Виталий Коротич - Кубатура яйца

• Название: Кубатура яйца
• Автор: Виталий Коротич
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Публицистика
• Год: 1978

Известный украинский поэт Виталий Коротич около двух месяцев провел в Соединенных Штатах Америки. Эта поездка была необычной — на автомобиле он пересек Штаты от океана до океана, выступая на литературных вечерах и участвуя в университетских дискуссиях.

Автор ведет свой рассказ о самых разных сферах американской жизни, убедительно и ярко показывает противоречия буржуазного общества. Он пишет о желании простых американцев знать правду о Советской стране и о тех препятствиях, которые возникают на пути этого познания.

---

Что было дальше? Вставал в пять утра, задавал корм своим зверям и птицам, ехал на базу. Наотрез отказался лететь во Вьетнам и через два года жизни в Мичигане распрощался с армией. Расстался и с фермой — продал. Но дальше дороги Марка ушли в сторону от гудрона, он уезжал из штата Мичиган по полям и проселкам, потому что уводил с собой двух жеребят, выращенных на ферме. Жеребята приехали с Джонсом в Колорадо-Спрингс, в горы, — дорога была очень долгой, и они повидали свет. Марк поработал немного в колорадской фирме, торгующей произведениями мексиканского искусства, изучал испанский, два-три раза в месяц летал в Мексику. Затем оставил работу в горах, летом потрудился на заводе и поступил в Канзасский университет, на славистику. Арендовал у старика пастора комнату и гараж, лошади живут в гараже, пастор гуляет с ними, если может, но и сам Марк старается ежедневно — хоть на час, в обеденный перерыв — заехать к гривастым друзьям. Таванне уже четыре года, а Фолли Трежер — два; на русский лошадиные имена можно примерно перевести как Смуглянка и Бесценная.

Марк думает, что станет фермером и будет переводить, живя на природе; если удастся, разведет лошадей. Он пишет стихи, которые стесняется показывать; хотел бы преподавать иностранные языки: все-таки каждый новый язык — это еще одна дорожка для бегства из одиночества. Девушки? Пока не встретилась такая, которая полюбила бы и его, и лошадей…

Парню двадцать четыре года, он начал свой уход от блестящих бесконечных дорог и невесть где остановится; я встречал и других молодых и немолодых людей подобной судьбы, толкающихся в этом, прямо-таки броуновском молекулярном движении. Бегство из одиночества, бегство к себе — сквозь глянцевый гудроновый мир, по лентам, исполосовавшим Америку и зачастую замыкающимся в кольца, как петли разъездов на перекрестках. В штате Аризона я переночевал как-то у знакомого врача в поселке Керфри, неподалеку от Финикса, в доме, прижавшемся к шоссе. После обильного ужина мне долго не спалось, читал, слыша, как мимо окон с шуршанием пролетают моторизованные дети Америки, пофыркивая на повороте. Часа в три ночи я услышал, как загудел мотор возле дома — словно его включили, а затем рывком отправили в ночной бег. Не поверил себе, ибо кто, куда мог поехать под утро? Только что мы переговорили обо всем на свете, и никто из хозяев явно не собирался в путь. Но за завтраком я на всякий случай спросил. Дочь хозяина, студентка Роксанн, спокойно призналась, что уезжала она: «Муторно как-то стало, не спалось, разные мысли лезли в голову. Я села в автомобиль и выехала на шоссе. Там всегда много народу — мчатся куда-то, обгоняют друг друга, улыбаются, переговариваются по радиотелефонам. Никто не останавливается — на скоростных шоссе не так просто причалить, — все катятся, словно разбился ящик консервных банок и в каждой — по человеку…»

Билли Грехем, проповедник, очень близкий к Белому дому в течение многих лет, антикоммунист из самых заядлых, однажды воскликнул: «Цивилизация, создавшая лучшие в мире автомобили, лучшие холодильники и телевизоры, создала худших на свете людей». Я никак не могу согласиться с истерическим пережимом Грехема; американцы особенны, они сформированы своей жизнью точно так же, как все остальные люди на свете, и во многих случаях они отзывчивы, щедры, искренни. Судьбы их обозначены безжалостностью капитализма, но никто — ни Грехем, ни студент, сменивший пять университетов, ни мы с вами — не имеет ни права, ни возможностей измерять всех общей алюминиевой линейкой. У людей очень много общего, но и различия между людьми огромны; они пересекли океан в поисках своего места на свете, многие до сих пор ходят, ищут, а иные никогда не найдут. Но как хорошо на дороге: ты в пути, а значит, впереди хоть что-то да будет. Ты ковбой — можно обнять девушку, можно петь, можно превышать скорость, можно остановиться в мотеле, а можно поспать прямо в автомобиле, — если приспустить окно, то слышно, как лично для тебя свистит ветер. Можно перекусить в кафе у дороги — вместе с такими же скитальцами, как ты сам; очень похоже на то, как некогда в маленьких городках любили гулять у железнодорожных вокзалов, разглядывая сквозь пунктир проплывающих желтых окон чужую, другую жизнь.

