Владимир Михайлов - Восточный конвой

• Название: Восточный конвой
• Автор: Владимир Михайлов
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1996
• ISBN: 5-86067-040-0

Владимир Михайлов принадлежит к плеяде известнейших фантастов России. Его творчество уже несколько десятилетий неизменно привлекает внимание читателей. Трилогия «Капитан Ульдемир» (премия «Аэлита» 1991 г., Беляевская премия 1994 г.), роман «Дверь с той стороны», повести «Особая необходимость», «Люди Приземелья», «Исток», «Не возвращайтесь по своим следам», «Стебелек и два листка», «…И всяческая суета», многочисленные рассказы — признанная классика отечественной НФ.

В новую книгу В. Михайлова вошли образующие дилогию повести «Ночь черного хрусталя» и «Восточный конвой» — своеобразный сплав политического детектива и фантастического боевика. В первой повести главный герой дилогии, агент Интерпола Даниил Милов, расследуя дело о контрабанде наркотиков, оказывается в эпицентре экстремистского переворота. В «Восточном конвое» Милову поручено разобраться в загадочных событиях, происходящих на территории некоего суверенного государства, возникшего после распада Советского Союза…

---

— И не пройдет, — ответил Милов невесело. — Глядите.

Если бы они все еще шли низом, то неизбежно наткнулись бы на него. Автобус валялся под откосом берега на боку, передняя часть его уходила в воду.

— Вот откуда бензином пахло, — сказал Милов.

— Что же нам делать? — растерянно проговорил Граве.

— Идти пешком.

— Смотрите, и столбы повалены, — сказала Ева тревожно.

— Похоже, это не только капуста, — проговорил Милов. — Ну, в путь. Жизнь становится чем дальше, тем интереснее.

И они двинулись быстрым шагом.

— Вы не могли бы помедленнее? — попросила Ева. Туфли свои она еще внизу то ли потеряла, то ли бросила, и снова шла теперь босиком; видимо, это было для нее непривычно. — Тут все колется, — объяснила она, — и мне надоело прыгать горной козочкой.

— Ничего удивительного… — проворчал Милов. — Картины одна другой краше.

— Я не узнаю Намурии… — проговорил Граве с искренним трагизмом в голосе.

И в самом деле, то, что они видели сейчас и среди чего находились, не очень походило на то представление о Намурии, которое возникало по рассказам путешественников, туристским проспектам и рекламным плакатам, хотя все это, в общем, и соответствовало действительности — но только не сегодняшней, сиюминутной. В таких странах, как Намурия — да в любой, не только европейской или североамериканской даже — признаки машинной цивилизации давно уже проникли и в самые глухие уголки, так что лес порой мог удивить ровностью рядов, какими росли многолетние уже, дородные деревья, и в разных направлениях расходились от трансформаторов — в каменных будках или на деревянных и бетонных устоях располагались они — провода, толстые, силовые, а на столбах пониже держались телефонные и телеграфные, а если мачт с проводами не было, то в определенном ритме попадались таблички, предупреждающие, что под землей здесь проходит кабель; аккуратные павильончики автобусных остановок виднелись у дорог; и где-то в пределах видимости оказывался фермер на своем тракторе, оснащенном по сезону — плугом, сеялкой, косилкой, граблями; и уж, разумеется, не умолкало на дорогах, только среди ночи ослабевая, шуршание шин по асфальту, гудрону, бетону, легкое жужжание легковых и сердитое гудение грузовых моторов — немецких, французских, итальянских, американских, японских, реже — российских, чешских, румынских, к темноте сползавшихся к кемпингам и мотелям, а со светом вновь разлетавшихся во всех направлениях ради дела или прихоти.

Да, еще вчера так было. И, похоже, кончилось как-то сразу и по причинам, которые пока еще не понять было. Сейчас на дороге, по которой шли трое, ни машин не попадалось, не рокотали тракторы на аккуратных полях, по-прежнему занимавших все пространство, свободное от лесов и дорог; столбы с проводами были где повалены, где сильно наклонены; повалены были дорожные указатели и щиты с описанием предстоящих дорожных развязок; зато вдруг масса всякого мусора взялась откуда-то — мусора, в котором можно было угадать обломки и останки того, что вчера еще было нужными, полезными и желанными в жизни вещами: главным образом, электрическими и электронными приборами — от утюга до стереофонического двухкассетника или какой-то из приставок к персональному компьютеру, без какого не обходился уже давно ни один фермер. Словно бы кто-то сначала собрал и изуродовал как только сумел, а потом погрузил на многотонные трейлеры и, медленно двигаясь по дороге, неустанно расшвыривал по сторонам — и на дорогу, и в кюветы, по которым сейчас медленно текла вода, неизвестно откуда взявшаяся, потому что дождей давно уже не было. Кирпичная будка с черепом и костями в десятке метров от дороги стояла с распахнутой железной дверцей, и внутри ее, как все легче становилось различить, желто отсвечивали пряди медных проводов. Местами ровное темно-серое покрытие дороги было усеяно мелкими крошками разбитых автомобильных стекол; какие-то тряпки валялись, остатки одежды, клочья газет, яркие журнальные обложки. Вот на какую дорогу вышли и двинулись по ней Ева с двумя спутниками: что же удивительного в том, что нелегко было ей ступать босиком.

— Господи, Ева! — воскликнул Милов, прямо-таки ужаснувшись. — Нельзя же так! Где ваши туфли?

— Где прошлогодний снег, — она старалась еще шутить.

