Овидий Горчаков - «Максим» не выходит на связь

• Название: «Максим» не выходит на связь
• Автор: Овидий Горчаков
• Жанр: О войне
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-386-08317-5

Овидий Александрович Горчаков – легендарный советский разведчик, герой-диверсант, переводчик Сталина и Хрущева, писатель и киносценарист. Тот самый военный разведчик, которого описал Юлиан Семенов в повести «Майор Вихрь», да и его другой герой Штирлиц некоторые качества позаимствовал у Горчакова. Овидий Александрович родился в 1924 году в Одессе. В 1930–1935 годах учился в Нью-Йорке и Лондоне, куда его отец-дипломат был направлен на службу. В годы Великой Отечественной войны командовал разведгруппой в тылу врага в Польше и Германии. Польша наградила Овидия Горчакова высшей наградой страны – за спасение и эвакуацию из тыла врага верхушки военного правительства Польши во главе с маршалом Марианом Спыхальским. Во время войны дважды представлялся к званию Героя Советского Союза, но так и не был награжден…

Документальная повесть Овидия Горчакова «“Максим” не выходит на связь» написана на основе дневника оберштурмфюрера СС Петера Ноймана, командира 2-й мотострелковой роты полка «Нордланд». «Кровь стынет в жилах, когда читаешь эти страницы из книги, написанной палачом, читаешь о страшной казни героев. Но не только скорбью, а безмерной гордостью полнится сердце, гордостью за тех, кого не пересилила вражья сила…»

Диверсионно-партизанская группа «Максим» под командованием старшины Леонида Черняховского действовала в сложнейших условиях, в тылу миллионной армии немцев, в степной зоне предгорий Северного Кавказа, снабжая оперативной информацией о передвижениях гитлеровских войск командование Сталинградского фронта. Штаб посылал партизанские группы в первую очередь для нападения на железнодорожные и шоссейные магистрали. А железных дорог под Сталинградом было всего две, и одной из них была Северо-Кавказская дорога – главный объект диверсионной деятельности группы «Максим»…

---

В первый же четверг, получив увольнительную, он надраил до блеска новенькие кирзовые сапоги, оправил пахнущую каким-то особым складским запахом ворсистую шинель, затянул поясной ремень, приложив ребро ладони к носу, проверил по звездочке, правильно ли надета ушанка. Он шагал по Красной набережной, высокий и стройный, стуча каблуками, и лихо приветствовал каждого военного, для большей мужественности сурово насупив брови.

Таким и явился он к Выборновым, к тете Оле, Нюсе и Тосе, Вите, Боре и Эдику. Он сказал им, что поступил в военную школу, но в какую школу – не сказал.

Все эти дни он никак не мог свыкнуться с поворотом в своей судьбе, поверить в реальность происходящего. Все в спецшколе, парни и девчата, с виду самые простые, казались ему необыкновенными. Ведь их тоже спрашивал комсомольский секретарь: «С самолета прыгнешь? Пытки выдержишь?» И все они небось не струхнули тайно, как он, Володька.

Еще в приемной секретаря приметил он коротко остриженного, курносого паренька тоже лет семнадцати, в потертой черной шинельке ремесленника. В петлицах значилось: «РУ № 6». У ремесленника от волнения пунцово пылали оттопыренные уши. В руках он мял форменную фуражку с растрескавшимся козырьком.

– По путевке райкома? – спросил ремесленник. – Из Трусовского? И я тоже! Какого года? Двадцать пятого? Эх, несчастные мы с тобой – не возьмут!

– Меня возьмут! – бодрился Володька. – Я в сорочке родился!

Володю вызвали к секретарю первым. Вышел он минут через десять, все лицо в красных пятнах, но в глазах – ликование и торжество.

– Взяли?! – спросил ремесленник. – Обожди меня! Ежели возьмут, вместе пойдем!

