Гиви Карбелашвили - Пламенем испепеленные сердца

• Название: Пламенем испепеленные сердца
• Автор: Гиви Карбелашвили
• Издательство: Худож. лит.
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1986

В романе Гиви Карбелашвили «Пламенем испепеленные сердца» отражена история Грузии первой половины XVII века, когда начали устанавливаться дружеские связи с Россией, союз с которой мог спасти разоряемую, раздираемую иноземцами страну от полного уничтожения.

---

— Скорее, то две просьбы…

— Проси.

— Первая моя просьба о том, чтобы Ираклий всегда был при грузинской чохе, дабы всяк ведал, что при дворе повелителя Руси — грузинский царевич.

— То я уж обещал тебе и подтверждаю, что, пожелай Ираклий облачиться в другие одежды, воспрепятствую, не позволю. Боле того, вся его свита, будь то грузин или русский, останется при чохе, а на каждом чествовании да молебне третьим лицом будет называться царевич единой Грузии Ираклий.

— Благодарствую! — сдерживая слезу, вымолвил Теймураз, а Ираклий смотрел на деда исполненным любви взглядом.

— Верь мне, дедушка! Памятью отца и твоей любовью клянусь, что никогда не изменю отчизне нашей!

— Благодарствую! — повторил Теймураз внуку идущее из сердца слово. И лишь переведя дух, продолжил: — Вторая просьба тоже известна тебе, государь, однако же повторю ее и ныне — породниться желаю с тобой, дабы кровное родство навечно стало для моих и твоих потомков побуждением к единству, верности и равенству.

Удовлетворение, отразившееся на лице царя Алексея при словах «единство» и «верность», исчезло, как только Теймураз произнес «равенство», но в ответ сказал лишь:

— Ираклию говорил и тебе повторю — согласен я на породнение, дело теперь за Ираклием самим.

— Не тороплюсь я, дедушка, обзаводиться семейством.

— Коль ты не торопишься, я тороплюсь, да и отчизна твоя торопится, сынок.

— И более того скажу. Дочь у меня, царевна Софья, — улыбнулся, продолжая свою мысль, царь Алексей. — Правда, старше она Ираклия, однако то в делах таких важности не представляет. Да и царица Мария, супруга моя, не против свадьбы.

Теймураз выразительно глянул на внука, но Ираклий отвел глаза.

— Годов на десять Софья старше, однако сие ему на пользу: уму-разуму научит да ублажать будет в страхе, чтоб не сбежал молодой супруг, — снова озарился благосклонной улыбкой царь. — А он и пошалить иной раз может, как то заведено на вашем Востоке, никто ему препятствовать не станет.

Ираклий понурил голову. Теймураза же занозой кольнули слова «уму-разуму научит».

— У нас не принято, чтоб царица уму-разуму учила царя. Не думаю, чтоб и у вас было то принято.

— Нет, и у нас не принято. К слову пришлось. Жена да убоится мужа своего… А потому муж время от времени и поколотить ее должен, — засмеялся государь.

— Колотить, конечно, не дело. Совет же разумный владыка приемлет не только от царицы, а и от чужака. И об измене мысль не должна прокрасться в сердце любящего мужа, — твердо произнес Теймураз, а сам вспомнил вдруг Джаханбан-бегум, подумал: «Где она сейчас?» Потом заботливо обратился к внуку: — Ты что скажешь, сынок? Что удерживает тебя?

Ираклий еще ниже опустил голову, не стал переводить вопрос деда. Царь Алексей, как бы поняв слова Теймураза, сам попытался ответить на них:

— Верно и то, что Софья своевольна, упряма да норовиста, однако ж при тебе лишнего не позволит.

Ираклий и эти слова не стал переводить и смиренно обратился к государю:

— Родителю своему ничего не скажу, а тебе, великий государь, осмелюсь молвить… Софья к стрельцам похаживает втайне…

— Знаю… Не она, а стрельцы к ней похаживают.

— Возразить осмелюсь, великий государь. И сама она похаживает к ним, — упрямо, с детской почти обидой ответил Ираклий, не понимая, что ранит сердце своему покровителю.

— Ты-?? откуда ведаешь про то? — сурово спросил государь.

— Ведаю… Недавно, когда отправил ты нас, молодых, в Коломенское, велела стрельцам привести цыган в палаты. Пели да плясали…

— Что в том дурного?

— В том ничего, да вот после выдворила всех, а одного цыгана оставила у себя до утра… Видного такого.

А наутро одарила лучшим скакуном из коломенских конюшен.

— Которым? — будто молнией пронзили государя слова о скакуне.

— Жеребцом тем, что в дар прислал вам татарский хан минувшим летом.

Царь всполошенно сорвался с места, зашагал по палате, так же внезапно остановился и сурово подступился к Ираклию:

— Федор ведает про то? — спросил он о сыне.

— Ведает, но что из того, Софью-то он побаивается.

— Пошто не дал знать до сих пор?

— Про что?

— Про жеребца!

