Александр Петрушевский - Генералиссимус князь Суворов

• Название: Генералиссимус князь Суворов
• Автор: Александр Петрушевский
• Издательство: Типография М.М. Стасюлевича, Вас. Остр., 2 лин.7
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1884

Перед вами книга, не издававшаяся в России более 100 лет. Это удивительно потому, что интерес к Суворову во все времена велик, а данная книга, состоящая из 3 томов общим объемом почти в полторы тысячи страниц, признана историками лучшей биографией величайшего русского полководца. И неудивительно, потому что по прочтении этой книги складывается образ гения, не укладывающийся в официальные рамки.

Издание представляет собой фундаментальное исследование жизни и военной карьеры генералиссимуса, наиболее полное и подробное из существующих монографий.

Первое издание этой книги, вышедшее в 1884 году, состоит из 3 томов приблизительно по 500 стр. каждый. В 1900 году вышло второе, переработанное издание - 1 том объемом около 800 стр. Оно содержит некоторые уточнения частных фактов биографии Суворова но, конечно, не может соперничать по объему фактического материала с первым изданием. 

Эта книга — первое издание.

Осенью 2005 года второе издание было переиздано издательством "Русская симфония". К сожалению, малым тиражом - всего 1000 экземпляров. Тем не менее, лед тронулся. Спасибо людям, вспомнившим о лучшем русском полководце.

Книга написана известным историком 19 века Александром Фомичем Петрушевским, генерал-лейтенантом русской армии. Биография составлена на основе анализа источников, по большей части рукописных и остававшихся неизвестными к тому времени, а также практически всей изданной литературы о Суворове. В конце 3 тома приведен полный список источников с краткой их характеристикой. Петрушевский советовал перед прочтением книги ознакомиться с этими источниками. Последовав его совету, действительно, многие вопросы, возникающие при прочтении, отпадают сами собой. Автором было изучено огромнейшее количество документов, но, как признается сам Петрушевский, его жизни не хватило бы для внимательного и всестороннего изучения всех материалов, которыми он располагал. На книгу у автора ушло 8 лет усидчивого труда.

 Труд сей, будучи весьма серьезным по содержанию, написан живым языком и легко усваивается каждым человеком, военным и невоенным, историком и даже системным администратором. Петрушевский ставил перед собой задачу беспристрастного жизнеописания Суворова. Это удалось ему совершенно.

---

Такие случаи впрочем не составляли общего правила, гарантировавшего при всяких условиях от Суворовских странностей. Бывало большею частью так, но случалось и иначе. Сама Екатерина, говоря, что Суворов перестает быть с нею наедине чудаком, прибавляла: "когда захочет", а одно из близких к нему лиц замечает, что серьезное, деловое его настроение быстро сменялось выходками и причудами, как только собеседник делал какую-нибудь незначительную бестактность или неловкость. Эта легкость - быть чудаком и трудность - не быть им, тоже доказывают, что Суворов был чудаком не напускным, а натуральным. Некоторые иностранцы, видевшие его в последние годы, свидетельствуют, что он производил на них впечатление человека полупомешанного, или даже просто помешанного, с чем соглашались и его приближенные, говоря, что действительно он бывает иногда чересчур странен. Разве может человек, напустив на себя что-либо, не находящее себе почвы в самой натуре, довести эту искусственную прибавку до изменения своего образа? 14.

В Суворове конечно не было и тени помешательства, а было безграничное чудачество, удивлявшее всех своими размерами, а иностранцев кроме того и характером. Один из самых авторитетных военных писателей 15 прямо говорит, что странности Суворова "понизили его военную славу в глазах иностранцев". Оно и понятно, если нечто подобное происходило и в России. Екатерина II и говорила, и поступками своими доказывала, что странностями своими Суворов прямо себе вредит, а Павел I просто их не терпел и с трудом выносил. Чудачества победоносного полководца бросали сомнение на прочность его победной основы, тем более, что они как будто вторгались в военную область, ибо Суворов побеждал не так, как другие, подготовлял войска к победе иначе, чем все. Его военному дарованию доверяли как-то опасливо, остерегаясь или "своенравия", или "увлечения воображением", и все это благодаря тому, что он был чудак. Обыкновенно ищут в человеке, чтобы он был не только годен на дело, но и удобен для употребления в дело, сплошь да рядом отказываясь от удовлетворяющего первому условию, если он кажется не имеющим второго. Исключения очень редки; исключением служит например Петр Великий, у которого ни один годный не был неудобным. Суворов был неудобен вследствие резкой своей оригинальности, и если он все-таки совершил свое славное поприще, то единственно потому, что обладал слишком крупным военным дарованием, которое несмотря на все сомнения, все больше и больше бросалось в глаза. А что Суворов - чудак тормозил карьеру Суворову - полководцу и повредил его военной славе, это понятно не только теперь, но видно было и тогда. У государственных людей того времени такое мнение сделалось общим местом в их суждениях о Суворове. Невозможно предположить, чтобы Суворов один оставался слепым; убеждающие факты были слишком многочисленны. Если же он не сдерживался, то значит не мог сдерживаться: натура брала свое.

