Написал на ней: «Пусть всю жизнь тебя сопровождает попутный солнечный ветер».

Значит, страхи насчет потрясения психики оказались лишними. Воображение было потрясено, да. Леонов до сих пор не может найти краски земного производства, чтобы передать чистые контрасты космоса.

И в этот зеленовато-прозрачный бассейн с белыми фигурами в прожекторном свете тоже наверняка смотрит острым глазом художника.

— А вообще-то просто завидую. Я только мечтать мог вот так, как они, на подножке «вагона» облететь земной шар. Увидеть ночную Землю, пересчитать звезды… Обидно ведь — над Черным морем вышел, над Енисеем зашел. А скафандр как изменился? Я рукой до затылка достать не мог. Пальцы сжать — нагрузка в двадцать пять килограммов! За двенадцать минут разогрелся чуть не до теплового удара, температура тела поднялась до тридцати восьми. А они с водяным охлаждением работают по пять часов и еще просятся…

Вместе с ним и я чисто по-земному уже в который раз поражаюсь чуду этой тонкой и довольно гибкой оболочки — полускорлупы, получехла, способной выдержать температурные крайности межзвездной пустоты. Но больше всего мое доверчивое воображение поражено почти иллюзионистскими эффектами герметизации. Вот перчатка, надевается на руку на твоих глазах, простейшим движением. Никакой сварки и пайки, кольцо к кольцу, поворот, щелчок — и готово. В стык не проскочит молекула. Смотрю на конструкторов этого чуда, как на фокусников. А у них замотанные лица обычных земных инженеров. И всегда после открытия выходного люка, до самого его закрытия, повышенное сердцебиение, а может, и давление. Одно дело проверить эту молекулу на Земле, в лаборатории, другое — когда кто-то доверяет тебе свою жизнь и там, в бездне, испытывает на своей шкуре дело твоих земных рук. Ох поскорее бы протекали эти секунды под световым титром: «Фактическое время выхода».

И к слову — о счастье. Может, для специалиста главнее его и не будет, чем те слова Кизима, когда он еще в белом нательном белье, «тепленький» после скафандра, накинув на плечи куртку и надев «радиошляпу», спешит прокричать на Землю: