Пантелеймон Кулиш - Чёрная рада

• Название: Чёрная рада
• Автор: Пантелеймон Кулиш
• Издательство: Типография Александра Семена
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1857

Исторический роман «Черная рада, хроника 1663 года» впервые был опубликован в журнале Русская беседа в 1857 году. Переиздан в том же году отдельным изданием. Роман посвящён борьбе за гетманский титул после смерти Богдана Хмельницкого. В эпилоге романа Кулиш писал, что обдумывая свое сочинение, он желал: "...каждому колеблющемуся уму доказать, не диссертациею, а художественным воспроизведением забытой и искаженной в наших понятиях старины, нравственную необходимость слияния в одно государство южного русского племени с северным." По словам Ивана франко, «Чёрная рада» — «лучшая историческая повесть в нашей литературе».

---

 — Шрам не так об этом думает.

 — Не так думал и я, пока смерть не заглянула мне в глаза; а теперь иначе смотрю я на Божий мир.

 — Смотри себе ты на него, как хочешь; только все же, я думаю, у тебя в голове осталось столько мозгу, чтоб не сидеть в этой бойне, когда тебе отворяют настежь двери?

 — Но как уйти, когда вокруг сторожа?

 — Эх, и ты разумная голова! Только надень эту зашептанную видлогу, то пройдешь сквозь огонь и воду, не то сквозь стражу!

 — А цепи?

 — Эге! А ты думаешь, я и позабыл о них! Худо ж ты знаешь Кирила Тура. Я принес такой разрыв-травы, что только приложу к замкам, так и распадутся к чёрту. Дай-ко сюда ноги.

 — Постой, брат, я догадываюсь, что ты замыслил. Скажи мне, как ты выйдешь отсюда без своего наряда?

 — Что тебе до меня? Ступай-ка сперва ты, а я себе найду дорогу и не из такой темницы...

 — Нет, брат, этого не будет! Пускай погибает тот, кому Господь определил пострадать за правду; а чужою смертью я не куплю свободы.

 — Смертью? Чёрт знает, что городит! Видно тут у тебя от сырости в голове завернулось. Неужто ты думаешь, что я тут буду долго занимать твое место? Нашел дурака! Я буду на воле завтра же утром...

 — Как же ты вырвешься на волю сквозь все эти запоры и сторожи?

 — Как? Так, как повелит Господь... Ну, да уж об этом не твоя забота. Разве ты не слыхал о наших характерниках, что намалюет на стене лодку, сядет да и пошел как будто по Днепру? А Кирило Тур неужели глупее всех, чтоб и себе не смастерить чего-нибудь подобного?

 — Дивно мне, как у тебя достает охоты шутить, решаясь на самую мучительную смерть? Что ты мне ни толкуй о своем характерстве, а я хорошо знаю, что только ножи Иванцовых палачей выпустят тебя на волю.

 — Эх, пане мой, пане! сказал запорожец совсем другим против прежнего тоном. Разве ж вся наша жизнь не шутка? Помажет медом по губам, ты думаешь: вот-то где счастье! смотришь — все одна мана! Потому-то и бросаешь ее, куда ни попало. Но что об этом толковать? Нутко, давай поменяемся нарядами.

 — Нет, мой голубь! Этого не будет.

 — Как?.. Так это значит, я перед Шрамом останусь брехуном? Я только и радовался, что вот таки докажу старому ворчуну, что и наш брат запорожец не совсем ледащо; а ты у меня и последнюю радость отнимаешь?

 — И будто все это ты затеял только для оправдания себя перед Шрамом?

 — А для чего ж бы еще? Ты, пожалуй, в самом деле подумаешь, что у меня в уме была, как говорят, отчизна: что вот, сказать, освобожу Сомка, а сам положу голову за Украину: Сомко больше меня ей нужен. Ка-знае що! Так делают только те, кто не понимает даже и того, что своя сорочка к телу ближе. То, если бы пришлось мне положить голову за жинку, за детей, так это было б святое дело; сказано: какой отец своих детей не любит! А то подставь под топор шею... А за что? Ха-ха-ха! Нашел же и ты дурака, пане гетмане! В Украине таких простаков не слишком много, а я не последний между людьми!

 — Ох, голова ты моя милая! сказал Сомко. Ты и в темницу вносишь ко мне отрадный свет! Теперь мне легче будет пострадать за правду: вижу теперь, что правда не у одного меня живет в сердце и не погибнет со мною в Украине! Простимся ж, пока увидимся на том свете!

Запорожец, весело усмехавшийся, нахмурился и на мгновение призадумался.

 — Так ты в самом деле, сказал он, хочешь остаться в этой бойне?

 — Я уже сказал, что чужою смертью не куплю себе свободы. А что сказал я раз, то и навеки останется неизменным.

 — Пускай же будет проклята та минута, что вложила тебе в душу такую бестолковую химеру! Вижу теперь, что тебя не переспоришь. Прощай! Не замешкаюсь и я на этом свете.

Обнялись и оба заплакали.

Выйдя из темницы, Кирило Тур снял с себя охобень и бросил под ноги сторожам:

 — Возьмите говорит, себе, Иродовы дети, за вход и выход. Знайте, что не палач проклятого Иванца, а Кирило Тур приходил навестить неповинную душу.

Потом, проходя мимо стоявшего извне сторожа, бросил ему подушку, которая служила ему горбом, и сказал:

 — Возьми, собака, себе, чтоб не спать на соломе, сторожа праведную душу!