Милов снял свои туфли, носки.

— Немедленно обуйтесь. Не смущайтесь — носки я меняю дважды в день, старый предрассудок.

— Вот еще! — сказала она. — У меня двадцать три с половиной, а у вас…

— Двадцать пять, — сказал Милов, — и набейте в носы травы или вот вам тряпка…

— Я, к сожалению, не могу помочь, — сказал Граве, — у меня двадцать девятый номер. А как же вы теперь, господин Милф?

— Обойдусь. Да и, наверное, на этой дороге можно найти все, что угодно — и пару обуви в том числе. За меня не волнуйтесь, я считаю, что легко отделался: иначе мне пришлось бы нести Еву на руках — это было бы, конечно, приятней, но тогда я лишился бы маневренности.

— И почему я не отказалась наотрез? — усмехнулась Ева, но во взгляде, который она подняла на Милова, было странное какое-то выражение — словно она впервые его увидела; да так оно и было по сути дела: при свете — впервые. И тут она неудержимо звонко расхохоталась:

— О Дан, что это такое? Нет, я не могу, не выдержу! Прелестно, неподражаемо прелестно…

Она заливалась, будто не было страхов, пещер, грязной реки, заваленной дороги, стертых ног. Может быть, и было в ее смехе что-то от истерики, но все же главным оставалось веселье.

— Да в чем дело? — Милов уже готов был обидеться.

— Галстук, Дан, ваш галстук! Где вы ухитрились откопать такой шедевр?

Галстук у Милова, теперь уже хорошо видный в глубоком вырезе свитера, был и на самом деле выдающимся: шириной в лопату — таких давно уже никто не носил, — он бросался в глаза еще и редкой до безвкусия расцветкой громадными красными розами, зелеными листьями, а над ними — райской птицей всех цветов радуги…

— Это у вас там делают такие? Снимите, Дан, ради Бога, иначе я просто не выживу — смех убьет меня!

— Ни за что! — сказал Милов торжественно. У него и в самом деле были причины не снимать эту часть экипировки — до поры, до времени во всяком случае. — И не просите: я дал обет носить его, и не могу от этого отказаться. Проиграл пари, понимаете?

Пари — дело святое, это Ева знала. И, отсмеявшись, уступила. Встала, прошла два шага, вернулась.

— Что же, вполне приемлемо. Спасибо, Дан. Хотя если вы ждете, что теперь я понесу вас на руках, то не надейтесь напрасно: и не подумаю.

— Если вы готовы, доктор, то идемте, — поторопил Граве. — Мне кажется, мы теряем очень много времени.

— А вот мне кажется, нужно еще помедлить, — неожиданно возразил Милов. — Там, впереди, по-моему, автобусный павильончик еще не разгромили: вот давайте посидим там и немного подумаем.

— О чем думать? — не понял Граве. — Пора домой!

— Да вот хотя бы об этом, — Милов повел рукой округ. — О том, что все это должно означать. Или вы по-прежнему думаете, что это не более чем капустный бунт?

— Что бы это ни было — надо спешить.

— А я вот так не думаю. Знаете, господин Граве, мне не раз случалось прыгать в холодную воду, но я предпочитал не делать этого с завязанными глазами.

— Но ведь гораздо проще узнать обо всем в городе, вам не кажется?

— Прежде еще нужно туда попасть. И я не уверен, что это будет просто. Уже не говорю о том, что мне-то в город не нужно, наоборот, мой путь — в Центр. Но вот понять происходящее нужно в любом случае. Сюрпризы хороши в день рождения, но не сейчас. И если мы не постараемся понять, с чем можем столкнуться, нам может прийтись солоно.

— Дан прав, — сказала Ева. — Соглашайтесь, Граве.

Граве еще поколебался — видимо, всякая задержка сейчас вызывала у нем даже не досаду, а просто злость. Но шагать дальше одному, надо думать, улыбалось ему еще меньше.

— Хорошо, — буркнул он наконец. — Но сделайте одолжение, думайте быстрее. Только почему для этого надо забираться в будку?

— Дорога, может быть, просматривается, — сказал Милов, — и движущийся предмет легче заметить. Если же мы сосредоточимся только на наблюдении…

— Ну, хорошо, хорошо. Идемте.

До павильончика дошли без приключений. Скамья в нем сохранилась — была она каменной; только урна для мусора оказалась перевернутой и откатилась в сторону. Они сели.

— Очень уютно, — сказала Ева. — Ну, Дан, начинайте. И постарайтесь успокоить нас, потому что от вида этой дороги мне хочется плакать.

— Согласен, — сказал Милов. — Поделюсь своими мыслями. Нет, тут не вспышка фермерского гнева. Тут что-то куда более серьезное. Господин Граве, вы — местный житель, вы лучше знаете свою страну, чем, вероятно, Ева, и во всяком случае, чем я. Что, по-вашему, могло произойти? Внешне это напоминает некий эмоциональный взрыв, причем тут действовали не одиночки, но масса: даже банде хулиганов сотворить такое не под силу, по-моему, за всем этим чувствуется какая-то организация. Тут творилось не просто бесчинство. Вы обратили внимание? Ни одно деревце не сломано, не ободрано, ни один куст не помят, хотя вдоль дороги их вон сколько; только изделия рук человеческих, и тоже не всякие, но, как мне кажется, в основном плоды современного развитого производства. Я насчитал восемь электрических утюгов — и ни одного простого, полдюжины разбитых стиральных автоматов — и ни одного корыта…