Теперь Володя волновался уже за незнакомого ремесленника. Но и ремесленник вышел сияя, а уши его положительно излучали алый свет.

На улице закурили.

– Тебя как звать-то? – спросил ремесленник. – Я Хаврошин Николай Федорович. Домой будешь заходить или прямо туда?

Пошли прямо в спецшколу.

– Ты на кого учишься? – поинтересовался Володя.

– Учился, да училище эвакуировалось. Я остался, хотел на фронт уйти. До сего дня на заводе Ленина слесарем работал. Ковал, как говорится, оружие для фронта. Мировой завод! На нем и практику проходил. А вообще-то я должен был стать судовым машинистом.

– Ну да! – только и воскликнул Володя, и с той минуты Коля Хаврошин стал его другом.

Потом, когда курсантов-новичков стали по четвергам отпускать в город, Володя побывал в гостях у своего нового друга. Жил Коля Хаврошин до того, как переехал в казарму спецшколы, в маленькой, но чистенькой комнатушке в заводском бараке.

– Батя у меня кочегаром работает, – сказал он. – Работенка пыльная, вот он и наводит дома чистоту.

Коля Хаврошин познакомил Володю со своим отцом – пожилым пилозубом и кочегаром ремонтных мастерских имени Артема при речном порту. Втроем пили из самовара чай с сахаром вприкуску.

– Эх, матери твоей нет, – вздыхал кочегар. – Задала бы она тебе порку за твое геройство! Говорил дураку: уезжай со своим училищем.

Но Володя видел, что дядя Федя втайне гордится сыном.

После чая дядя Федя лег спать, а Коля показывал Володе свои книжки – «Алые паруса» и «Дети капитана Гранта», показал собранный им по частям велосипед, достал из-под кровати поломанный воздушный змей, делая при этом вид, что теперь все это ему, без пяти минут партизану, уже совсем не интересно.

В спецшколе Володе нравилось. В ней царил боевой и оптимистический дух. Никто, заглянув туда, не подумал бы, что все увиденное и услышанное им там происходит осенью сорок второго.

Для курсантов Астраханской спецшколы то грозное и горестное время было освещено неповторимым сиянием молодости, дружбы и высоких стремлений, сознанием своей гордой и горькой судьбы. Таким оно и осталось, это время, в памяти тех из нас, кто выжил и вернулся из тыла врага. Таким оно было и у тех, кто пал в бою…

С нескрываемым восхищением смотрел Володя на командиров отрядов, или, как их чаще называли, командиров групп, Черняховского, Паршикова, Кравченко, Беспалова. Все они или уже партизанили, или воевали на передовой. Среди командиров была даже одна девушка, но какая девушка! Клава Красикова, секретарь окружкома комсомола. В военной, ладно сидевшей на ее стройной фигуре форме, она точно сошла со страниц романа «Как закалялась сталь». В спецшколе собрались ребята из шахт и заводов Донбасса, из донских и кубанских станиц, комсомольцы из колхозов и совхозов нижневолжского края. Почти у всех родные места остались за линией фронта, и всем не терпелось немедленно, сейчас же идти и освобождать своих отцов и матерей. Володе было даже как-то неловко, когда дневальный кричал: «Анастасьев! Тебе опять письмо!» – и десятки глаз в казарме с завистью устремлялись на него: этим ребятам никто не писал. Не окончив учебы по своей краткосрочной программе, они осаждали начальство с одной только просьбой: «Скорее пошлите в тыл врага!» Диверсионному делу учились с такой охотой, с таким рвением, как ничему другому в жизни, но по вечерам собирались в клубе, и тогда молодость брала свое: смотрели кинофильмы, а потом, забыв на время обо всем, танцевали.