И вышел из замка. Гетманский перстень давал ему везде свободный пропуск.

Недалеко от замка, под старой колокольнею, ожидал его с лошадьми Богдан Черногор. Он не знал, с каким замыслом Кирило Тур оставлял его здесь, отправляясь в замок. Ему было сказано только, что он должен дать Турова коня тому, кто придет и скажет: ищи ветра в поле! А я, прибавил Тур, уж рано или поздо соединюсь с тобою.

Грустно было теперь Кирилу Туру садиться на коня, приготовленного для Сомка, а еще грустнее ехать к Шраму с известием, что Сомко не возвратится уже к своим друзьям.

Шрам и его сын ожидали Сомка в условленном месте под старым дубом, в урочище Бабичовке. Завидев издали скачущих от Нежина по полю казаков, воинственный поп от нетерпения и радости вскочил на коня и поскакал к ним навстречу. Но когда увидел, что Сомка нет, душа его наполнилась великою грустью. Несколько раз он удерживал готовый сорваться с языка вопрос, наконец выговорил почти шёпотом:

 — А где ж Сомко?

 — А ты в самом деле думал, отвечал Кирило Тур что я освобожу его из дьявольских когтей? Это я лишь бы тебя поморочить. Сказано: морочить людей — запорожская потеха!

 — Кирило! сказал Шрам, по твоему голосу я вижу, что ты сам на себя клеплешь. Когда не удалось спасти его, то хоть расскажи, отчего не удалось! Ох, Боже, Боже!

 — А вот отчего. Сомко, коли хочешь знать, такой же дурень, как и мы с тобою. Чужою, говорит, смертию, не хочу покупать себе воли. Уже я ему и отчизну, уже я ему и правду совал под нос, а он таки свое несет. Сказано: дурню хоть кол на голове теши. С тем я и оставил его, — лучше б оставил там свою голову!.. Прощай!

 — Что ж теперь ты думаешь с собою делать?

 — А что ж? Уж конечно не то, что ты. Живый живе гадае. Думаю ехать сейчас к Гвинтовке да украсть еще раз Черевановну. Видно, уж ей на роду написано не миновать моих рук, а мне написано не миновать Черногории. Заживем там с нею припевая, не по вашему! Прощайте!

И поклонясь низко Шраму и его сыну, поворотил коня и поскакал с своим побратимом к хутору Гвинтовки. Но нагоняет его Петро.

 — Чего еще от меня хочет этот бабий хвост? сказал Кирило Тур, осаживая коня.

 — Кирило! говорит Петро, у тебя душа добрая; обещай передать от меня два слова Черевановне. Хоть она будет и твоею женою, к мертвому не ревнуют. Мы с отцом едем не для жизни, а на верную смерть.

 — Добре! отвечал Кирило Тур, передам. Что ж ей сказать?

И тут же шепнул своему побратиму:

 — Знаю наперед: какую-нибудь любовную глупость.

 — Скажи ей, говорил Петро, что я и на том свете её не забуду!

 — Видишь? шепнул Кирило Тур Черногорцу, и отвечал Петру:

 — Добре, скажу.

 — Ну, прощайте ж, братцы, навеки!

 — Прощай, брат, да не забудь и меня на том свете.

И разъехались в разные стороны. Тогда Кирило Тур засмеялся и говорит:

 — Как мы заблаговременно распоряжаемся тем светом! А там, может быть, черти так прижарят, что вся любовная дрянь из головы вылетит!

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.

Полягла козацька молодецька голова,

Як од вітру на степу трава;

Слава не вмре, не поляже —

Рыцарство козацьке всякому роскаже.

Народная дума.

Теперь следовало бы мне изобразить дальнейшие похождения Паволочского попа-полковника; но они, не развивая идеи Черной Рады, составляют отдельную повесть. Довольно припомнить о них то, что записано в летописях. Шрам до конца остался героем, каких бывает мало. Заставши Паволочь в осаде, он добровольно отдался в руки Тетере, и принял на себя всю вину сопротивления своих полчан. Его судили и приговорили к смерти. И Шрам мужественно положил голову на плаху, радуясь, что смертию своею спасает родной город от разорения. Тетеря, удовлетворя своей мести, отступил и оставил Паволочь в покое.

Почти в то же время казнили в Борзне Сомка и Васюту. Их приверженцы сосланы в ссылку. Бруховецкий был всемогущ; Украина приуныла; все трепетало новой старшины казацкой; запорожцы везде распоряжались чужою собственностью, как своею. Такова-то была та хваленая, поэтическая и геройская старина, о которой иные так простодушно вздыхают!

Я мог бы здесь и кончить печальную повесть свою о Черной Раде, но считаю себя обязанным сказать несколько слов о судьбе остальных действующих лиц.

Отправя скорбную тризну по своем отце, Петро недолго оставался в Паволочи. Как ни глубока была его сыновняя горесть, но она поглотила не все его чувства; беспокойство об участи Леси сильно томило его душу. Ему как-то не верилось, чтоб он никогда больше не увидел её. Даже, разбирая теперь спокойнее характер причудливого Кирила Тура и все его поступки, он находил в них противоречие с последним поворотом его сердца. Коротко сказать — он выехал из Паволочи и направился прямо к Хмарищу, почти в полной уверенности, что его Леся там. Уверенность эта однакож сильно поколебалась, когда подъезжал он к Череваневу хутору.