Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...

• Название: Продается недостроенный индивидуальный дом...
• Автор: Виллем Гросс
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1963

«Продается недостроенный индивидуальный дом...» — второй роман эстонского писателя Виллема Гросса, издаваемый на русском языке. Герой романа Рейн Лейзик четыре года воевал с фашистами. Уже после окончания войны он был ранен в схватке с бандитами. Рейн — молодой человек, перед ним открыта большая жизнь, и вдруг он превращается в стяжателя, мещанина, обывателя. Строительство собственного дома заслоняет весь мир — Рейн отдает этому строительству не только физические, но и нравственные силы. Хуже того, он уже начинает обо всем судить с позиций собственника, становится на путь разного рода махинаций, все дальше и дальше отходит от своих товарищей — рабочих. Деньги и строительные материалы — только это волнует его теперь. Автор рассказывает не только о падении своего героя, но и о том мучительно трудном пути, по которому Рейн Лейзик идет к своему нравственному возрождению, к духовному возмужанию.

---

10

— Здравствуйте! Разрешите подсесть к вам?

Рейн торжествующе посмотрел на Урве, затем на Ристну. Видать, у него, у разведчика, было счастье. Полчаса тому назад Урве вышла из редакции, и Рейн следил за ней, как бывало не раз и прежде. Жена села в трамвай, но не в тот, которым ездила домой. Рейн вскочил в последнюю секунду во второй вагон. На конечной остановке в Кадриорге жена сошла, легким шагом пересекла улицу и исчезла в кафе. Десять минут, чтобы успокоить бьющееся сердце. Десять минут, чтобы обдумать план действий. И затем... «Здравствуйте. Разрешите подсесть к вам?»

Напуганные лица, смущенные взгляды. Стоило следить! Победа полная. Триумф!

— Мы, кажется, не знакомы. Хотя, когда формировался корпус, мы несколько недель провели в одной роте.

— Я помню, — пробормотал Ристна и придвинул Рейну пепельницу.

— Помните? Ну, тогда хорошо. Между прочим, это моя жена, — Рейн большим пальцем указал на Урве. — У нас сын и свой дом тоже. Осенью перебираемся. Живем неплохо. А как вы поживаете, смею спросить? — Он с силой выдохнул в воздух дым.

— Что тебе надо? — спросила Урве низким голосом, все еще сжимая колени, которые не переставали дрожать.

Народу в кафе было немного. Несколько пар и одна мужская компания. Треугольник привлекал внимание.

— Что мне надо? — В этот момент к ним подошла стройная официанта. — Бутылку вина, пожалуйста. Яблочного, да? — Он взглянул на Урве, затем на Ристну.

— У меня скоро консультация. Запах. Неудобно перед слушателями.

— Пустяки. Маленький глоток в ознаменование удачной встречи, — мнения Урве он дожидаться не стал. — Принесите бутылку яблочного!

Официантка, улыбаясь, ушла. Такие ситуации здесь, в этом отдаленном кафе, были не новы.

— О чем же вы беседовали?

Ни один не ответил. Да и что можно было ответить после того, как они гуляли по темным пустым улицам, целовались, шептали друг другу страстные признания, горячо обсуждали возможность совместной жизни и думали, как устранить с пути препятствия. Свою первую встречу в Москве они считали даром судьбы и благословляли Эсси, благодаря которому познакомились. Они признавались, какой глубокий след оставил каждый из них в жизни другого еще тогда, в Москве. Порой они уже обращались друг к другу так: «Помнишь, Яан, когда я вошла с оттисками и ты ждал меня?» И ответ: «Ох, я тогда так старался быть храбрым. Я же по крайней мере раз десять прошел мимо редакции, прежде чем решился войти со своими английскими «предлогами». Или: «Помнишь, Урве, как мы встретились в библиотеке? Это не было случайностью». И ответ: «Дорогой, я ждала, что ты позвонишь мне утром, но ты не позвонил. Я так удивилась, увидев тебя в библиотеке». А потом, когда времени оставалось мало, начинали думать о будущем. В этот вечер перед глазами Урве предстал и дом Ристны. Седая мать, всю жизнь проработавшая в библиотеке, человек с суровыми принципами, который не простил бы своему сыну, если бы он разрушил чью-то жизнь. Сына со временем мать, может, и простила бы, но не женщину. Вот об этом они и разговаривали. И не только об этом. Говорили они и о газетной работе, которая становилась все сложнее. Если б Урве не знала, как важно написать о том способном хирурге, друге Ристны, она отказалась бы от этой темы. К тому человеку никак не подступиться, он ничего не рассказывает о себе. А не приходило ли Урве в голову, что у человека может быть самолюбие? И разве должен этот замкнутый человек сам сообщать что-то о себе? Не объективнее ли было бы внимательно выслушать его противников, подчиненных, и больных, которых он лечил. Возможно, таким путем и сложится наиболее правильное представление о человеке и обстановке, в которой он работает.

Да, и такой характер принимали подчас их разговоры.

И вдруг — о чем вы беседовали?

— Вы не слышали последнего анекдота?

Официантка принесла вино и бокалы, наполнила их и отошла к печке, откуда был виден весь зал.

— Прозит! — Осушив бокал, Рейн рассказал анекдот о муже, которого ловко обманула жена. В своем торжестве он не заметил, что именно в этот момент противник собирал силы для решительной атаки.

