Модест Корф - Записки

• Название: Записки
• Автор: Модест Корф
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0292-6

Барон Модест Андреевич Корф (1800–1876) — учился вместе с Пушкиным в лицее, работал под началом Сперанского и на протяжении всей жизни занимал высокие посты в управлении государством. Написал воспоминания, в которых подробно описал свое время, людей, с которыми сводила его судьба, императора Николая I, его окружение и многое другое. Эти воспоминания сейчас впервые выходят отдельной книгой.

Все тексты М. А. Корфа печатаются без сокращений по единственной публикации в журналах «Русская Старина» за 1899–1904 гг., предоставленных издателю А. Л. Александровым.

---

Дела по Закавказью сосредоточивались, как уже сказано выше, в VI-м отделении Собственной канцелярии; следственно, начальнику его, тотчас по приезде сюда Воронцова, предлежало поставить себя в непосредственные и ближайшие с ним соотношения. Но репутация, данная Позену завистливыми его врагами и всячески поддержанная приближенными Воронцова, страшившимися опасного соперничества, сделала то, что он с самого начала не сошелся с Позеном. Последний был принят чрезвычайно холодно и, после трех посещений со своей стороны, государев статс-секретарь и тайный советник не удостоился даже получить на обмен визитной карточки.

Между тем, он имел приказание от государя составить вместе с Воронцовым проект инструкции в форме высочайшего рескрипта, которым определялись бы права и власть нового, не бывшего у нас прежде (кроме Царства Польского), сана наместника. После предварительного словесного соглашения в главных началах Позен составил этот проект и отослал к Воронцову, который возвратил его с предположенными им изменениями через одного из своих чиновников. В проекте Позена, между прочим, сказано было, что наместник действует в Закавказье с властью, предоставленной в обыкновенном порядке министрам. Воронцов, основывавшись на письме государя, обещавшем ему, в случае принятия новой должности, неограниченную власть, заменил сказанное место тем, что наместник разрешает собственной властью все дела, восходящие в обыкновенном порядке к министрам. Позен заметил чиновнику, что эту редакцию надо бы исправить, так как министрам восходят и дела законодательные, и такие из административных, о которых, не имея власти сами их решать, они должны представлять государю. На другой день Позену назначена была личная о сем предмете работа у Воронцова в присутствии и Чернышева, по званию председателя Кавказского комитета. Едва они сели, как Воронцов, обратясь к Чернышеву, сказал:

— Я очень рад, что вы здесь, потому что вы тотчас поставите меня в оборонительное против этого господина (указав на Позена) положение.

И тут новый наместник стал жаловаться, что Позен при рассмотрении перемен в рескрипте сказал присланному чиновнику: «Да что ж, разве он (Воронцов) хочет царской власти?» Отсюда родилась жаркая сцена, при которой Позен уверял и клялся, что не только не думал говорить этих слов, но не имел к тому и малейшего повода, приписав упомянутую поправку в рескрипте совсем не намеренной, а одной невольной ошибке в редакции.

Воронцов отвечал, что знает своего чиновника 17 лет и не может не поверить его слову. Напоследок, на очной ставке, данной тут же по усиленному настоянию Позена, тот чиновник несколько изменил прежнее свое показание, приведя слышанные им слова в таком виде: «Ведь это будет царская власть».

Но Позен продолжал утверждать, что не сказал и этого и вообще ничего подобного и, наконец, после продолжительного прения объявил, что все это происшествие и еще более настоящая сцена ставят его в невозможность оставаться долее в таких служебных отношениях, где, при частой деловой переписке, ожидающей его с наместником, внушения и наговоры чиновников всегда могут давать иной толк его словам, так что, будучи только исполнителем и передавателем высочайшей воли, он легко может невинно пострадать.

Действительно, возвратясь домой, он тотчас послал Чернышеву просьбу об увольнении его в отставку, может быть, в тайном чаянии, что его будут удерживать и уговаривать. Но судьба его была уже решена вступлением в неравный бой с Воронцовым. Государь мог принять это состояние только в двояком виде: или как оппозицию против сановника, стоявшего в то время, в глазах и правительства и всей публики, на высшей степени гражданского величия, или как неблагодарность за все, чего он, Позен, достиг до тех пор по милости государя, а неблагодарность, в понятиях и чувствах императора Николая, была самым черным из всех пороков.

Указ об увольнении Позена, согласно его просьбе, вовсе от службы был немедленно подписан[136], а многочисленные враги его возопили, что если бы Воронцову и не удалось ничего сделать на новом его поприще, то одним удалением Позена он уже оказал огромную государственную заслугу государю и России.

