Елена Клещенко - Мир Стругацких. Полдень и Полночь (сборник)

• Название: Мир Стругацких. Полдень и Полночь (сборник)
• Автор: Елена Клещенко
• Издательство: Литагент «1 редакция»0058d61b-69a7-11e4-a35a-002590591ed2
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-84824-9

Что произошло у рифа Октопус? Откуда взялся на Марсе канал имени Москвы? Чем закончилась история тринадцати подкидышей, которых так опасался Рудольф Сикорски? Что связывает катастрофу на Далекой Радуге и таинственную планету Пандора?

Аркадий и Борис Стругацкие, Олег Дивов, Роман Злотников, Евгений Лукин и другие в сборнике, посвященном миру далекого будущего, легендарного «Полдень, XXII век»!

Произведения братьев Стругацких, включенные в сборник, публикуются впервые!

---

– Прости, маленькая! – прошептал он.

– Дон Румата, – раздался за спиной тихий, вкрадчивый голос.

На пороге стоял Угорь, правая рука Ваги Колеса, главы преступников Запроливья.

– Почтенный Вага ждет благородного дона в укромном месте. я проведу вас.

Румата отпустил Киру, поднялся. Его шатнуло.

– Подожди здесь.

Он быстро прошел в кабинет, запер за собой дверь. В кабинете Кира перед смертью прибрала, расставила книги, вытерла пыль. Румата ощутил странное чувство болезненной раздвоенности. Он знал, что нужно спешить, действовать, но никак не мог заставить себя.

Он отжал скрытый рычаг за книгами – шкаф мягко откатился в сторону. В тайнике лежал пузатый мешок с золотом. В течение нескольких ночей Румата не отходил от синтезатора. Вага Колесо жаждал золота, много золота, так много, что мешок с трудом удалось вытащить наружу. Вслед за ним Румата извлёк из тайника чемоданчик, плоский, почти невесомый, похожий на почтовый конверт. Сунул за пазуху, секунду помедлил и шагнул к дверям.

– Сюда, благородный дон.

Икающий лес был, как обычно, неприветлив, тёмен и зловещ. Угорь скользнул между деревьями, просочился сквозь злой, шипастый кустарник, раздвинул ветки, освобождая проход. Румата шагнул вслед. Вага Колесо ждал, умостившись на кособоком пеньке. Этой ночи он не должен был пережить, он никак не мог её пережить, слишком многим стоял поперёк дороги этот тёмненький, страшненький старичок. Румата остановился. Вага Колесо бодро поднялся ему навстречу. Живёхонький, как всегда. Вспомнилось, что за последние двадцать лет Вагу казнили четырежды. И каждый раз при большом стечении народа.

Старичок, кряхтя, согнулся в поклоне.

– Ты можешь сесть, почтенный, – бросил Румата.

Вага вновь поклонился и опустился на пень. Он был отвратителен, но иногда – чрезвычайно полезен, буквально незаменим.

– Вы, благородный дон, так тронули стариковскую душу, – точа редкую, медленную слезу, умильно проворковал Вага, – что я согласился на время покинуть сынов моих. – Он скорбно опустил голову. – Подумаю, как они без меня там, и сердце болит.

– Я принес тебе лекарство от болей в сердце. – Румата скинул мешок с золотом на землю.

Угорь выскользнул из-за спины, потянулся к мешку, но Вага с неожиданным проворством наступил ему на руку. Угорь пискнул от боли. Вага ослабил тесьму, бросил в мешок быстрый взгляд, довольно кивнул.

– Сын мой, отдай благородному дону тот редкостный товар, что мы для него добыли.

Угорь потёр придавленную руку, затем выудил из кармана небольшого, с пол-ладони, серебряного спрута с алыми глазами-бусинами.

– Видите, благородный дон, – Вага вновь прослезился, – как вспомню, сколько усилий приложили сыны мои, только чтобы вам пособить, сразу слезы умиления на глаза наворачиваются.

Румата упрятал спрута за пазуху.

– Излагайте подробности, – велел он.

– Странных чужаков выследили дети мои. Очень странных, благородный дон. Появляются эти чужаки словно бы из воздуха, а вокруг них голубой свет, как у посланцев божьих. – Вага сладко улыбнулся от избытка чувств. – Стремятся они в Икающий лес все как один с эдакими безделушками в руках. А приложив безделушку к старому дубу, что сожжён молнией, будто под землю проваливаются.

– Где этот дуб? – нетерпеливо спросил Румата.

– Неподалёку. Пешим шагом – оно дальше будет, а на коне – так и утомиться не успеете.

Румата спешился возле дуба, достал из-за пазухи спрута, приложил к горелой коре. Алые глазки-бусинки недобро сверкнули. Вокруг сгустилось голубоватое облачко, земля под ногами ухнула вниз.

Румата едва устоял на ногах. Оглянулся по сторонам. Он стоял посреди просторного бункера без окон. Три стены были уставлены сейфами, на четвёртой мигала голубым и фиолетовым дюжина прямоугольных экранов. Перед ними громоздилась конструкция в форме молнии, явно пульт управления.