Полагают, что эксцентричность Суворова была одною из главнейших причин его популярности между солдатами и нравственного ими обладания. Выходки Суворова несомненно нравились солдату, потешали его и служили источником веселых разговоров в лагере и на квартире; но давать им значение могучей нравственной силы невозможно. Властелином солдатских душ делали Суворова не причуды, а его победные свойства, цельность его военного типа. Отнимите от Суворова дарование и оставьте его при одних странностях, - результат конечно был бы другой, и солдат увидел бы в своем вожде только шута. Странности Суворова имели лишь аксессуарное значение при главной его силе, которую составляли, кроме военного дарования, благочестие, патриотизм, духовное родство с солдатом и любовь к нему, простота жизни и т. под. Юродству нет места между такими крупными данными. Не соглашаться с этим, значит иметь о русском солдате слишком низкое понятие, которое неверно уже по одному тому, что в победном поприще Суворова простой солдат занимает одну из первенствующих ролей.

Кроме чудачества, Суворову приписывают не мало других недостатков, а так как они имеют корень в той же натуре, благодаря которой из Суворова образовался крайний чудак, и некоторые из них прямо отзываются странностями и причудами, то надлежит и на них несколько остановиться.

Обвиняют его в том, что он прибегал к возбуждению в войсках фанатизма, действуя на людское невежество, что он был скуп, не стоек в однажды данном слове и имел порок пьянства.

Обвинение Суворова в скупости не безосновательно, но этот его недостаток не совсем подходит под общепринятое понятие о скупости. Скряга отличается постоянством и выдержкою, у Суворова ни того, ни другого не было; скряга доверяет только себе, Суворов верил чуть не каждому, оттого был всегда обманываем и утешался тем, что он "от этого не сделается мал": скареду такое утешение не придет в голову. Примеры щедрости Суворова были приводимы неоднократно; так настоящий скупец не поступает. Скупость Суворова имела гораздо меньше корней в жадности, чем в ограниченности потребностей. Она, сама себя беспрестанно опровергающая, есть аномалия, непоследовательность, каких много в его натуре, и находится в прямом родстве с его эксцентричностью.

Почти к этой же категории принадлежит и недержание данного слова, в чем Суворов действительно погрешал, хотя не так часто и крупно, как утверждают его хулители. Будучи очень жив, подвижен и впечатлителен, он иногда давал обещания в первом порыве, а потом просто о них забывал, или же отдав соответственное приказание, считал его исполненным, тогда как оно и не переходило в дело. Главными виновниками были исполнители, люди, пользовавшиеся его доверием; они делали из Суворова что хотели и перерешали его решения без дальних опасений. Примеров тому было приведено много. Гнева его не боялись потому, что всегда могли привести в свое извинение причины, соответствующие настроению Суворова в данную минуту. До какой степени его иногда дурачили, можно видеть из разных частностей дела Вронского. Например, однажды на смотру в Варшаве, обиженный подрядчик подал Суворову письменную жалобу, которую тот принял, обещал рассмотреть и положил себе в задний карман; но адъютант, заинтересованный в деле, осторожно вытащил бумагу из кармана и спрятал, в надежде, что Суворов про нее забудет. Это показание Вронского не подтвердилось ни следствием, ни судом, но довольно того, что оно было заявлено, т.е. что подобный случай вовсе не представлялся нелепым 16.