Вместе с тем был подписан и тот рескрипт, который дал первоначальный повод к рассказанной здесь катастрофе, но в котором сам Воронцов рассудил замеченное Позеном место пояснить тем, что наместник оканчивает собственной властью все дела, восходящие в обыкновенном порядке на разрешение министров, и прибавил также особую оговорку о делах законодательных. Этим рескриптом, поставившим наместника не только наравне, но некоторым образом и выше министров, положен был надгробный камень над всеми прежними долголетними изысканиями, экспедициями, соображениями, над всеми трудами местных и главных начальников, комиссий, комитетов и самого Государственного Совета. С этой минуты началась для Закавказья новая эра единовластного и почти отдельно-самобытного управления, которое хотя потом, еще при жизни императора Николая, выпало из рук ослабевшего жизненными силами Воронцова, но в той же самой полноте перешло к преемнику его, генералу Муравьеву.

* * *

Петербургские врачи летом 1845 года объявили, что у императрицы — аневризм в сердце, угрожающий ежеминутной опасностью ее жизни. Но всемогущий Мандт, возвратившийся в это время из-за границы, решил своим диктаторским тоном, что все это вздор, что аневризмы и в помине нет; что вся болезнь заключается в биении сердца и что против этого лучшее средство провести зиму в теплом, благорастворенном климате.

Приговор Мандта был, как всегда, законом для государя. Несмотря на глубоко расстраивавшую его необходимость продолжительной разлуки, для зимнего пребывания императрицы избрали Палермо и там прелестную виллу княгини Бутеры, урожденной княжны Шаховской.

Сначала предполагалось ехать до Штетина водой, но свирепствовавшие в августе — месяце отправления императрицы — сильные бури изменили этот план, и она поехала на Берлин сухим путем, сопровождаемая, сверх великой княжны Ольги Николаевны, фрейлинами графинею Тизенгаузен, Нелидовой, Столыпиной и Акуловой[137], гофмаршалом графом Шуваловым, генерал-адъютантами князем Лобановым-Ростовским и графом Апраксиным и лейб-медиками Мандтом и Маркусом.

Государь провожал ее почти до Острова, и прощанье их, по рассказам очевидцев, было самое трогательное. Когда экипажи императрицы уже двинулись, он долго стоял на одном месте и глядел вслед за ними со слезами на глазах.

В конце сентября императрица приехала в Комо, где остановилась в Соммариве, вилле прусской принцессы Албрехт.

Вскоре, именно 21 августа, и государь уехал из Петербурга на юг России для осмотра войск. Я в то время был в Париже и, зная нежную привязанность императора Николая к его супруге, по прежним примерам его действий не сомневался, что он в продолжение зимы обрадует ее нечаянным своим посещением; но это последовало еще ранее, чем я и кто-либо могли предвидеть. Прибыв 11 сентября в Севастополь и свидясь там с приехавшим из Тифлиса князем Воронцовым, государь 16-го уже был в Харькове, и пока в Петербурге все ждали скорого его возвращения, мы, находившиеся в чужих краях, узнали вдруг из иностранных газет, что он совершенно неожиданно проследовал в ночь с 28 на 29 сентября (употребляю везде наш старый стиль) через Краков, 29-го через Тешен, 30-го по железной дороге из Лейпника через Ольмюц на Прагу, а 3 октября был уже в Инсбруке, откуда после получасового отдохновения отправился прямо на Комское озеро.

По рассказам тех же иностранных газет, в Тешене нагнал государя и поехал вместе с ним наследник, а в свите их находились: генерал-адъютанты граф Орлов и Адлерберг; генерал граф Арманов (вероятно, сам государь, ехавший под фамилией графа Романова), флигель-адъютанты князь Меншиков и князь Васильчиков и лейб-медик Енохин, всего девять экипажей.

Известие о сопутствии государю наследника цесаревича оказалось, однако же, ложным; его высочество с юга России возвратился прямо в Петербург. Сверх того, между особами свиты пропущен был барон Ливен. Государь настиг императрицу 5 октября в Милане, 6-го они отправились вместе в дальнейший путь, 7-го прибыли в Геную, а оттуда переехали морем в Палермо.

Петербургская публика сильно горевала, что о пребывании там императорской четы не было сообщено ей никаких других сведений, кроме выписок из иностранных газет, по обыкновению поверхностных и часто неосновательных. И действительно, в продолжение целых месяцев Россия знала о своем владыке только то, что передавали ей иностранные журналисты… А в какой степени их известия были достоверны, вот один пример из тысячи. Император Николай, — писали они, — купил в Венеции мраморную церковь, которую велел перевезти в Сицилию, в подарок князю Бутере. Во-первых, князя Бутеры в то время уже несколько лет не было на свете; во-вторых, государь точно подарил его вдове церковь, но какую? Походную, ту, которая привезена была в ее виллу отсюда для императрицы.