Простодушная улыбка мелькнула на лице Ираклия:

— Тяжко было мне про Софью слово молвить.

— Ты бы про жеребца дал знать, а уж потом я и до Софьи бы добрался! Я ей покажу! Сей же ночью переворошу все покои, с постели подниму!

— Воля твоя, великий государь.

Царь не стал больше задерживаться. Внезапно вспыхнувший гнев столь же внезапно покинул царя, он ласково потрепал Ираклия по плечу и сказал смеясь:

— Передай родителю своему, что коль внук его отвергает дочь мою старшую, то пусть погодит немного, может, и объявится у меня другая.

Пожелал обоим покойной ночи и скорым шагом вышел в коридор, где стояли в ожидании замершие слуги, чтобы сопроводить царя в спальные покои.

Как только царь Алексей покинул палаты и стих шум шагов его слуг, Теймураз облачился в шубу и вышел вместе с Ираклием во двор подышать.

Некоторое время они молча шли нога в ногу.

Леденящий ветер все завывал в верхушках сосен, отдаваясь понизу тем слаженным гулом, что услышишь разве только на русской земле с ее взметнувшимися ввысь сосняками. И впрямь величествен зимний гул тех сосен, и нет во всем свете голосов звучнее его… Снежное серебро слегка поскрипывает под ногами, а в душу умиротворяюще проникает тот гул, освобождая ее от скорбей и печалей. Именно это легкое, чуткое покачивание, это величественное дыхание исполинских существ и творит ту неповторимую гармонию на земле Руси, которая озаряет душу вечным светом жизни.

Долго молчали дед и внук, наслаждаясь околдовывающим гулом зимнего бора, впитывая в себя величие природы, чары которой развеяли все их мысли. Наконец Теймураз одолел забытье и тихо спросил внука:

— Что, не по тебе царевна?

— Догадываешься о чем-нибудь? — уклонился Ираклий, которому хорошо была известна сокровенная дума деда и взлелеянная им надежда, которую юный Багратиони не спешил развеять.

— Догадываюсь, сынок. Сердцем своим родительским вычитал в твоих очах.

— Скрывать не стану, дедушка, да зачем скрывать, коль уж ты и сам все понял без слов. Сладострастница она, к тому ж спесива и надменна. У государя двое сыновей, Федор и Иван, да оба мягкотелы… Второй, тот для престола вовсе негож, хотя и первого господь не миловал. Да и самого государя то и дело хворь одолевает. Может, приметил, как чело его пот прошибает? И руками потлив, потому что он болезненный.

— А ты откуда знаешь, что потливость рук признак болезни?

— Мать говаривала. Так вот, Софья знает о батюшкиной хвори, ведает она и о том, что братья для престола негожи, потому и своевольничает часто. Даже сама царица не может ей прекословить. Батюшке же, как изволил ты, наверное, приметить, не до нее, хотя ныне намнет он ей бока, в этом сомнений быть не может. Зятя-то он все же ищет, пристроить ее стремится, пока время еще есть. Я же… Ну как тебе сказать? Время быстротечно… Как знать, может, еще появится у государя добрая наследница. А коль не появится и страну эту необъятную приберет к рукам Софья? Что тогда поделать твоему Ираклию, мужу той сумасбродной царицы, — тут оставаться, под боком сладострастной супружницы да на потеху боярам или по-воровски сбежать от тех, к кому явился за дружеством да помощью, и за страной своей горемычной приглядывать? Что на это скажешь, как рассудишь по праву родителя моего и царя Картли и Кахети?

Теймураз оторопел. Не ожидал от видевшегося ему все еще дитем Ираклия мудрости зрелого мужа.

— Подобно отцу своему, рано взошел ты под сень мудрости, сын мой. Ничего не скажу боле.

— Тогда я скажу, дедушка. Царь Алексей не может помочь нам, как изволил сам поведать тебе о том, ибо много у него своих забот и печалей. Ясны мне и мудрые мысли твои о том, что без Руси не в силах мы не только собраться воедино, но и устоять, даже существовать. А потому надобно выдержать нашествия персов и османов, еще немного напрячь разум и силы, дабы сберечь голову до той поры, покуда Русь, великая мощью своей и несметным народом своим, изыщет возможность протянуть нам руку помощи. Единая вера суть дело доброе, однако же только ее для этого недостаточно. Настанет время, не ведаю когда, но непременно настанет то время, когда Русь великая братски подставит нам плечо и избавит от истребления и насилия чуждой верой, а до тех пор принудим себя, как и допрежь, раздвоить лик свой перед шахами да султанами на горе иль на радость народу нашему. Я останусь здесь, ты же пригляди за страной. Прояви усердие в примирении княжества Дадиани с Имерети, смири Гурию, не дай отатариться Картли и Кахети. Духом ты силен, крепись и телом, не дай ослабнуть ему, потерпи еще, а я останусь здесь и сделаю все, дабы не осрамить тебя, укрепить мост братства, кровного родства, обратить его в крепость неприступную на благо страны нашей.