Алим Кешоков - Долина белых ягнят

• Название: Долина белых ягнят
• Автор: Алим Кешоков
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: О войне
• Год: 1989
• ISBN: 5-268-00176-0

В романе отображен героический период в жизни родной автору Кабарды — лето — осень 1942 года, когда фашисты рвались к Кавказу.

Тема произведения — мужество, стойкость, героизм народа, проявленные в тяжелые дни немецкого наступления.

---

— На, держи, Хадижа. От государства — пенсия, от колхоза — корова. Чем не жизнь? Старикам везде у нас почет. — Питу похлопал корову по шее, выбивая пыль, как из старого одеяла. — Молока от нее — на пять ртов. У тебя, правда, один рот только, но он зато похож на мышиную нору: сколько ни лей, все куда-то уходит. Бери, Хадижа, сбивай масло, вари сыры. Смотри, чтобы молоко даром не пропадало.

Старуха засеменила к корове и, прежде чем взяться за ее щербатый рог, повернулась к людям, видно, хотела что-то сказать, но от радости, от волнения растеряла слова.

— Люди добрые, кому же мне теперь спасибо говорить?

— Да уж не Кулову, конечно! — с вызовом крикнул Мисост.

Его перебил Сентраль:

— Не пойди на нас Гитлер войной, не видать бы тебе коровы как своего затылка.

Сентраль привык, что все ему сходит с рук. Над его шутками, выдумками всегда смеялись, даже если он и задевал кого-нибудь. Но на этот раз получилось по-другому. Тигрицей — того гляди вцепится в горло — сорвалась со своего места Апчара. Схватила чернильницу, обливая пальцы.

— Клянусь солнцем, за такие слова бороду выдирают вместе с челюстью. Повтори сейчас же, что ты сказал. Пусть все услышат. Перепил, что ли, с утра? Все знают, на чьи денежки пьешь. Пенсионеров обсчитываешь.

Сентраль перетрусил.

— Что ж, и пошутить нельзя? Капли в рот не брал. Поставь чернильницу, нечем будет протоколы писать. — Повернулся к пенсионерке: — А ты поди, веди, Хадижа, свою кормилицу, веди, дорогая. А я тебе завтра пенсию принесу.

Хадижа все-таки не могла уйти молча. Она выпрямилась, благодарность переполняла ее.

— Не знаю, кому спасибо сказать. Но вода на земле всегда находит свою щель, а благодарность — дорогу к сердцу. Да вознаградит аллах долголетием и здоровьем тех, кто сегодня обратился ко мне и сказал: «Возьми, Хадижа, корову и сохрани ее». Видит бог, я слаба. Мало сил у меня. Убить врага я не смогу. Но корову эту сохраню. Волосок не упадет с нее. Если только буду жива…

Хадижа пошла от фермы. Корова словно только этого и ждала: послушно побрела вслед за старухой.

— Да обернется для тебя долголетием ее молоко! — крикнула Кураца, довольная ответом старухи.

— Клянусь всеми книгами Карла Маркса, Хадижа сознательнее иного молодого человека, даром что не читает газет! — похвалил старуху и Бекан. Мисост на этот раз промолчал. Может быть, его смутила необыкновенная клятва Бекана.

— Теперь выводи для Хабибы! — распорядился Бекан.

Зоотехник переспросил:

— Рекордсменку? Ведерную?

Мисоста переполнила злоба. Ненавидящими глазами посмотрел он на счастливую обладательницу рекордсменки. Вспомнил Темиркана, которого всегда считал стручком перца на своих губах. Темиркан принес в аул Советскую власть. Посмотрим, устоит ли она теперь? Почему бы не отдать породистую корову тому, кого обобрали во время коллективизации? Темиркан привел в колхоз яловую худобу, похожую больше на козу, чем на корову. А теперь получает рекордистку. Может, это калым? Приемный сын Бекана волочится за Апчарой. Но если это калым, то пусть Бекан отдает свою корову, а не колхозное добро.

Питу вывел из хлева упитанную рогастую корову ореховой масти. Корова шла важно, достойно, зная себе цену. Огромное вымя раскачивалось, как розовый бурдюк из козьей кожи, налитый тяжелым вином.

— А где же теленок? — встревожилась Хабиба.

Мисост не стерпел.

— Ворона склевала глаза, а теперь каркает, дайте еще и брови. До чего ненасытная человеческая душа!

Ему не терпелось высказать все, что накопилось за долгие годы, но тогда не видать, конечно, колхозного быка. Кое-как взял себя в руки, проглотил рвущиеся из горла слова. Даже попробовал улыбнуться. Но одно слово все-таки не удалось удержать, сорвалось:

— Калым!

— Какой калым? — не понял ничего зоотехник. — Настоящая швицкая порода.

— На Хабляшу похожа, — радостно вздохнула Хабиба, хотя ничего похожего на Хабляшу в этой корове не было. Ту, бывало, пастух называл скаковой и рысистой за длинные ноги и за поджарый живот.

Как бы там ни было, а оказалась Хабиба опять с коровой.