На крайнем слева экране мерцали бордовым стилизованные латинские буквы. Румата шагнул ближе, прочёл на немецком: «Бюргербройкеллер, 1923, Мюнхен». Вгляделся в изображение: огромный пивной зал был под завязку забит людьми. Высокие кружки с шапками пены поверху, массивные деревянные столы, снующие с подносами кельнеры в домотканых рубахах. И щуплый неказистый человечек с тёмной щёточкой усов посреди зала. Человечек дёргался, бесновался, отрывисто вылаивая рубленые фразы. Он казался карликом, случайно забредшим в страну исполинов.

Внезапно спрут потеплел в ладони, рука Руматы сама потянулась к экрану. Спрут распух, распустил щупальца, он стал мягким, податливым, как пластилин. Рука втянулась в экран. Костяшки пальцев щёлкнули по пивной кружке на столе. Вокруг них начало сгущаться голубоватое облачко. Румата понял: еще миг, и его втянет полностью. Он отдёрнул руку, отпрянул назад, в бункер. Спрут вновь стал холодным и твёрдым.

Румата шагнул к следующему экрану. Внизу была надпись на итальянском. Мысленно поблагодарив институтских преподавателей, он прочитал: «Рим – открытый город»[5].

Хрупкая женщина в черном бежала через площадь, вдоль рядов автоматчиков в железных касках. Раскинув руки, словно крылья, упала, скошенная автоматной очередью.

…Теперь не уходят из жизни,
Теперь из жизни уводят…

Румату передёрнуло, прошибло ознобом. Он понял. Наивные ученые из Института Экспериментальной Истории думали, что фашизм уничтожен. А он взял и выжил. Окреп во влажных лесах Бразилии, набрал силу в аргентинской сельве. А сейчас хваткими щупальцами спрута опутал Арканар.

Пока пламенные коммунары строили космические корабли, инженеры спрута создавали временные порталы. Пока земные историки рассуждали о Проблеме Бескровного Воздействия, спрут собирал и вооружал серых штурмовиков.

– Подумать только! – ошарашенно пробормотал Румата. – До сих пор на Земле воображают, что самыми сложными проблемами занимается нуль-физика.

Спрут был одновременно везде: и в настоящем, и в прошлом, и в будущем. Подобно китайскому дракону, что кусает себя за хвост. Щупальца тянулись сквозь хронопорталы, затягиваясь петлёй на горле истории. Той истории, которую он, Антон, еще не ставший Руматой Эсторским, сравнивал с Анизотропным шоссе. Он-то думал, что скелет прикованного к пулемету фашиста остался там, у взорванного моста. Но черный провал рта мёртвого пулемётчика скалился на него с экранов сейчас.

Он, Румата, видел страшную тень, наползающую на страну, но никак не мог понять, чья это тень. Мы не физики, мы – историки, вспомнились слова дона Кондора. У нас единица времени, не секунда, а век, и дела наши – это даже не посев, мы всего лишь готовим почву для посева.

Всходы взошли. На сотнях планет история идет своим чередом. Но туда уже пришел спрут. Пока они выжидали, осторожничали, примеривались да нацеливались, звери ежедневно и ежесекундно уничтожали людей.

И если кто-нибудь даже
Захочет, чтоб было иначе,
Бессильный и неумелый
Опустит слабые руки,
Не зная, где сердце спрута
И есть ли у спрута сердце…

У спрута есть сердце. Вот оно – Румата его нашел. История – не Анизотропное шоссе с движением в одну сторону. История – это спрут, закинувший щупальца сквозь пространство и время.

Кто-то из великих сказал, что первая жертва фашизма – это разум[6].

Разум землян, обернутый в розовую, сладкую вату общества коммунаров, успокоился и задремал, покачиваясь на ласковых волнах гуманизма. Сглаживание углов, защита Арканара и арканарцев от явных исторических ошибок, пережитых в своё время землянами и Землёй, – как красиво звучали основные постулаты Института Экспериментальной Истории.

Румата шагнул к центральному экрану – самому большому, оправленному в золочёную раму. Достал чемоданчик, похожий на почтовый конверт. Чемоданчик передала с Земли Анка. Она, единственная, поверила. Нет, не благородному дону Румате – она поверила Антону, которому не хотели, не смели верить коллеги, теоретики и практики, умные, вдумчивые, рассудительные, осторожные люди.

Золочёная рама была собрана из щупалец спрута, змеящихся по стене. Вместо присосок на конце каждого щупальца поблескивала вытянутая золотистая молния – знак «СС». На экране был королевский дворец и дон Рэба в опочивальне. Спрут вновь потеплел, размяк, налился багровым и превратился в сердце. Оно забилось в ладони, стремясь к хозяину.

– Подожди немного, – сказал Румата спокойно.

Из Анкиного чемоданчика он достал мину. Аккуратно пристроил к лицевой панели пульта управления, установил временной механизм на полминуты. И вскинул к экрану руку с сердцем спрута.

– Пошёл!

Румату подхватило, втянуло вовнутрь. За спиной прогремел взрыв. Румату швырнуло в покои дона Рэбы. Он покатился по полу, больно ударившись плечом о край стола. Спрут вырвался и прыгнул в руки хозяина. Румата вскочил на ноги, рванул из ножен мечи. Враг стоял напротив. Дон Рэба. Не высокий, но и не низкий, не толстый и не очень тощий. Не блещущий никакими особенными мыслями. С лицом, которое не запоминается, которое похоже сразу на тысячу лиц. На тысячу щупалец спрута. Усреднённое ничто. Идеальная оболочка, которую можно заполнить всем, чем угодно.