Что касается до страсти Суворова к крепким напиткам, то верность этого обвинения больше чем сомнительна. Молва приписывала ему этот недостаток и держалась много лет упорно при его жизни и по смерти, но многочисленные и весьма солидные свидетельства современников, относящиеся к разным порам его жизни, опровергают её совершенно. Один из таких свидетелей, иностранец, объясняет причину ложной молвы тем, что Суворов, будучи веселого нрава, любил смеяться, шутить и видеть около себя веселые лица, а это могло дать повод к предположению, что веселость его искусственная. Можно прибавить, что шутки Суворова бывали такого свойства и так прихотливы, что поневоле наводили на подозрение ненормального состояния шутника. Говорили вестовщики, будто он сильно пристрастился к рюмке во время своей опалы и тоскливого житья в с. Кончанском, но Николев, доносивший о разных мелочах его поведения и жизни, ни разу не упоминает о его пристрастии к крепким напиткам. Следующие месяцы были, правда, еще тяжеле для Суворова, и Николев при нем уже не состоял, но из собственного письма Суворова к Хвостову мы видим, что он употреблял вино не каждый день, да и то не иначе, как с водой.

Впрочем есть указания, что во время войны 1799 года, Суворов часто бывал неумерен за столом, ел и пил больше чем нужно и под конец обеда иногда дремал. Кроме того, в феврале 1800 года адъютант его пишет к одному из князей Горчаковых, что Суворов в Кракове захворал и что "это происходит от известной вам его привычки, которую он теперь по болезни оставил". Какая это привычка? Может быть неумеренное наружное употребление холодной воды, по нескольку раз в день, несмотря ни на погоду, ни на состояние здоровья; может быть излишество в еде и питье. Если принять последнее, то все-таки неумеренность Суворова не будет тем, что обозначается словом "пьянство". Вернее всего, что в этом отношении, как и в других, все сводилось к капризам его натуры; один из видевших его в конце Швейцарской кампании, говорит: "он ежедневно окачивался холодною водой, одну неделю пил воду, другую крепкие напитки". Может быть тут нет буквальной правды, но надо думать, что характер факта верен" 17.

Под приписываемым Суворову фанатизмом вероятно подразумевалась или религиозная нетерпимость, или национальная исключительность, или и то и другое вместе. Мнение это во всяком случае ошибочно. Как человек верующий и в вере своей убежденный, он с ужасом отворачивался от атеизма, немногим лучше считал бесформенный деизм и признавал заблуждениями всякие вероучения не христианские. Далее этого он не шел. Из всех войн, в которых он участвовал, только одну последнюю ставил он в связь с религией, потому что в революционной Франции атеизм имел государственное значение. Турок он называл "нехристями, басурманами, варварами", но войне с ними не придавал смысла религиозного, а войне с Поляками тем менее. Известно, что высшее напряжение нравственной силы войск было одним из главных его путей к победе, которая тем скорее и вернее давалась в руки, чем "отчаяннее" дрались войска. Самый легкий к тому способ, который и до Суворова и после него употреблялся без особенной разборчивости, заключался в связывании войны с религиозным элементом; но он к этому средству не прибегал. "Слава, слава, слава", - вот чем завершалось его знаменитое поучение войскам и чем он возбуждал их воинственный дух. Затем, будучи строгим исполнителем церковных уставов и держась неотступно церковного обряда, он однако не олицетворял в них смысла религии и дух её понимал широко. Понимание это обозначалось словом "христианство". Он не был причастен старому русскому воззрению на иноверцев, как на "поганых недоверков"; прося благословения у католических прелатов и священников, прикладываясь к подаваемому ими кресту, служа на С.-Готаре молебен в католической церкви, он делал это не для виду только, а по благочестию. Для вида, для внушения публике, назначались приемы, которых он не употреблял и в России по отношению к православному духовенству, в роде коленопреклонений на улице. На русских раскольников он смотрел как на неразумных и непослушных детей, что представляется совершенно понятным при тогдашней разработке вопроса о расколе. Наконец не мешает припомнить, как дорога была Суворову его единственная дочь и до какой степени он её любил, а между тем жених, которого он считал для нее самым лучшим, был протестант. Для православной родни это обстоятельство казалось большим препятствием к браку, и Суворову понадобилось давать своим советникам уроки терпимости, внушая племяннице: "Груша, не дури: он христианин". Таким образом можно кажется без большого риска придти к выводу, что приписываемый Суворову религиозный фанатизм в действительности не существовал.