— Знаете, — сказал Ристна, — я высоко ценю забавные истории, но всему свое время. У меня есть еще полчаса. Если хотите, поговорим уже сегодня откровенно обо всем. Можно, конечно, и потом, когда у всех нас будет больше времени. Так как?

— Не понимаю — о чем нам говорить друг с другом? — беспомощно пробормотал Рейн.

— Короче говоря: я люблю Урве, и она любит меня. Вся трудность в том, что ни один из нас не согласен на роль любовника. Вас интересовало, о чем мы говорили. Как раз об этом мы и говорили.

— Вот как! — Губы Рейна скривились. Большой огрубевшей рукой он поднял бокал и осушил его. Слова «роль любовника» были для него как удар хлыста по лицу.

Урве смотрела на своего любимого.

Рейн облизнул влажные от вина губы.

— Что ж. Любите. А я буду смотреть. — Его лицо потемнело, глаза зловеще сверкали. — Только как бы потом плакать не пришлось. Я вам такое устрою!

— Я не боюсь. Уверен, что и Урве тоже.

— Я вам такое устрою!

— Мы не в варварском обществе живем. Не дадите развода?

— Ни при каких условиях.

— Разводит суд, а не вы.

— Увидим.

— Хорошо. Развод это — бумажка, и она еще не определяет судьбу людей. Дальше?

— Скажи какое любопытство!

— Возможно, это и любопытство. Я бы назвал это — раскрыть карты в опасную минуту. Хотите вы или нет — это уже ваше дело.

— Есть еще и партия для тех, у кого в кармане партийный билет.

— Я знаю. По головке не погладят. Но я люблю Урве. Еще что?

Рейн молчал.

— Все? Больше сказать нечего?

Голова у Урве гудела как при лихорадке. Хорошо, что все кончилось так. С другой стороны, ей казалось, что все трудности еще только начинаются. Яан говорил о себе, а она, Урве, она же должна еще... Вид Рейна пугал ее. Что произойдет сегодня дома? Или здесь — ведь Яану скоро пора уходить.

— Ваши полчаса скоро истекут, — злорадно напомнил Рейн.

— Я не пойду.

Свинцовая тяжесть свалилась с души Урве.

— Вы к тому же еще и обязанностями пренебрегаете? — уколол его Рейн.

— Сегодня можно. Сегодня у меня особые обязанности. Я добивался Урве, а не она меня, по моей вине все это зашло так далеко, и смешно, если бы я теперь удрал консультировать своих студентов.

— Но ведь они ждут.

— Позвоню в институт, — вставая, ответил Ристна. — Я сейчас.

Он ушел. Столкнулся в дверях с входившими посетителями. Кафе к этому времени наполнилось народом.

Рейн мял в руках бумажную салфетку; мелкие обрывки бумаги падали на стол.

— А я, значит, выжатый лимон на помойке. За что?

В голосе мужа было отчаяние, призыв к сочувствию. Он одним глотком осушил бокал. Большой кадык на похудевшей шее при этом сильно дернулся. Урве стало вдруг ужасно жаль мужа.

— Неужели мы действительно не можем больше жить вместе? Неужели эти мелкие ссоры так далеко увели тебя?

— Рейн, прости меня, но слишком поздно. Поздно.

— Урве, без тебя моя жизнь не имеет никакого смысла. Этот Ристна такой человек, который...

— Ты не знаешь Яана.

— Но я знаю мужчин лучше, чем ты.

Урве осторожно отхлебнула вина.

— Я закажу еще бутылку. Выпьем, ладно?

— Не заказывай. Не надо. Дай лучше сигарету.

— Ого! С какого времени?

— С сегодняшнего дня. С этой минуты.

Рейн протянул ей коробку. Чиркнул спичкой. Рука, державшая спичку, дрожала. Над пламенем дрожала белая сигарета.

— Помнишь нашу свадьбу? Ты попросила папиросу, а я не дал.

Урве искала в лежавшей на полу сумке носовой платок. Искала долго. Веки ее, когда она сморкалась, покраснели.

— Ты еще хотела разбить часы... Как давно все это было. Теперь я даю тебе закурить, а... а сам хочу разрушить наш проклятый дом.

— Поверь, Рейн, все началось с этого дома. Если бы не дом... Если б мы вместе...

— Но я же не старик. Я все успею. Устроимся с жильем и... Ведь еще совсем недавно, летом, мы с тобой думали, как устроить верхнюю комнату. Урве, не ломай так необдуманно нашу жизнь. Не растаптывай меня. Каждый камень, каждый уголок связан у меня с тобой. Каждый камень...

Вернулся Ристна.

— Ты дозвонился? — спросила Урве, гася сигарету.

— Да, все в порядке. — Ристна понял, что здесь произошло за время его отсутствия. Сочувствие к побежденному было не чуждо и ему. Он взял бокал и выпил его до дна. Позвал официантку и заказал того же самого плохого яблочного вина.

— Жизнь — удивительная штука, — пробормотал Рейн, когда официантка отошла. — Бьешься, бьешься и не видишь, что вокруг тебя делается. — Он был угнетен. Как, чем снова завоевать жену? Угрозами? Не подействует, потому что они вдвоем. Уговорами? От этого у самого остается приторный вкус во рту. Гордостью? Но ведь он уже пытался. Отчаянной борьбой? Но борьба — это и есть угрозы, уговоры, гордость.... Остается лишь терпение. Терпение и упорство.