БРАТ, СЕСТРА И МАТЬ ХАБИБА

Да, скоро исполнится шестнадцать лет. А там и старость. Между тем ничего еще не видела в жизни. Ничегошеньки-ничего.

Апчара оторвалась от книги, оперлась локотками о подоконник и поглядела далеко вверх, где белые горы соседствовали с синим небом. Там, в горах, шла война между холодом и теплом. Тепло наступало снизу. Оно карабкалось, отвоевывало у гор пологие склоны и делало их зелеными. Но на крутых склонах и на вершинах держался снег. И чем ярче светило майское солнце, тем ослепительнее сверкали снега, словно торжествуя свою победу.

Уже пришла пора, что мать называет семью днями, на которые надо оставлять семь охапок сена, чтобы отощавшие за зиму коровы дотянули до свежей травы. Как раз сена-то и не оказалось на ферме. Молоко требуют, а кормов не дают. Как тут быть? Приходится гнать коров на склоны гор, на солнечные места. Но зеленую траву еще не ущипнешь, а прошлогодняя трава вымокла, вымерзла, выветрилась, пересохла, от нее никакого проку.

В шестнадцать лет можно на минуту забыть про траву и коров.

Апчара оторвалась от гор и оглянулась на мать, копошащуюся около очага.

— Мам, а тебя в шестнадцать лет уже звали на вечеринки?

— На вечеринки? — искренне удивилась Хабиба. — Да я в шестнадцать лет давно была замужем! Это теперь девушек не берут, пока они ходят в школу. А мы грамоте не учились. Совершеннолетняя, несовершеннолетняя — никого это не интересовало. Прикидывали на глазок. Бывало, куклу из рук отберут и ведут к жениху. Выдавали и четырнадцатилетних, если собой не дурна… Не засиживались в девках и те, кого аллах обошел красотой. За таких не требовали калыма. Кому жена необходима — возьмет, не будет смотреть на кривые ноги или на длинный нос.

— Без любви?!

— Приглянулась кому-нибудь, пришлют сватов.

— А за тобой тоже приходили сваты?

Апчара хорошо знала, как ее мать выходила замуж. Но знала она и то, что матери удовольствие рассказывать, как все это было. Особенно гордилась мать калымом, который дали за нее.

Пришел Темиркан, грамотный, молодой и настойчивый. В то время грамотность была большой редкостью. Кабардинец, и вдруг может написать прошение даже начальнику округа князю Атажукину! Жуть!

У Хабибы было трое братьев. Темиркан пришел к ним и положил на стол офицерский наган.

— Ваша сестра в соседней комнате. Мой наган на столе. Отдавайте мне сестру, наган достанется старшему брату.

— За один револьвер?

— Мало? — обиделась Хабиба на непонятливость дочери. — А ты знаешь, сколько стоил тогда револьвер? За него отдавали кабардинского скакуна, не то что сопливую девчонку. А знаешь, сколько дали за Данизат? Сорок сапеток кукурузы.

Хабиба всякий раз упоминала про эти сапетки: «Вот насколько я была лучше, красивее, чем соседка Данизат, теперешняя жена Бекана».

— И ты согласилась?

— Меня никто и не спрашивал. Это теперь растут дети, непослушные родителям. Наказание аллаха. Дочь захотела замуж — пошла. Сын захотел жениться — женился. Родители только руки возносят кверху. Но это не похоже на родительское благословение, а больше напоминает голосование на сельском сходе.

Апчара снова уткнулась в книгу про любовь. Эти разговоры ее не касаются. Пока не закончит институт, о замужестве думать не будет. Апчара видит, как старается мать, чтобы вывести своих детей в люди. Зимой и летом ходит она в одном и том же платье. И все ради Альбияна и Апчары.

«Кожа на мне, как решето, от многих бед», — любит говорить Хабиба. Иногда она вспоминает все удары судьбы, которые послал ей аллах. Словно он хотел испытать ее волю и преданность. Судьба ее была, как угли в ладонях, которые позаимствуешь в очаге соседа и несешь к своему очагу, перебрасывая с руки на руку.

Когда Темиркан умер, Альбиян учился в Москве. Пришлось ему изощряться, чтобы успеть к похоронам. Весь аул провожал Темиркана в последний путь.

Этому не приходится удивляться. Почти все новое, что появилось в ауле за эти годы, так или иначе связано с именем Темиркана: школа, детские ясли, детская площадка, комитет крестьянской взаимопомощи, общественная баня, сельский клуб.

После похорон Альбиян заявил, что в Москву больше не поедет, не может бросить на произвол судьбы мать и сестру. Но тут и Апчара впервые показала характер.

— Мы не маленькие. Руки-ноги у нас, слава богу, есть. С голоду не умрем. Еще и тебе поможем. А ты должен учиться.

Брат поддался уговорам, уехал.

Апчара и правда начала помогать. В фанерный ящик она укладывала груши из отцовского сада и посылала в Москву. Альбиян получал посылки, но груши успевали попортиться в дороге. Можно было выбрасывать их, не открывая ящика, не глядя.