Модест Корф - Записки

• Название: Записки
• Автор: Модест Корф
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0292-6

Барон Модест Андреевич Корф (1800–1876) — учился вместе с Пушкиным в лицее, работал под началом Сперанского и на протяжении всей жизни занимал высокие посты в управлении государством. Написал воспоминания, в которых подробно описал свое время, людей, с которыми сводила его судьба, императора Николая I, его окружение и многое другое. Эти воспоминания сейчас впервые выходят отдельной книгой.

Все тексты М. А. Корфа печатаются без сокращений по единственной публикации в журналах «Русская Старина» за 1899–1904 гг., предоставленных издателю А. Л. Александровым.

---

Итак, повод к гневу государя должно было искать, вероятно, в каких-нибудь тайных наговорах; а в этом отношении и сам Ган и Позен подозревали главнейших двух из высших военных чиновников Кавказского корпуса. С обоими Ган не сошелся в своих экспедициях; оба были здесь в зиму с 1841 на 1842 год, оба имели по несколько аудиенций у государя и оба везде гласно порицали все действия Гана за Кавказом.

К этому, может статься, присоединилось и впечатление, оставленное частыми неприязненными бумагами Головина, наконец, и неудовлетворительное положение Закавказья, положение, отнесенное государем преимущественно к вине Гана, хотя все начертания его составлены были в точности по данным от Государственного Совета началам и все притом впоследствии переделывались здесь Позеном. Как бы то ни было, политическое существование барона Гана с этой минуты прекратилось. Он провлачил его еще несколько лет в звании члена Государственного Совета, но, видя при всяком случае продолжающееся к нему нерасположение и потеряв надежду оправдаться в обвинениях, которые никогда не были ему объявлены, в 1846 году отпросился в годовой отпуск, а в 1847 году прислал просьбу об отставке, по которой и был тотчас уволен от службы.

Между тем и Головин, со своей стороны, в самом поводе и в результате экспедиции Чернышева и Позена не мог не усмотреть несомненных признаков, что и ему не удержаться на своем месте. Предваряя события, он, еще в бытность этой экспедиции за Кавказом, подал просьбу об увольнении от должности и вместе изъявил — хотя и негласно — надежду, что его назначат членом Государственного Совета. Но государь в то время слышать об этом не хотел, и Головин в октябре 1842 года был просто уволен в отпуск на год, для поправления расстроенного здоровья, а главноуправляющим на его место назначен командир 6-го пехотного корпуса Нейдгардт[133].

Еще перед сим, при первой аудиенции Позена через несколько дней после его возвращения из Закавказья, государь сказал ему, что он «не только удовлетворил, но и превзошел его ожидания», и вообще осыпал его милостями и ласками. Потом, при другом опять личном докладе, ему поручено было написать общую программу о будущем ходе и порядке рассмотрения всех предположений касательно Закавказского края, и результатом этой программы был указ 30 августа 1842 года, которым повелевалось:

1) Прежний Закавказский комитет, как совершивший уже свое дело, упразднить[134].

2) Затем, для предварительного рассмотрения и соображения всех вообще дел по управлению Закавказским краем, подлежащих высочайшему разрешению, учредить другой новый Комитет, а для обработки всех предположений по устройству края быть временному отделению в составе Собственной канцелярии государя, под именем VI-го и под управлением статс-секретаря Позена.

3) Все те дела и случаи, в порядке исполнительном, которые, не требуя новых законодательных мер, превышают власть министров, представлять к высочайшему разрешению через упомянутый Комитет.

4) Производство дел, требующих новых законодательных мер, сосредоточить в VI-м отделении Собственной канцелярии, откуда, обрабатываясь под ближайшим надзором его величества, они будут обращаться в тот же Комитет или для окончательного постановления, или же для предварительного только соображения и внесения потом в Государственный Совет.

В введении указа сказано было, что все сие делается «в видах скорейшего водворения в Закавказском крае прочного устройства, соответствующего его обстоятельствам и действительным потребностям его жителей, и дабы дать более единства и быстроты всем мерам, предпринимаемым по управлению сим краем в порядке законодательном и исполнительном».

На сем основании VI-е отделение было открыто 8-го, а Комитет — 10 сентября 1842 года, и — все пошло сначала…

Но Закавказский край имел, кажется, назначением убивать все репутации и все карьеры. Погубив Ермолова, Розена, Головина, Гана, Граббе и множество лиц второстепенных, он вскоре должен был уничтожить еще и Нейдгардта и самого Позена.

