Алексей Иванов - Днем меньше

• Название: Днем меньше
• Автор: Алексей Иванов
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1974

Алексей Иванов — ленинградец. Участник освоения целинных земель. Работал токарем на заводе, механиком в Институте полупроводников. Несколько лет вел передачи для старших школьников на Ленинградском радио. Сейчас — сотрудник журнала «Нева». Заочно окончил московский Литературный институт имени А. М. Горького.

Повесть из сборника "День забот", Лениздат, 1975

---

— Горько, вы много накапали…

— Не повредит. И можете на меня злиться. — Он поднял трубку телефона. — Да, Полозов!

— А мы так и решили, что ты у меня, — услышал он голос Кожемякина. — Ну как, получаешь удовольствие?

— Да, получаю!

По тону Кожемякин сообразил, что шутить, пожалуй, не стоит, и повесил трубку.

— Да… — Полозов потер лоб, вспоминая, на чем он остановился, и представляя одновременно, какую рожу скорчил сейчас Кожемякин.

— Иван Иванович, дайте, пожалуйста, сигарету, — сказала вдруг Лидия Петровна.

Полозов вытащил сигарету и подумал: «Сейчас начнет пускать дым клубами и кашлять».

Лидия Петровна ловко прикурила и шумно втянула в себя плотное, белесое облачко дыма.

— Да, — Полозов дунул на спичку, она не хотела гаснуть и горела тихим, бесцветным огоньком. — Да, и можете на меня сердиться, но вы еще на производстве — нуль. Знать диаграмму «железо — углерод» — это прекрасно, но это элементарно. Спросите Кожемякина — что самое главное на производстве? И он вам скажет: план. План! И от него все — и работа, настоящая или валяние дурака, и премии, и отношение рабочих, и отношения с начальством — все! И ни одно из ваших самых замечательных начинаний не состоится никогда, пока не будет плана. А кто дает план? Мы? Черта с два! Рабочие! А могут они его без нас дать? Никогда! Мы связаны одной веревочкой. Больше, мы отвечаем за каждого рабочего и должны думать: сколько он получит, что он принесет домой. И тут ты, начальник, должен найти оптимум: дать рабочему все что можешь — оборудование, технологические карты, знания свои, инструмент, какие-нибудь рукавицы даже — все, чтобы взамен он тебе отдал полностью себя. Вот так. И тут одним приказом и, извините, дешевой принципиальностью ничего не добьешься. Прежде чем начинаешь требовать — дай то, что можешь. Это закон. Как? Это никого не интересует. Вот тут и проявляй свою принципиальность, умение, хитрость — все, что хочешь, что умеешь. Вот так. Налить еще валерьянки?

— Нет. — Лидия Петровна вытирала глаза, внимательно разглядывая черные следы на платочке.

— И идите домой, хватит с вас на сегодня.

— Ну как же так получается? — Краска сошла с ресниц, глаза у нее стали белесые, круглые и очень глупые. — Ну как же так получается?..

— А вот так и получается! — Полозов встал и пошел к двери. — Сколько вам лет?

— Двадцать пять… Двадцать шесть то есть… — Она все еще смотрела на Полозова. Прическа совсем развалилась, пряди висели возле ушей, а на затылке поднялся хохолок начеса.

— Вы приведите себя в порядок, потом пройдемся по цеху, и идите домой. Алферьев тут без вас справится пока. — Полозов шагнул через высокий порог и потихоньку прикрыл дверь.

Он вдруг почувствовал, что ему хочется посидеть, сел прямо на железные ступеньки, затянулся, не чувствуя дыма сигареты: «Отсырела, что ли?» Он оторвал фильтр и потянул покрепче.

«Двадцать пять — двадцать шесть…» — Иван Иванович попытался припомнить, что было лет двадцать пять — двадцать шесть назад. «А черт его знает! Заказ какой-то сдавали… Начальство высокое из Москвы понаехало… А я?.. Что я — то на заводе до ночи, то Саше за молоком на молочную кухню бегал… Вот тебе и двадцать пять — двадцать шесть…»

— Ну как? — Полозов приоткрыл дверь. — Все в порядке?

— Ага, сейчас. — Лидия Петровна снова сидела, прицелясь глазом в зеркало. — Я сейчас, Иван Иваныч!

И даже не оглянулась на Полозова.

Полозов и Лидия Петровна не спеша прошли по цеху. Она надела черный халатик, Иван Иванович отметил, что халатик аккуратно подогнан по фигуре, а у воротничка на внутренней стороне вышито зеленым «Л. П. К.» — Лидия Петровна Костылева. В халатике она сразу стала моложе и стройнее, и Полозов с удовольствием смотрел, как она легко и уверенно идет по проходам, поднимается к смотровым окнам, почти не касаясь железных сварных перил.

