Фэй Уэлдон - Род-Айленд блюз

• Название: Род-Айленд блюз
• Автор: Фэй Уэлдон
• Издательство: Астрель: CORPUS
• Жанр: Любовные романы
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-271-24554-1

Фэй Уэлдон иногда называют современной Джейн Остин. Продолжая классическую традицию женского романа, Уэлдон вошла в литературу в середине 60-х и с тех пор, помимо пьес и сценариев, выпустила около тридцати книг (“Жизнь и любовь дьяволицы”, “Ожерелье от Bulgary”, “Жизненная сила” и др.), многие из которых экранизированы.

“Род-Айленд блюз” — выстроенная в блюзовой манере история двух представительниц одной семьи, каждая из которых хранит в памяти собственную трагедию. Взбалмошная красавица Фелисити, даже перевалив за восемьдесят, не утратила ни легкомыслия, ни очарования. Юность ее пришлась на эпоху моральной и материальной зависимости от мужской власти, от брачного контракта, от общественных предрассудков. Ее внучка София — полная ей противоположность: это самостоятельная и свободная современная женщина, монтажер на одной из лондонских киностудий. Родственная привязанность между ними весьма условна — София с детства не может простить Фелисити, что в трудную минуту та ее бросила, улетев за океан к очередному мужу. Но случай меняет все: раскручивается колесо фортуны, вскрываются семейные тайны, в дело вступает любовь, азарт, риск и надежда…

* * *

Фэй Уэлдон в английской женской прозе — звезда первой величины. Пьесы, сценарии (в их числе знаменитый сериал по книге Джейн Остин “Гордость и предубеждение”) и почти тридцать романов принесли ей славу признанного мастера современной беллетристики. “Род-Айленд блюз” — это и в самом деле роман-блюз, напряженный диалог двух женщин. И одновременно — яркая фантазия на тему “последнего шанса”, который возможен в любом возрасте.

---

Больше Люси ничего не могла мне рассказать, может быть, не хотела, хоть я и продолжала расспрашивать. Но я отлично видела эту сцену. Лоис выходит на лестничную площадку в длинном, прямом, с мелкими складочками на плоской груди платье и смотрит вниз, на поднятые вверх личики девочек — десятилетней Фелисити и трехлетней Люси. Она не может сдержать торжества. “Ваш отец умер”. И сразу все меняется, между прошлым и настоящим вдруг пролегает непонятная пропасть. Я тоже слышала эти слова: “Твой отец умер”.

— Ни ей, ни мне не позволили о нем плакать, я хорошо это помню, — продолжала Люси. — Мать даже в самое счастливое время не выносила наших слез, нас за это шлепали. Нам было сказано, что все к лучшему. Фелисити не пустили на похороны. Она оделась во все черное, и тут вдруг Лоис объявляет, что она никуда не пойдет, ей там делать нечего, Артур ей вовсе не отец. Это было ужасно. Фелисити бросилась на нее с кулачками, кричала, царапалась, а Лоис только смеялась, она сказала, что Фелисити — дочь разносчика угля, Сильвия с ним путалась. Но мы много раз видели этого разносчика, он был ужасно страшный, поэтому мы поняли, что она врет. Словом, меня на похороны взяли, а Фелисити заперли в ее комнате.

— Как вы думаете, а не могла Лоис отравить вашего отца, с такой-то неустойчивой психикой? — спросила я полувшутку-полувсерьез, но Люси вполне серьезно ответила, что ничуть бы такому не удивилась. Лоис ни в малейшей степени не была неуравновешенной, она была просто жестокая и злая — так отозвалась дочь о своей матери. А Артур перед самой смертью написал новое завещание, в нем он оставлял все не Фелисити, а Лоис.