Порой фильмы властно возвращали их к действительности. «Александр Невский» до войны не произвел на Володю особого впечатления, но теперь, когда он увидел, как закованные в железо немецкие псы-рыцари, захватив Псков, под звуки мрачного хорала бросали детей в костер, слезы обожгли ему глаза, и он изо всех сил стиснул кулаки. А в темном зале кто-то крикнул: «Смерть немецким оккупантам!» И ребята засвистели, затопали ногами. После сеанса танцы долго не клеились. Ребята договаривались утром снова идти к майору, просить и требовать: «Скорее пошлите нас бить этих псов-рыцарей!»

В тот вечер долго пели песни – «Священную войну», грустную «Землянку» и партизанскую «Ой, туманы мои, растуманы». А потом Коля Кулькин рассмешил всех, показав, как надо танцевать «линду». И тут уж до самого отбоя не умолкал патефон, без конца играя «Брызги шампанского», «Чайку», «Таня, Татьяна, Танюша моя…».

Девчата танцевали все. Из ребят мало кто умел танцевать. Володя и Коля не танцевали вообще. Мужественно скрывая зависть, с деланым равнодушием смотрели они на кружащиеся пары.

Когда Коля Кулькин объявил дамский вальс, к ним подошла боевая на вид, румяная дивчина, со значком ГТО первой степени на высокой груди. Володя похолодел весь и внутренне сжался, но девушка, смеясь, пригласила Колю Хаврошина.

У Коли заалели уши.

– Да я не танцую! – пробасил он, пряча под стул ноги в новеньких кирзовых сапогах.

– А я тебя научу! – сказала девушка и, схватив его за руку, легко поставила на ноги. – Партизанить не страшно, а с девушкой танцевать страшно?

Комичная это была пара – высокая, статная девятнадцатилетняя Валя Заикина, настоящая волжанка, и приземистый увалень Коля Хаврошин, косолапо передвигавший ноги. Но Володя теперь откровенно завидовал другу.

Потом они сели, разговорились, познакомились. Валя охотно рассказывала о себе – она из Владимировки-на-Ахтубе, комсомолка с тридцать девятого.

– Приехали бы вы ко мне в наше село до войны! – болтала она, одергивая куцую юбчонку. – Я лучше многих мальчишек бегала и прыгала, и все ходили смотреть на мои клумбы в нашем саду – это на углу Сталинградской и Пушкина. Удивлялись. Водопровода у нас нет и своего колодца нет, а до Ахтубы у нас не близкий свет. В жару, засуху за полверсты я воду таскала. Осенью в школу цветы носила… А теперь пропали цветы. Весной бросила я все – сюда на рыбный промысел по комсомольскому набору завербовалась. Работали заместо рыбаков, что в армию ушли. А когда немец стал подходить, послали нас на окопы за Сталинград, во мозоли были! Спину разогнуть не могла. И бомбили нас и в плен чуть не взяли. А потом приехал один военный, спрашивает: «Кто тут из комсомолок самая разотчаянная?» Девки возьми да на меня и покажи! Вот и попала я сюда! В городе-то я впервой, а тут в Астрахани даже кремль имеется! До войны красивая, говорят, Астрахань была, когда зажигались по вечерам огни.

Валя любила озорной смех, шутку и даже крепкое словцо. Любила пофлиртовать с ребятами, но если какой-нибудь смельчак позволял себе лишнее, то могла, не задумываясь, здоровенной оплеухой сбить нахала с ног.

– Тебя уже определили в группу? – несмело спросил ее Коля.

– Нет еще, а вас?

– И нас нет. Хорошо бы всем вместе в одну группу попасть!

– Со мной не советую! – засмеялась Валя. – Меня медсестрой пошлют, а я, хлопчики, до смерти крови боюсь!

Валя задумалась. Мама с ног сбивается, работая няней в районной больнице, отец с утра до вечера на станции, а дома Лизка с Ленкой, совсем еще несмышленыши. Бывало, шлепала их, а теперь сердце по ним изболелось, хоть и не маленькие, в школу ходят. Поди, вся картошка в огороде погниет – убрать некому.