Те, кто следит за кино, возможно, и помнят очень шумный американский фильм пятидесятых годов «К востоку от рая». Снявшийся в этой и еще в двух картинах актер Джеймс Дин играл молодого человека с дороги, мчавшегося с бешеной скоростью на автомобилях, уходящего от погонь; но больше всего герои Дина стремились уйти от себя самих. Актера и человека такой популярности, как Джеймс Дин, в Соединенных Штатах давно не было; ему подражали, в него играли, в него влюблялись массово и навсегда. Он жил на американских шоссе, как скоростная улитка в металлической раковине, редко высовывавшая рожки сквозь откидную крышу или дверцу своего домика. Все было прекрасно и модно, но вдруг Дин — не герой его, а он сам — погиб в автомобильной катастрофе, разбился на загородном шоссе. Помните стихи Гейне в старом добром «Обрыве» у классика Гончарова: «И что за поддельную боль я считал, То боль оказалась живая. О боже, я раненный насмерть играл, Гладиатора смерть представляя…»? Светлые глаза Джеймса Дина и его немодная уже прическа с высоко подстриженными висками нет-нет, а мелькнут на шоссе…

Почему же мне снятся и вспоминаются бесконечные дороги Америки, почему, перебирая фотографии и записи, я припоминаю друзей и города, в которых они живут неотделимо от бетонных, асфальтных и гудронных магистралей, разливающихся между нами? Все-таки не в дорогах дело, как реки не виноваты в том, что люди тонут. Американское шоссе — река без спасателей; умеешь выплыть — плыви, не умеешь — зачем вошел в воду? Дороги сами по себе никогда не сортировали людей.

Как-то в Канзасе я рассуждал, сколь обязан этим дорогам, сделавшим возможным мое путешествие, потому что без дорог человек издалека никогда не добрался бы до таких далей… Ну, короче говоря, рёк я вежливые банальности и, будучи очень усталым, даже не стыдился. Тогда всезнающий профессор Джерри Майклсон подарил мне альбом с фотографиями, сделанными больше ста лет назад. Оказывается, в 1872 году из самого Санкт-Петербурга без реактивных самолетов, «кадиллаков» и столь милого моему сердцу федерального шоссе № 70 пожаловал в Канзас российский великий князь. Великий князь желали поупражняться в стрельбе по бизонам. Сопровождали августейшего лоботряса американский генерал Фил Шеридан и подполковник Джордж Кастер, а кроме того, два эскадрона кавалерии, оркестр и три вагона шампанского, водки, виски, коньяка и других жидкостей, дабы не скучно было слушать оркестр. За пять дней развеселая братия вылакала все три вагона и прикончила пятьдесят шесть бизонов. У великого князя с перепою пальцы тряслись, и это спасло жизнь многим парнокопытным. Сохранились фотографии — лихой гость из-за океана в кубанке набекрень сидит на пенечке и размышляет на разные придворные темы. В глазах у светлейшего такая грусть, которая по-немецки фиксирована где-то между словами «вельтшмерц» и «катценяммер» и может поражать славян только с похмелья; грусть вряд ли вызвана сочувствием к убиенным бизонам и раздумьями о социальной структуре России.

Историю надо знать. Америка изменилась, она уже не бродит по прериям, погружая колеса в колышущийся ковыль. Америка научилась любить бизонов, перебив их до последнего и выведя заново. Америка приглядывается к собственным детям и временами хочет сосчитать их и приласкать, а дети мчатся по дорогам, словно капельки крови по сосудам человеческого тела, и кажется, что остановись они, всему настанет конец. Проезжая по дорогам, время от времени встречаешь людей на обочине, упрямо указывающих большими пальцами в сторону, куда бы им надо ехать; иногда эти люди держат плакаты, где фломастером жирно начертано имя нужного города. Людей таких берут с собой очень редко — боятся; поток автомобилей безостановочен, только у бензоколонок отдыхает по одному-два, уверенно опираясь всеми четырьмя шинами на дорожное покрытие, под которым где-то там, глубоко, кости бизонов, человеческие кости, не найденное еще золото и следы многих людей, прошедших здесь во времена, когда по этой земле передвигались преимущественно пешком.

Когда-то, наверное, лет двадцать назад, на гастроли в Киев приезжал один из самых популярных американских странников — Пит Сигер, переполненный собственными песнями, да еще и народными, а к ним и новомодными всех сортов. Пит Сигер играл на банджо и пел, пел, пел вместе с залом, сам по себе и как угодно. Мне его песни нравились и потому, что я был подготовлен к слушанию. По причине нечастых тогда еще гастролей американских певцов мало что знал о Сигере, как и все остальные, и перевел множество его песен для немедленной публикации. Песни публиковались и просто пелись, и некоторые сохранились в моей памяти и доселе. Вроде песни о колоколе: певец хотел его взять в руки, чтобы звонить и звонить, призывая людей к братству.