— Отец умер и словно бы утонул в молчании, — говорила Люси, — меня это больше всего мучило, хоть я и была совсем маленькая. Никто о нем не вспоминал, как будто он был надоедливая муха, от которой наконец-то избавились. Мать поставила в гостиной его фотографию, наверное, чтобы разыгрывать роль безутешной вдовы, если кто-то вдруг к нам придет, а то вдруг примут за веселую вдову. Но к нам почти никто не приходил, могла бы и не притворяться. Я считала, что, наверное, Фелисити в чем-то провинилась, наверное, она не очень хорошая девочка, раз ее все время наказывают. Когда Фелисити рассказала мне, что у нее раньше была мама и что она спала в постели, где сейчас спят мой отец и моя мать, я ей не поверила. Не может же человек исчезнуть без следа, а ее мама исчезла, хоть бы сетка для волос осталась, или любимая чашка, или книга. И с отцом, когда он умер, случилось то же самое: исчезли все его вещи, будто никогда ничего и не было. Не избавилась мать только от его домашних туфель, и то лишь потому, что я их спрятала и потом целый год хранила одну туфлю у себя под подушкой. А однажды я увидела, что другая под подушкой у Фелисити.

Я сказала, что все это прошло и быльем поросло, и у нее хватило душевной тонкости ответить, что на самом деле ничего никогда не проходит.

Стоп-кадры (воображаемые): сцена, в которой Сильвия умирает в своей спальне от гриппа, а Лоис притворяется, будто ухаживает за ней, хотя на самом деле всеми способами старается ее уморить, но никто этого не замечает; Артур возвращается вечером домой после целого дня работы в редакции “Таймс”, а его подстерегает Лоис, она говорит ему, что Сильвия крепко спит (на самом деле Сильвия вовсе не спит, она совсем ослабла и не может встать, но все слышит), уводит к себе в спальню, как уводила уже много раз, и беременеет. Если Артур уступил ей однажды, он, в общем-то, просто обязан уступать снова и снова. Мужчине, ввязавшемуся в такие опасные отношения в собственном доме, назад хода нет. Он должен ублажать ту, другую женщину, иначе она расскажет жене, а если жена узнает — все, конец, так что лучше уж пользоваться жизнью, пока можно, пока обстоятельства позволяют. И так повторяется снова и снова.

Люси не винила Артура: он оказался жертвой Лоис, все, точка, сама она — плод их союза, и, осуждая обоих родителей, она должна была бы жалеть, что появилась на свет. Насколько нам, людям, было бы легче, если бы мы вылуплялись из яиц и знать не знали бы, кто наши родители, тогда наши беды начинались бы лишь после того, как мы пробьем скорлупу своими младенческими клювиками. Увы, нам не повезло. Люси прожила жизнь в довольстве лишь потому, что некогда умерла Сильвия. Наша сегодняшняя радость всегда оплачена чьими-то вчерашними страданиями. Хорошо, что снесли мой отчий дом, его стены впитали слишком много горя.

Но мы ничего не знаем наверняка, мы можем лишь гадать, насыпали в вечернее молоко яд или нет. Терзалась ли умирающая Сильвия страхом за маленькую Фелисити, думала ли, как горько ей придется без родной матери, когда она окажется в полной власти Лоис? Конечно терзалась, но сделать ничего не могла. Воды сомкнулись над ней.

Жизнь несовершенна, в ней нет окончательных развязок; мы можем ее прожить, так и не узнав правды, далеко не все убийства раскрываются, и единственный настоящий конец — это смерть. Фильмы предлагают хоть какую-то развязку, хоть какие-то ответы, какие-то решения, а все скучные куски и эпизоды монтажер вырежет. Как хорошо, что мы родились в век кино. Неудивительно, что мы пристрастились к галлюциногенам, они действуют почти так же: мы словно бы превращаем наше тело в кинотеатр и заглядываем вглубь себя.

Не прошло и месяца после смерти Артура, а умер он в двадцать пятом году, как в доме поселился брат Лоис, Антон. См. “Двойную страховку” с Барбарой Стэнвик в роли жены, замыслившей с любовником убийство, плюс инцест. Но в Голливуде брат не может быть любовником, такое вам предложат французы или немцы, скорее даже австрийцы, у них фильмов немного, но все тяжелые, безрадостные, трагичные.