Кратковременного управления Закавказьем достаточно было, чтобы убедить Нейдгардта, человека болезненного и не бывшего никогда прежде в делах государственных, что он не в силах долее нести лежавшего на нем бремени. Неудачи и в военных действиях, и в администрации побудили его просить увольнения. Его просьбу приняли в Петербурге не без удовольствия, и не далее как 1 января 1845 года он был назначен членом военного совета, а впоследствии уволен в отпуск и осенью того же года умер в Москве от холеры. В преемники ему предназначен сперва командовавший сводным кавалерийским корпусом генерал от артиллерии Герштенцвейг; но когда он сам решительно отклонил этот пост, выбор государя остановился на знаменитом нашем воине и государственном муже, князе (тогда еще графе) Михаиле Семеновиче Воронцове, в то время Новороссийском генерал-губернаторе. В собственноручном письме, исполненном милости и доверия, император Николай предложил ему это место на самых приятных и почетных условиях, именно, с титулом наместника и главнокомандующего отдельным Кавказским корпусом[135], с сохранением и прежнего звания и с правом жить по временам, по собственному его усмотрению, в том или другом крае. Боялись только одного, что престарелый ветеран не примет важного, но слишком затруднительного поста, сулившего огромные труды и заботы при весьма загадочных еще лаврах, и с историческим, популярным в целой Европе именем своим, предпочтет проблематической славе тот заслуженный покой, которым он наслаждался.

Высшие чувства патриотизма и преданности к государю подавили в нем, однако же, всякое колебание. Шестидесятичетырехлетний старец, обладавший и морально и материально всем, что только может льстить человеческому тщеславию и славолюбию, решился принести себя в жертву общему благу и принял сделанный ему вызов. Можно сказать, что вся Россия рукоплескала этому выбору, и князь, по прибытии его в первых днях 1845 года в Петербург, сделался предметом общего благоговения и бесчисленных оваций, частных и публичных. Но с тем вместе должно было окончиться и поприще Позена.

* * *

Михаил Павлович Позен был человек умный, даже необыкновенно умный, и вместе добрый, благородный и благонамеренный. Но он имел против себя два важных обстоятельства: во-первых, свое происхождение, внушавшее недоверчивость к нему в общественном мнении, особенно между аристократией, во-вторых, нажитое им значительное состояние, которого добросовестные источники — несколько смелых спекуляций, участие в золотых промыслах, в винных откупах и проч. — весьма лишь немногим были в точности известны, так что масса, всегда подозрительная и часто несправедливая, относила его богатства к корыстным действиям по службе. Если завистливая толпа могла еще сколько-нибудь перенести неслыханную, по происхождению и роду Позена, карьеру его, то уже никак не могла она простить ему внезапного его обогащения.

Позен, в противоположность Гану, имел несравненно более врагов, чем друзей. Между тем, быв приближен, по покровительству князя Чернышева, к лицу государя, сопровождав его несколько раз в его путешествиях, удовлетворив всем ожиданиям результатами кавказской своей экспедиции, он, через назначение его, наконец, к заведованию временным отделением Собственной его величества канцелярии, стал, казалось, твердою уже ногою в милости царской. Действительно, во все время управления Нейдгардта Позен был душою Кавказского комитета и всех принятых по этому краю новых мер, имел нередко личные доклады у государя и вел дела к совершенному его удовольствию. Вдруг приехал вызванный сюда по случаю нового своего назначения Новороссийский генерал-губернатор.

Воронцов, воспитанный в Англии, почти лучше знавший по-английски, нежели по-русски, и вообще более походивший на английского лорда, чем на русского вельможу, при всех огромных его достоинствах был напитан многими идеями, малосвойственными духу наших установлений и нашей национальной жизни. Сверх того, его окружали разные люди, состоявшие при нем частью в течение многих лет и уже через сие одно приобретшие особенное над ним влияние. Эти доверенные лица проводили целый день в кабинете князя, в сюртуках, с сигарами во рту, так сказать, нараспашку, и присутствовали даже обыкновенно при всех его приемах и аудиенциях. Но тот же Воронцов, вежливый со всеми и каждым почти до самоунижения, панибратствовавший с близкими к нему, искавший, казалось, такой же популярности, к какой стремился некогда Ермолов, тот же Воронцов, когда дело шло о его правах, о его власти, о чем-нибудь для него существенном, становился в высшей степени щекотлив и заносчив, так что поступки его доходили до дерзости, даже до забвения обыкновенных условий учтивости. Это доказали многократные действия его против министра финансов графа Канкрина, против Сената и против министров юстиции; это же самое должен был испытать теперь на себе и Позен.