Она так же уверенно подошла и к третьей печи, даже не взглянув на то место, где недавно еще красовалось бранное слово, и заговорила с Алферьевым. Тот отвечал что-то, глядя безвинными глазами. Печь постепенно переводили в нужный режим, а это требовало больше времени, чем разогнать ее в форсаж, и Лидия Петровна отчитывала мастера, водя пальчиком по каким-то таблицам: еще немного — и потеряли бы несколько часов, что, разумеется, отразилось бы и на термичке и, само собой, на полозовском цехе…

Алферьев и два поммастера слушали ее внимательно, но по тому, как они переглядывались иногда, Полозов понимал, что они все еще видят, как она, забыв о высоком своем звании и назначении, бежит, размазывая слезы, от пульта третьей печи.

Полозов по себе знал, что авторитет начальника едва ли объясним. И зависит он на заводе не только от знаний, не только от лучшего или худшего отношения к рабочим, от доброты и недоброты, от строгости или мягкости. Это целая система поступков, требований, отношений с людьми, в которой учитываются и тончайшим образом взаимодействуют друг с другом и жесткость, и отходчивость, и сообразительность, и уважение к людям, и сознание своей собственной значимости — все! И как бы высок авторитет ни был, — а Полозов знал, что рабочие относятся к нему с уважением, — приходилось каждое утро перестраивать себя, вступать в роль, в которой привыкли видеть Полозова на заводе. И любая ошибка в этой роли не прощалась, а если прощалась и забывалась, то с трудом.

И, глядя на Лидию Петровну, все еще отчитывающую Алферьева, Полозов снова пожалел ее: немало времени должно пройти, чтобы из памяти исчезло, как мчалась она по проходу, хватаясь за ограждения и не чувствуя горячего металла.

— И я надеюсь, Сергей Николаевич, что мне не придется больше приходить специально и проверять вас. — Лидия Петровна взглянула прямо в лицо Алферьеву. — Режим есть режим.

— Бу сде! — улыбаясь сказал Алферьев, и Полозов почувствовал, что как только она отойдет, он с удовольствием перескажет, как она «снимала стружку» с него, с Алферьева: «руководила».

Лидия Петровна повернулась к Полозову.

— Я должна еще проверить четвертую печь, — сказала она, словно продолжая разговор с Алферьевым, и пошла по проходу, щелкая металлическими набойками на каблуках.

Полозов нагнал ее.

— Я хотел вам сказать, Лидия Петровна… — Он заметил, что она смотрит на него так, будто видит впервые. — Я хотел вам сказать, что нельзя все время отчитывать людей, даже если ты прав. Ведь мы же живем здесь, на заводе. И отношения должны быть более сложными, тонкими… — Он чувствовал, что говорит совершенно впустую и совсем не то, что надо бы сказать. А лучше всего вообще повернуться бы да уйти.

— Конечно. — Лидия Петровна смотрела на него ясными голубыми глазами. От туши, налипшей комочками на ресницы, они казались темнее. — Я должна была похвалить Алферьева за нарушение режима печи, за матерное слово, а потом выпить с ним водки, да? — И она снова защелкала каблучками по стальным плитам настила.

Полозов вошел в свой кабинет — после термички здесь казалось прохладно.

Кожемякин вытирал пальцы газетой, прикладывал их поочередно к носу и морщился: «Фу, ну и дух же!»

— Ну как, перековал?

Полозов махнул рукой:

— Ну ее к черту! Успокоилась, да и ладно. — Кроме неприятного осадка от разговора с Лидией Петровной, он чувствовал еще и растерянность. Пришел, говорили-говорили как люди, и вдруг на тебе!

— Давай, Иваныч! — Кожемякин подвинул ему очищенную уже воблу. — После общения с ней пользительно! — И захохотал. — Воспитатель молодежи! — Он подмигнул Короткову. — Хлебом не корми, любит!

Полозов уселся за свой стол, отодрал кусок жесткой, с янтарными каплями жира, спинки.

— Что задумался, Иваныч? Не идет на сухую? — Кожемякин уже «отошел» и снова был в прекрасном расположении духа. — Может, огурчика?

— Пожалуй.

Полозов захрустел огурцом, сдув с него предварительно кристаллики соли, — Кожемякин так ткнул его в соляную пирамидку, насыпанную на бумаге, что огурец покрылся толстым слоем мелких кристаллов, медленно темнеющих и гаснущих, — огурец был очень сочным.

— Ну так расскажи. — Кожемякин, сопя, придвинулся поближе к Полозову.

— Да бросьте вы, ребята, — Коротков потянулся и взял кусок хлеба, — надоело!

— Ага, тебе за один день надоело! — подхватился Кожемякин. — А мне с ней каждый день…

— Отдохни, Леха! — Коротков махнул рукой и повернулся к Полозову. — Тут почтенный наш Алексей Николаич все на жизнь жалуется. Нет, счастья ему в термическом!

— А ты думаешь, есть? — Кожемякин даже перестал жевать. — Я же на подсосе все время работаю! Не дай бог полетит печь — все! Кожемякина по шее!

— Ну и что? Полезешь в горячую печь. А мы о тебе заметку напишем — «Так поступают советские люди». — Коротков подмигнул Полозову.

— И полезу, — заорал Кожемякин. — В первый раз, что ли! Ты вот не полезешь, незачем тебе, а я — должен! И полезу.