— После того как он появился, жизнь стала лучше, — сказала Люси. — Мать повеселела. Мы были рады, что он живет с нами. Он шутил, мы все пели, собравшись вокруг рояля. И еда стала вкуснее. Фелисити позволили приходить домой по воскресеньям, а потом и вовсе взяли из интерната и даже разрешили есть со всеми в столовой. Антон захотел, чтобы обе девочки занимались балетом, но способности к балету были только у Фелисити.

— Я всегда была неуклюжий слоненок, — говорила Люси. — Антон меня не замечал, как не замечал и отец, а вот с Фелисити просто носился.

— А Лоис позволила ей брать уроки балета?

— Мать всегда делала все, что хотел Антон. Интересно, что у них были за отношения? Тогда-то мне и в голову не приходило заподозрить что-то дурное. Вы, наверное, думаете, что я слишком очерняю свою мать. — Люси вдруг остро взглянула на меня, и я промолчала, подтверждая ее догадку. — Вы, молодые, сейчас со всех сторон защищены, — возразила она. — Вы и понятия не имеете, каким страшным может быть мир, какие мерзости творят люди, когда им кажется, что никто ничего не видит. В те времена не было социальных работников, и над детьми издевались как угодно жестоко, все сходило с рук. Сейчас другая крайность: каждый ваш шаг на виду, каждый чих на слуху.

Она была не из тех, кто ждет чьих-то решений, она сама берет все в свои руки; вот и ко мне первая пришла, опередив мой визит. И уйдет, когда сочтет нужным. Никуда не денешься, она дочь Лоис, хоть и не желала бы такой матери. Опасная это штука — ненавидеть свою мать, тогда вы должны ненавидеть и себя, а ненависть к себе разрушает душу. Какое счастье, что я не оказалась сиротой и не попала в лапы Лоис. Да уж, кровосмесительница Лоис Вассерман, некогда пианистка-вундеркинд, а потом мачеха и, возможно, убийца, превратила бы мою жизнь в такой же ад, в каком оказалась Фелисити. Люси вынула из своей элегантной итальянской кожаной сумки альбом. А, фотографии. Мы стали вместе смотреть их.

Стоп-кадры (настоящие, из альбома Люси): пожелтевшая вырезка из газеты 1913 года, на ней фотография двенадцатилетней Лоис и подпись: “Маленькая пианистка-вундеркинд из Вены”.

На тонком листке бумаги, который много раз складывали и разворачивали, так что он вытерся до дыр по складкам, статья о своеобразии таланта вундеркинда. Бедная Лоис, как она, должно быть, жалела, что все сложилось именно так, что Гаврило Принцип воспользовался шансом, который еще раз подкинула ему судьба, и весь мир втянулся в войну. Какой страшный выигрыш выбросила ему адская рулетка — шанс отнять жизнь у миллионов молодых мужчин и обездолить миллионы женщин. С выцветшего снимка на нас смотрела девочка Лоис — угрюмая, некрасивая, с чувственным ртом, глаза слегка навыкате, тяжелый, как у всех Вассерманов, подбородок строптиво вздернут. Бедная Лоис, бедные мы все. Много ли ей досталось родительской любви?

Но уж коль речь зашла о родительской любви, много ли ее досталось мне? Я по крайней мере всю жизнь старалась не причинять людям зла. Но если бы Холли вдруг решила родить от Гарри ребенка, а потом умерла, а я стала бы жить с ним, как бы я относилась к его сыну? Лучше ли, чем Лоис? Неужели тоже унижала бы и мучила? Нет, конечно, сейчас надо действовать более тонко и незаметно, потому что все сразу становится известно социальным службам. Может быть, можно просто делать минимум необходимого и отсылать чадо на все лето в лагерь, чтобы иметь возможность работать, и Гарри наверняка ничего не заметит, как не замечал Артур. Я уже ненавижу этого несуществующего ребенка, которого придумала, он мне отвратителен, я полна злобы. Нет, позиция Люси, к которой ее привел опыт долгой жизни и которую я готова признать, намного удобней: ее мать Лоис родилась злодейкой и злодейкой умерла, поставим на этом точку и забудем.